Нам втолковывали, что Ким Ир Сен был «вождём, освободившим Корею от колониализма». Он вёл войну против американских империалистов и их южнокорейских лакеев — и победил. Это было вбито в наши головы намертво — Ким Ир Сен — отлитый из стали несгибаемый вождь. И учителя гордились Великим Вождём его ролью Великого Лидера молодого государства.
В тот период Япония была поражена рецессией. Обанкротились многие компании, и безработица резко возросла. Корейцы оказались на самом дне, и если раньше жизнь была просто нелёгкой, теперь она стала катастрофически тяжёлой для многих семей. Между тем, в Северной Корее Ким Ир Сен объявил, что он строит социалистическую утопию. Это называлось «Движением Чхоллима» (Чхоллима — мифический корейский крылатый конь, проходящий за шаг тысячу ли, символ быстрого движения и прогресса; «Движение Чхоллима» — северокорейский аналог стахановского движения в СССР — прим. ред.). Как и большинство из нас, наши учителя тоже жили в бедности. Таким образом, они хватались за соломинку. Там, через пролив, лежала та самая страна, «Земля Обетованная», «рай на земле», «земля молока и меда». В охватившем их отчаянии они попались на эту удочку, на эту ложь, и передавали её нам. Я слушал то, что они говорили, вполуха — ну, ладно, там за морем, разумеется, «рай на земле». Ну, а нам-то что с этого? Лично мне? Как сделать свою жизнь здесь и сейчас? На улицах шумели демонстрации, наша семья едва сводила концы с концами, и мы жили в постоянном напряжении. А тут ещё и эта Канэхара, которая всё ещё жила с нами, так что нам по-прежнему видеться с матерью приходилось только тайком, на выходных… Во всей этой повседневной кутерьме всерьёз задумываться о «рае» в Северной Корее как-то не получалось.
…
Ким Ир Сен распинался приблизительно на эту же тему в речи, которую мы прослушали в школе 8 сентября 1958 года, если мне память не изменяет. Он говорил примерно это: «Наших соотечественников, живущих в Японии, притесняют, они не имеют никаких прав. Из-за этого они прозябают в бедности и хотят возвратиться на родину. Мы приглашаем их вернуться. Правительство Народной республики гарантирует, что они могут начать новую жизнь, когда вернутся домой. Мы гарантируем им нормальные условия жизни». Смысл выражения «возвращение в Северную Корею» всё ещё никак не доходил до меня. Мой отец был из южной части Кореи, не из Северной Кореи. Никакой Северной Кореи и в помине не было, когда мой отец родился. Почему он должен был «возвратиться» туда, где он ни разу не был?
После заявления Ким Ир Сена «Чхонрён» начал массовую кампанию репатриации, называя это «гуманизмом и человеколюбием». В следующем году, в 1959-м, японское Общество Красного Креста и корейское Общество Красного Креста тайно договорились в Калькутте о заключении «Соглашения о возвращении». Четыре месяца спустя первые суда с возвращавшимися в Корею отплыли из японского порта Ниигата. Вскоре после этого люди из «Чхонрёна» зачастили к нам с уговорами. Они полностью поддерживали идею массовой репатриации.
Знал ли об этом Международный комитет Красного Креста? Соединённые Штаты? ООН? Да, да и да. И что они предприняли против этого? Ничего.
В первые годы так называемой репатриации из Японии в Северную Корею уехали приблизительно 70 000 человек. Этот процесс продолжался до 1984 года, прервавшись лишь однажды на три с половиной года. За этот период в Северную Корею перебралось около 100 000 корейцев и 2000 их жён-японок. Это была чертовски большая по численности эмиграция. И вообще впервые за всю историю столько людей выехали из капиталистической страны в социалистическую.
Японское правительство активно способствовало репатриации, исходя, возможно, из гуманитарных побуждений. Но я считаю, что они на самом деле руководствовались самыми мерзкими и циничными соображениями. Присмотритесь к фактам. В период японского колониализма (Корея была колонией Японии с 1910 по 1945 гг.) тысячи и тысячи корейцев согнали в Японию против их желания, превратив в рабов, а потом и в пушечное мясо. Теперь же правительство боялось, что эти корейцы и их семьи, так и оставшиеся в Японии людьми второго сорта, обречённые в послевоенные годы на нищету, могут стать источником нестабильности в стране. Отправка их в Корею была решением проблемы. Только и всего.
Правительство Северной Кореи понимало, что страна отчаянно нуждалась в восстановлении после Корейской войны. В такой ситуации приток рабочей силы был очень ко времени. Ким Ир Сен с пеной у рта доказывал миру, что Корейская Народно-Демократическая Республика во всём превосходит Южную Корею. Перспектива возвращения тысяч корейцев, готовых влиться в ряды пехотинцев «Большого марша вперёд» (так я называл эту идею), подогревала его маниакальные иллюзии.
Таким образом, массовая репатриация была как нельзя на руку правительствам обеих стран — прекрасной взаимовыгодной ситуацией для всех, кроме тех простых людей, которые стали её жертвами.
На нас обрушивался шквал наивной, ребяческой истерии: «Воспользуйтесь благами работы и учёбы в Северной Корее!»; «Северная Корея — рай на земле!». «Чхонрён» и пресса пели эти песни хором. Важные шишки в «Чхонрёне» просто помешались на этом, а журналисты демонстрировали восхитительное простодушие. Ну, конечно, они чувствовали вину за колониальную политику Японии по отношению к Корее, но эта вина вместо того, чтобы отточить их аргументацию, замутняла сознание, сводя на нет их критичное восприятие событий. Я имею в виду, что даже во второй половине 20-го века они всё ещё считали коммунизм дорогой к безграничному счастью человечества. Интересно, испытал ли кто-то из вопивших об этом на всех углах всю горечь страданий впоследствии? А ведь именно они и несут ответственность за эти страдания.
Однако я не убеждён, что людей к эмиграции подталкивал наивный утопизм. Во всяком случае, не только он. Для большинства перемещённых корейцев, живущих тогда в Японии, ключевым стало куда более простое обещание: «По возвращении на родину правительство гарантирует вам стабильную жизнь и первоклассное образование для ваших детей». Для бесчисленных корейцев — безработных, низкооплачиваемых отчаявшихся людей, готовых работать где угодно и чуть ли не даром, — абстрактные посулы социализма сами по себе были не слишком завлекательны, а вот обещания стабильной жизни и блестящего будущего для детей действовали на них гораздо сильнее.
Однажды вечером в 1959 году, когда я вернулся из школы, мой отец объявил: «Мы возвращаемся в мою страну»… Наш отъезд был намечен на январь 1960 года. Когда этот день, наконец, наступил, отец, мать, сёстры и я в последний раз вышли из дома и направились на вокзал Синагава. Там собралась большая толпа. Хотя я понимал, что никого из родственников не увижу, всё же надеялся разглядеть в толпе бабушку, моих дядей и двоюродных братьев и сестёр, но, разумеется, никого не увидел. Бабушка страшно обиделась на мать и объявила, что та ей больше не дочь. И всё же я надеялся, что хоть кто-то из родственников — неважно кто — придёт попрощаться. Играл духовой оркестр, люди вокруг вопили «Ура!».
Мой друг Лев пробрался через толпу. Он обнял меня за плечи и тряхнул меня. Я заметил слёзы у него на лице.
- Вы правда уезжаете?
- Я напишу тебе. И обещаю вернуться когда-нибудь.
Ничего больше я выдавить из себя не смог. От волнения у меня свело живот. Меня охватила буря эмоций, как только мы сели в поезд. Я оглянулся посмотреть на Льва — тот белый, как бумага, неподвижно стоял на платформе. Я внезапно понял, что никогда его больше не увижу.
Когда поезд тронулся, поднялся страшный гвалт — прощальные выкрики, пожелания благополучия, счастья… И вдруг все взрослые в вагоне расплакались. Я спросил себя почему. В конце концов, люди возвращались к себе на родину, так чего же реветь? Чего грустить? И мне это показалось очень дурным предзнаменованием…