После того как в Германии в 1933 году к власти пришёл Гитлер, в Великобритании резко увеличился интерес к внешнеполитическим взглядам фюрера. А они были противоречивы: как можно выступать за союз с Англией и Италией для того, чтобы свести счёты с Францией (при том, что Англия и Франция были союзниками), и при этом целью любого союза считать войну?
Ответа на этот вопрос у британских экспертов не было. Оставалось наблюдать за практикой, а она казалась не столь тревожной. Да, Гитлер установил жестокую диктатуру внутри страны, но в этом он не был одинок — за десятилетие до этого то же самое в Италии сделал Муссолини, к которому в Европе уже привыкли. В 1927 году Черчилль, бывший в то время канцлером казначейства, посетил Рим и остался доволен лидером фашистского режима: «Я не мог не поддаться, как это было со многими другими людьми до меня, обаянию, благородной и простой манере держаться синьора Муссолини, его спокойного и беспристрастного поведения». Зато во внешней политике Гитлер поначалу демонстрировал умеренность — в 1934 году была подписана декларация о неприменении силы с Польшей, а фюрер отказался поддерживать неудачливых нацистских заговорщиков в Австрии, убивших канцлера Дольфуса.
В общем, в Британии распространились настроения, что с Гитлером можно иметь дело — политика соглашений, основанных на уступках, получила название «умиротворение».
Наследие Версаля
Если считать результаты Версальской конференции одной из ключевых причин того, что через два десятилетия началась новая война, то главной проблемой, как представляется, стали не репарации и не территориальный передел Центральной Европы, а нежелание и неспособность ведущих европейских государств — Великобритании и Франции — гарантировать результаты этого передела, которые были утверждены ими же в Версале. Создав новую систему международных отношений, лидеры Антанты не смогли обеспечить механизм соблюдения правил игры. Слабая Лига Наций таким механизмом стать не могла из-за отсутствия у неё соответствующих полномочий.
Ситуацию осложняло и отсутствие уверенности у политиков в справедливости всех решений Версальской конференции. Яркий пример — Роберт Ванситтарт, британский дипломат, в 1930-е годы — постоянный заместитель министра иностранных дел и критик политики умиротворения Германии. Но он же искренне считал, что Чехословакия должна предоставить судетским немцам автономию — лидер пронацистской Судето-немецкой партии Конрад Генлейн убедил его, что его амбиции дальше не распространяются. Ванситтарт в 1937 году говорил Генлейну, что «не следует опасаться серьёзного вмешательства в пользу чехов со стороны Великобритании и, вероятно, также со стороны Франции», что стимулировало амбиции не только Генлейна, но и стоявшего за ним Гитлера. Если уж Ванситтарт, пользовавшийся в Третьем рейхе репутацией германофоба, был готов к уступкам, что уж говорить о других. Когда Ванситтарт понял, что речь идёт не об автономии, а об отделении Судет, то он порвал с Генлейном — но многие его коллеги продолжали считать, что с немцами поступили несправедливо и, в крайнем случае, можно и согласиться на сецессию — что и произошло в Мюнхене в октябре 1938 года.
Реалполитик
Внешнюю политику, основанную не на моральных принципах, а на прагматичных комбинациях, называют «реалполитик». Яркий пример — деятельность британского министра иностранных дел Сэмюэля Хора, с именем которого связаны два документа 1935 года — морской договор с Германией и соглашение с Францией по абиссинскому вопросу.
В марте 1935 года Германия, объявив о наличии у неё военной авиации и восстановив всеобщую воинскую обязанность, официально отказалась соблюдать условия Версальского договора. Премьеры Великобритании, Франции и Италии (то есть и Муссолини, отношения которого с Гитлером тогда были непростыми) в апреле на конференции в Стрезе осудили односторонние действия Германии, но не договорились о принятии конкретных мер против нарушительницы. Франция настаивала на санкциях, Италия выступала против. Британия поддержала Муссолини, исходя из того, что с Гитлером можно попробовать найти компромисс.
7 июня Хор стал министром иностранных дел, а уже 18 июня было подписано англо-германское морское соглашение, в форме обмена письмами между Хором и специальным представителем Гитлера Иоахимом фон Риббентропом. Общий тоннаж германского флота не мог превышать 35% от британского — но при этом снимались запреты, введённые Версальским договором, так что Германия получала право строить линкоры и создать подводный флот, что она фактически уже начала делать. В Англии об этом знали, но полагали, что реваншистские планы Германии можно было ввести в управляемые рамки, сохраняющие британско-французское доминирование на море. Англия при этом не поставила в известность Францию о заключении договора, понимая, что она его не одобрит.
Через несколько месяцев, в октябре 1935 года, Италия, расширяя свою колониальную империю, напала на Абиссинию, входившую в состав Лиги Наций. Англия и Франция оказались перед непростым выбором. С одной стороны, Лига объявила о введении санкций в отношении агрессора, с другой же, британцы и французы, проголосовавшие за это решение, опасались подтолкнуть Муссолини к альянсу с Гитлером — Германия к тому времени давно вышла из Лиги Наций и никаких санкций, разумеется, не поддерживала.
В декабре Хор и Пьер Лаваль (премьер и глава МИД Франции) достигли негласной договорённости о том, чтобы предложить Италии и Абиссинии компромисс, согласно которому Абиссиния передавала Италии значительную часть своей территории и соглашалась на экономическую зависимость от Рима в обмен на маленькую и незначащую полоску земли. Таким образом оба министра хотели «умиротворить» Муссолини, не дать ему повода сблизиться с Гитлером и сохранить независимость Абиссинии — хотя бы в ущербном виде. Информация о сделке почти сразу же попала в прессу и вызвала общественное возмущение, а Абиссиния, которая к тому времени ещё успешно сопротивлялась агрессии, её категорически отвергла. В результате сделка провалилась, Хор был вынужден уйти в отставку, вскоре рухнуло и правительство Лаваля. Италия через полгода полностью захватила Абиссинию и начала сближение с Гитлером. Бессильная Лига Наций не нашла ничего лучшего, как признать захват и отменить санкции. На первый взгляд, Хор и Лаваль давали Абиссинии шанс выжить, но было ясно, что Муссолини при первом удобном случае её «додавит».
В марте 1936 года Гитлер ломает ещё одно версальское ограничение, введя войска в демилитаризированную Рейнскую область. Таким образом умиротворение очень быстро показало свою ущербность. Несмотря на это, оно продолжалось — и его апогеем стало Мюнхенское соглашение, передавшее Судетскую область Германии, которая через несколько месяцев «додавила» Чехословакию.
Ну, а европейские демократии продолжали умиротворять агрессора…
Нежелание воевать
В романе Роберта Харриса «Мюнхен» премьер Чемберлен во время Мюнхенской конференции получает от вымышленного героя информацию о том, что Гитлер собирается нарушить ещё не подписанный договор и в скором времени начать войну. Но это никак не влияет на решение премьера — более того, он предлагает фюреру ещё и совместную декларацию с выражением миролюбивых намерений. Позднее, возвращаясь из Мюнхена, Чемберлен объясняет сотрудникам свою позицию: если Гитлер нарушит публично взятые на себя обязательства, это объединит британцев и подвигнет британские доминионы к поддержке противодействия агрессору. А, возможно, к Британии присоединятся и Соединённые Штаты. И у британцев, задержавшихся со своей политикой перевооружения, появится дополнительное время для подготовки к войне.
Конечно, роман Харриса — это художественное произведение, но он отражает определенную реальность, являясь попыткой реконструкции хода мыслей Чемберлена. Британцы (как и французы) действительно не хотели воевать за Судеты — поэтому они с ликованием приняли Мюнхенский договор. Тем более не хотели воевать в далёких от Европы доминионах — таких, как Канада, Южная Африка и Австралия, чья поддержка была необходима Великобритании. В США были широко распространены изоляционистские настроения, выразителями которых были знаменитый промышленник Генри Форд и прославленный лётчик Чарльз Линдберг.
Свою роль играл и экономический фактор. Демократии были зависимы от выборов, а население хотело роста социальных расходов и стабильности национальных валют. Страны Европы только вышли из «великой депрессии», которая серьёзно ударила по широким слоям населения. В отличие от демократий, диктатуры не зависели от выборов — и Геринг мог прямо заявить, что «вооружение сделает нас сильными… а от масла люди только толстеют!». Любого английского и французского политика за требование пушек вместо масла избиратели прокатили бы при очередном голосовании, тогда как какой-нибудь открытый критик Геринга в лучшем случае угодил бы в концлагерь.
Ситуацию принципиально изменило вступление немецких войск в Прагу, когда чехословацкий президент Эмиль Гаха под сильнейшим давлением был вынужден подписать документ, уничтожавший независимость его страны. После этого иллюзии закончились, и британское правительство дало военные гарантии следующей потенциальной жертве Германии — Польше, получив поддержку общественного мнения.
«Пятая колонна»
Напуганная ростом протестных настроений во время «великой депрессии», часть британских элит прониклась симпатиями к нацистской Германии. Многие бизнесмены бросились поддерживать только что созданный Британский союз фашистов — среди них оказался один из «королей прессы» и поклонник Муссолини, лорд Ротермир. К сближению с Германией призывали и другие представители британской элиты, в том числе бывший министр авиации лорд Лондондерри, дочь американского миллионера леди Астор и герцог Веллингтон, правнук знаменитого полководца.
Однако никто из перечисленных германофилов не действовал в интересах Гитлера после начала битвы за Британию. Летом 1940-го было немало слухов о возможности перехода на сторону немцев находившегося тогда в Испании и Португалии герцога Виндзорского, но они не сбылись, а сам герцог отбыл на Багамы в почётную ссылку. С фюрером осталась лишь небольшая группа британских фашистов во главе с Освальдом Мосли, участники которой были интернированы и освобождены ещё до конца войны, так как уже не могли нанести вреда безопасности страны. В действовавший на территории Германии коллаборационистский «Легион святого Георгия», основанный сыном британского министра Джоном Эмери, нацистам удалось завербовать лишь несколько десятков военнопленных.
Слабость умиротворителей
Главным последствием политики умиротворения стала слабость Британии (как и Франции) в отношениях с Германией. Если нацисты были ориентированы на реванш и с самого начала делали ставку на мобилизацию и последующую войну, то умиротворители создавали иллюзию, что с противником можно договориться. Даже после начала Второй мировой войны такие иллюзии продолжали сохраняться у немалой части общества, которое не было готово к жестокому противостоянию с абсолютным злом. Причем элиты были куда более инерционны, чем население — если для большинства простых британцев Гитлер с началом войны стал непримиримым врагом, то часть политиков-консерваторов по-прежнему не исключали возможности компромисса.
Уже после того, как Черчилль заявил в своей речи о «поте, крови и слёзах», произошла драма Дюнкерка, в результате которой в последний раз возникла тема умиротворения. Министр иностранных дел лорд Галифакс (один из авторов мюнхенской сделки — но в то же время и инициатор британских гарантий Польше) считал, что в условиях военного поражения надо прибегнуть к посредничеству Муссолини, который ещё соблюдал нейтралитет, хотя и готовился ударить в спину Франции. Черчилль решительно выступил против, настояв на отказе от переговоров и заявив в своём очередном выступлении, что «мы будем сражаться на пляжах», то есть встретим врага на побережье Британии.
Черчилль предотвратил и попытки устроить в кризисной ситуации дискуссию на тему «кто виноват», сказав, что «в нынешних условиях подобные обвинения нелепы и пагубны. Их можно предъявить очень и очень многим. Пусть каждый сам прислушается к голосу своей совести и вспомнит содержание собственных выступлений. Лично я частенько пролистываю свои. В чем я совершенно убеждён, так это в том, что, если мы противопоставим прошлое настоящему, мы очень скоро потеряем будущее». В свою очередь, Галифакс публично отверг унизительные для Британии «мирные» предложения Гитлера.
Автор — первый вице-президент Центра политических технологий