«Какие уроки потомство может почерпнуть из сих ужасных происшествий? Я думаю, никаких, ибо всё это так дурно, так бессмысленно, так скверно, так ужасно, что ни к чему для потомства, ни для современников служить не может», — писал в дневнике в 1818 году будущий декабрист Николай Тургенев.
Под «ужасными происшествиями» французской революции чаще всего понимают якобинский террор в сентябре 1793 — июле 1794 года. Вдохновителями и идеологами террора обычно называют Жан-Поля Марата и Максимилиана Робеспьера, а иногда к ним причисляют и Жоржа Дантона.
«Друг народа»
К началу революции уроженцу Швейцарии Жан-Полю Марату исполнилось 46 лет. В молодости он свыше 10 лет прожил в Англии и Голландии, в 1775 году получил диплом доктора медицины в Эдинбургском университете и в дальнейшем зарабатывал на жизнь лечением бедняков. В полицейском досье, правда, утверждалось, что больные у него часто умирали, а врачебный диплом ему купили. Врачеванием тел интересы Марата, однако, не ограничивались, его с самого начала тянуло к врачеванию душ и общественных пороков. В 1773 году он издал в Амстердаме философский трактат «О человеке, или Принципы и законы влияния души на тело и тела на душу». Философские авторитеты встретили этот труд, мягко говоря, без энтузиазма: Дидро назвал автора чудаком, а Вольтер — и вовсе «арлекином».
Звёздный час Марата наступил в революционном 1789 году. В сентябре он основал газету «Друг народа», с самого первого номера выделявшуюся крайним радикализмом даже на общем воинственном фоне тогдашней французской прессы. День за днём Марат клеймил предателей, бесчестных чиновников, алчных монополистов, изобличал козни врагов общества, жаждущих поработить народ. Он везде обнаруживал заговор, с которым нужно было постоянно и неустанно бороться.
Крайне резко Марат нападал на Национальное собрание. Так, после похода парижан на Версаль 5−6 октября 1789 года и вынужденного переезда королевской семьи в Париж он призывал встряхнуть Национальное собрание и вымести из него аристократов и прелатов, которые не имеют никакого права заседать в нём, поскольку являются «представителями уже несуществующих сословий, а не представителями народа».
Уверяя читателей в своём крайнем омерзении к пролитию крови, Марат, однако, требовал всё большего числа жертв. В июле 1790 года в воззвании «Мы погибли» он запугивал парижан ужасами, неизбежными в случае торжества врагов революции: «ложная гуманность… будет стоить жизни миллионам ваших братьев; пусть наши враги восторжествуют на момент — и кровь польётся ручьями; они будут безжалостно душить вас; они будут распарывать животы ваших жён, и, чтобы навеки погасить в вас любовь к свободе, их кровавые руки будут искать сердца во внутренностях ваших детей». Но всего этого, полагал Марат, легко избежать: «Снесите пятьсот-шестьсот голов, и вы обеспечите себе покой, свободу и счастье».
В декабре того же года в статье «Контрреволюционный заговор» количество необходимых жертв увеличивается почти в сорок раз: «Остаётся только одно средство… всеобщее восстание и народные расправы… Даже если пришлось бы срубить двадцать тысяч голов, нельзя колебаться ни на одну минуту… Предоставьте же вероломным усыпителям кричать о варварстве».
В сентябре 1792 года «Друг народа» советовал парижанам «казнить каждого десятого из контрреволюционных мировых судей, членов муниципалитета, департамента и Национального собрания» и настаивал, что следует «прежде расправиться с сидящими в тюрьмах монархистами, потом уже идти к границе». Подстрекательство Марата достигло цели: в ходе «сентябрьских убийств» 2−4 сентября 1792 года возбуждённые толпы «патриотов» умертвили в тюрьмах Парижа более 1300 заключённых, среди которых преобладали священники, отказавшиеся присягнуть новой власти.
Но и этого Марату казалось недостаточным. С упорством маньяка он требовал всё более массового кровопролития, к ноябрю 1792 года доведя число подлежащих уничтожению предателей до 270 тысяч. Оправдывая эту чудовищную цифру, «Друг народа» безосновательно утверждал, что враги революции уже убили 20 тысяч патриотов и приговорили к смерти ещё 500 тысяч патриотов.
Но Марат был не просто кровожадным проповедником политических убийств. Французский историк Мона Озуф отмечала, что Марат одним из первых осознал и продемонстрировал, какой властью над умами обладает пресса, как она может формировать общественное мнение. Постоянно призывая на страницах «Друга народа» к казням и расправам, доказывая их допустимость, необходимость и даже полезность, Марат более, чем кто-либо иной, сделал для психологической подготовки террора.
По прозвищу Неподкупный
Если Марат с первых же дней революции стал одним из самых влиятельных публицистов радикального фланга, то депутат от города Арраса Максимилиан Робеспьер поначалу был куда менее заметен. Сдержанный, выглядевший, несмотря на молодость (родился в 1758 году), слегка старомодным, с тихим голосом, он не вызывал интереса ни у своих коллег по Национальному собранию, ни у газетчиков. Но недавний аррасский адвокат был настойчив. В 1789 году он выступил в Учредительном собрании 69 раз, в 1790-м — 125 раз, в 1791-м — 328 раз. Постепенно к нему начали прислушиваться и в Собрании, и во влиятельном Якобинском клубе.
При всей несхожести темпераментов Робеспьера и Марата многое роднило. После взятия Бастилии Робеспьер, ранее допускавший исключительно легальные формы политических действий, перешёл к безоговорочной поддержке революционного насилия. Во время крестьянских беспорядков, вспыхнувших после 14 июля 1789 года, он одобрительно рассуждал в Учредительном собрании: «Если гнев народа сжёг несколько замков, то они принадлежали должностным лицам, которые отказывали народу в справедливости, не подчинялись вашим законам и продолжают восставать против конституции. Пусть же эти факты не внушают никакого страха отцам народа и отчизны!»
После свержения монархии, в тот же день, когда Париж был охвачен «сентябрьскими убийствами», начались выборы в Национальный конвент. От Парижа были избраны сторонники самых крайних взглядов, среди них — Марат, Робеспьер и лидер наиболее радикального Клуба Кордельеров Жорж Дантон, в качестве министра юстиции отдавший приказ казнить всех сопротивляющихся революции, что во многом и привело к «сентябрьским убийствам».
В Конвенте монтаньяры поначалу насчитывали немногим более 110 голосов, уступая другой республиканской «партии» — жирондистам (около 140 голосов). Жирондисты, среди которых преобладали представители провинции, были недовольны чрезмерным влиянием Парижской коммуны на дела, касавшиеся всей Франции. Они считали, что с падением монархии задачи революции выполнены, а потому настаивали на строгом соблюдении закона и возражали против чрезвычайных мер. Между двумя ведущими группировками Конвента развернулась острая борьба за поддержку большинства депутатов (называемых «равниной» или «болотом») — и в конечном счёте за власть. Жирондисты требовали предать Марата, Робеспьера, лидеров коммуны суду за стремление к диктатуре и поощрение «сентябрьских убийств». Постепенно монтаньяры, прибегая ко всё более наступательной риторике и опираясь на поддержку Якобинского клуба и Парижской коммуны, сумели серьёзно потеснить жирондистов и увеличить свою группировку до 150 депутатов.
С самого начала деятельности Конвента монтаньяры предлагали судить Людовика XVI, но большинство депутатов опасались этого шага из-за неизбежной враждебной реакции европейских монархов. Победы революционных армий осенью 1792 года придали депутатам смелости, и 3 декабря они проголосовали за предание короля суду. Монтаньяры стремились осудить не только Людовика XVI лично, но и монархию как систему власти. Сам же Робеспьер, возможно, опасаясь оправдания короля, предлагал казнить его без суда в качестве «акта общественного спасения».
Предложение Робеспьера депутаты отклонили, но было решено, что судить короля будет сам Конвент, причём Марат настоял, чтобы голосование было поимённым, что в накалённой обстановке того времени практически предрешало обвинительный вердикт. Жирондисты, пытаясь спасти королю жизнь и надеясь на монархические чувства народа, предложили вынести вопрос о его судьбе на всенародное голосование. Робеспьер выступил категорически против обращения к народу, заявив: «Добродетель всегда была в меньшинстве на земле. Не будь этого, земля не была бы населена тиранами и рабами». Под добродетелью лидер монтаньяров в полном соответствии с представлениями эпохи понимал не только нравственные принципы, но и революционные политические взгляды. Таким образом, он открыто признал, что его ультрареволюционные сторонники остаются в меньшинстве, их взгляды отнюдь не разделяются народом.
Придя к власти в результате восстания 31 мая — 2 июня 1793 года, монтаньяры менее чем через месяц (24 июня) приняли новую конституцию, предоставившую избирательное право всем мужчинам начиная с 21 года. Но введение конституции в действие было отложено до мирного времени, ведь иначе следовало распустить Конвент, в котором после ареста жирондистов монтаньяры располагали подавляющим влиянием, и провести выборы в Законодательное собрание.
Записи в личных бумагах Робеспьера позволяют судить о реальных намерениях лидера монтаньяров: «Какова цель? Осуществление конституции в интересах народа. Кто будет нашими врагами? Порочные люди и богачи. К каким средствам они прибегнут? К клевете и лицемерию. Какие причины могут благоприятствовать использованию этих средств? Невежество санкюлотов… Когда же народ будет просвещённым? Когда у него будет хлеб и когда богачи и правительство перестанут подкупать лицемерные перья для того, чтобы его обманывать. Когда их интересы совпадут с интересами народа. Когда же их интересы совпадут с интересами народа? Никогда». Таким образом, введение конституции откладывалось на неопределённое и весьма далёкое будущее, а на практике предлагалось бесконечное чрезвычайное правление, фактически — диктатура.
Марат в практическом осуществлении якобинской диктатуры уже не участвовал: 13 июля 1793 года его жизненный путь прервал кинжал Шарлотты Корде, решившей ценой собственной жизни избавить Францию от проповедника гражданской войны и политических убийств. Индивидуальный террор редко достигает своих целей, куда чаще ведёт к прямо противоположным результатам. Смерть Марата лишь расчистила Робеспьеру путь к единовластию.
От теории — к практике
10 июля 1793 года из Комитета общественного спасения, важнейшего органа исполнительной власти, был исключён Дантон, склонявшийся к примирению с жирондистами. Зато 27 июля в состав Комитета вошёл Робеспьер. Вместе с Кутоном и Сен-Жюстом они составили триумвират, фактически правивший республикой вплоть до термидорианского переворота.
Якобинская диктатура возникла на крайне неблагоприятном экономическом фоне: цены росли, продовольствия не хватало. В этой ситуации вполне ожидаемо появилось ультрарадикальное движение во главе со священником Жаком Ру, требовавшее введения фиксированных цен на продовольствие («максимума»), поголовного истребления «врагов народа» и конфискации в пользу санкюлотов собственности ненавистных богачей.
Последователей Ру метко прозвали «бешеными». Похожие идеи проповедовали и деятели коммуны, в частности заместитель её прокурора Жак-Рене Эбер. В борьбе с «бешеными» и деятелями коммуны за влияние на парижских санкюлотов робеспьеристы не раз перехватывали их лозунги. 17 июля Конвент принял декрет о смертной казни за спекуляцию, скупку и сокрытие продовольствия и предметов потребления.
Между тем после того, как 4−5 сентября в Париже произошли волнения санкюлотов, Жак Ру был арестован и 10 февраля 1794 года умер в заключении. После событий 4−5 сентября монтаньяры обещали «поставить террор в порядок дня». 17 сентября Конвент принял декрет о «подозрительных», предусматривавший лишение их свободы вплоть до заключения мира. «Подозрительными» считались родственники эмигрантов, отправленные в отставку служащие, а заодно все, кому по какой-либо причине было отказано в свидетельстве о благонадёжности. Впрочем, коммуна расширила и этот декрет, постановив, что подозрительным является «всякий, кто, ничего не сделав против свободы, равным образом ничего не сделал и в её пользу».
10 октября Конвент ввёл революционное правление, фактически передав всю полноту власти в руки Комитета общественного спасения и осуществлявшего аресты Комитета общественной безопасности, а в департаментах — обладавших неограниченными полномочиями комиссаров Конвента. Местные революционные комитеты перестали избираться — теперь их назначал Комитет общественного спасения. Так была окончательно оформлена диктатура монтаньяров.
Ещё 29 сентября Конвент принял декрет о всеобщем максимуме. Вводились твёрдые цены на всё продовольствие, на любые предметы потребления и на жалованье наёмных работников. Теоретически это отвечало чаяниям страдавших от роста дороговизны санкюлотов. На практике же привело лишь к расцвету «чёрного рынка», ещё более стремительному росту цен, включавших теперь «плату за риск», и, соответственно, массовым арестам за спекуляцию.
С октября 1793 года террор стал приобретать всё более широкий размах. 14 октября начался суд над королевой Марией-Антуанеттой, а уже 16 октября она была обезглавлена. 24−30 октября было приговорено к смертной казни и 31 октября обезглавлено 20 жирондистов, а ещё один осуждённый успел покончить жизнь самоубийством. В Лионе после подавления жирондистского мятежа было казнено 1684 человека. Чтобы ускорить расправу, приговорённых не гильотинировали, а расстреливали картечью из пушек.
Революция и её дети
С конца 1793 года обострились противоречия в самом якобинском лагере. Сторонники Дантона, которых робеспьеристы презрительно именовали «снисходительными», призывали к прекращению террора и отмене всеобщего максимума. Напротив, эбертисты требовали ещё более суровых мер против спекулянтов. 24 марта 1794 года Эбер и его сторонники были казнены на гильотине, 5 апреля та же судьба постигла Дантона и его единомышленников. При этом подсудимым даже не разрешили выступить в свою защиту. Дантону приписывают горькую фразу, не раз подтверждавшуюся впоследствии: «Революция пожирает своих детей».
10 июня 1794 года (22 прериаля по революционному календарю) Конвент под давлением Робеспьера принял новые декреты, ужесточавшие террор. Вводилась смертная казнь для «врагов народа», которыми объявлялись «те, кто стремится уничтожить общественную свободу, будь то силой или хитростью, кто будет стараться вести общественное мнение в заблуждение, препятствовать просвещению народа, портить нравы, развращать общественное мнение». Оказаться врагом народа мог, таким образом, каждый.
Обосновывая террор, Робеспьер утверждал: «Террор есть не что иное, как быстрая, строгая и непреклонная справедливость; тем самым он является проявлением добродетели». На самом же деле террор стал средством тотального запугивания большинства граждан ради удержания власти радикально настроенным меньшинством. Российские историки Дмитрий Бовыкин и Александр Чудинов пишут: «Насаждение массового страха для достижения конкретных политических целей и составляет, собственно, сущность того явления, которое со времён Французской революции носит название «террор» (от франц. la terreur — (страх, ужас)».