В. ДЫМАРСКИЙ: Добрый вечер! Это программа «Цена Победы». Владимир Рыжков, Виталий Дымарский. Мы как обычно её ведущие. И, можно уже даже говорить «как обычно», её гость, наш частый гость, доктор исторических наук, профессор РГГУ Борис Хавкин. Борис Львович, приветствуем вас!
Б. ХАВКИН: Добрый день, уважаемые коллеги!
В. ДЫМАРСКИЙ: Для очередного разговора, мне кажется очень интересного, потому что неизвестные страницы истории Второй мировой войны. Борис Львович — специалист по Германии. И сегодня тема — «Немецкие антифашисты в СССР». Правильно?
Б. ХАВКИН: Перебежчики, что важно! Прежде всего они в нашем контексте интересны как перебежчики, которые в начале Великой Отечественной войны, а для Германии — Германо-советской войны, покинули свои воинские части и перешли на сторону Красной армии. Случай, конечно, для вермахта уникальный. Тем более они интересны для того, чтобы об этом говорить и чтобы наши слушатели об этом узнали.
В. ДЫМАРСКИЙ: Борис Львович, первый вопрос напрашивается: насколько массовым было это явление?
Б. ХАВКИН: Как я уже сказал, случаи уникальные, единичные случаи. Таких людей было очень мало. Их можно буквально пересчитать на пальцах. В лучшем случае за 1941 год я могу назвать чуть больше десятка таких людей. Потом ситуация менялась по мере успехов Красной армии. Но мы говорим о начале войны. Это особенно важно было, когда Германия наступала, Красная армия вынуждена была отступать и нести тяжёлые поражения. В то же время немецкие антифашисты, симпатизировавшие СССР, верили в победу Красной армии и хотели способствовать этой победе. И вносили посильный вклад в эту победу.
В. ДЫМАРСКИЙ: Я так понимаю, антифашисты были в Германии.
Б. ХАВКИН: Да. Германии не удалось уничтожить или изгнать в эмиграцию всех противников нацизма. Я бы сказал так, что где-то 95% немцев поддерживали активно или пассивно фашистский режим. Но ведь 5% не поддерживали. И среди них было активное антифашистское меньшинство, которое боролось против нацизма, насколько это было возможно внутри страны. И в эмиграции. И даже в армии, что особенно интересно, во время Германо-советской войны были такие перебежчики, которые не были захвачены, что называется, с оружием в руках и тогда вынуждены были сдаться в плен, опасаясь за свою жизнь. Это были убеждённые антифашисты, в основном, конечно, коммунисты, которые идеологически были на стороне СССР, который выступал в то время как отечество трудящихся всего мира. В том числе немецких рабочих и крестьян в солдатских шинелях, которые тоже должны в меру своих сил защищать СССР. Повторяю, что людей, которые так думали и так действовали в Германии, было очень и очень мало, но они были.
В. ДЫМАРСКИЙ: В Германии были сильная компартия.
Б. ХАВКИН: Была, до того как она была разгромлена.
В. ДЫМАРСКИЙ: Но она была достаточно массовая. Разгромили руководство.
Б. ХАВКИН: Руководство как раз ушло в подполье, эмигрировало и находилось в это время уже в основном в СССР в составе Коминтерна и как раз включилось в антифашистскую борьбу. Председатель КПГ уже в 1941 году, в июне, заявил, что в победе СССР — спасение немецких трудящихся от фашизма. Он был в том прав, конечно.
В. РЫЖКОВ: Борис Львович, давайте, чтобы наши зрители и слушатели поняли. Можем мы примерно оценить на момент начала Второй мировой (сентябрь 1939-го) или на начало Советско-германской войны (июнь 1941-го), сколько немецких граждан было репрессировано? Я имею в виду коммунистов, социал-демократов, либералов, евреев, цыган, инвалидов. И второй вопрос, просто чтобы понять масштабы гитлеровского режима: сколько всего было репрессировано в разном виде — тюрьмы, расстрелы. И сколько убежало из Германии, сколько уехало?
Б. ХАВКИН: Примерную цифру могу вам назвать, но сразу мы исключим евреев из их числа, потому что это отдельный, большой, серьёзный разговор. И это иная статистика у нас тогда получится. Говорим о немцах, гражданах рейха, потому что евреи были лишены гражданства в Третьем рейхе. К началу Второй мировой, по крайней мере, о полумиллионе узников нацистских лагерей, которые проходили так называемое «перевоспитание трудом».
В. РЫЖКОВ: Это огромная цифра для страны с населением 60 млн! Полмиллиона репрессированных.
Б. ХАВКИН: Плюс прибавьте порядка чуть менее миллиона разного рода эмигрантов: экономических, политических, идеологических эмигрантов, писателей, учёных
Но были и немцы, я много раз об этом говорил, в том числе и в вашем обществе, немцы, которые участвовали в военном сопротивлении нацизму. Это так называемые «заговорщики против Гитлера». Этих заговоров была целая серия. Начиная ещё, пожалуй, с чехословацких событий до начала Второй мировой войны и кончая 20 июля 1944 года. Была интеллектуальная позиция внутри рейха. Тот же Карл Гёрделер, лидер консервативной, подчёркиваю, оппозиции.
Нам как бывшим советским людям более известна коммунистическая оппозиция. На эту тему очень много писали в СССР, ГДР. Может, даже слишком много по сравнению с другими оппозиционными силами Германии, о которых в советские времена почти не писали, писали мало или искажали роль консервативного сопротивления.
Но мы сегодня поговорим о тех перебежчиках из рядов вермахта, которые…
В. РЫЖКОВ: Я просто хотел, чтобы наши зрители и слушатели поняли масштабы. Что к моменту начала войны 0,5 млн было в лагерях и тюрьмах, 1 млн у.е.хали.
Б. ХАВКИН: Часть ушла во внутреннюю оппозицию.
В. ДЫМАРСКИЙ: Это 2,5% от всего населения страны.
Б. ХАВКИН: Да, это в процентном отношении не так много, но в человеческом отношении — каждый человек уникален, важен — это много, большая цифра. То есть нацистам не удалось полностью подчинить всю Германию себе или запугать нацию. А когда уже начались военные поражения вермахта, прежде всего на советско-германском фронте (Сталинград
В. РЫЖКОВ: Я как раз хотел подчеркнуть эту мысль, что к моменту нападения на СССР Гитлер уже почти разгромил и оппозицию, и недовольных. И тем не менее в первые же дни нашлись люди, которые стали переходить на советскую сторону. Это тем более значимо подчеркнуть!
Б. ХАВКИН: Да-да, именно об этом я и говорю. И хорошо, что эту мысль подчеркнули.
В. ДЫМАРСКИЙ: Мы сейчас говорим о перебежчиках на советскую сторону. Во-первых, среди антифашистов были люди антифашисты, но не коммунисты, не просоветски настроенные.
Б. ХАВКИН: Совершенно верно.
В. ДЫМАРСКИЙ: А были ли перебежчики на сторону союзников в те 2 года и впоследствии?
Б. ХАВКИН: Да, конечно, но это было позже. Я о Франции сейчас не говорю: там особая ситуация. Что касается тех перебежчиков, которые в первые дни войны перешли на сторону Красной армии, это были в основном коммунисты, идейные коммунисты. Не те, у которых в кармане гимнастёрки был партийный билет, а те, которые по убеждению считали себя коммунистами и симпатизантами СССР.
И ещё был один случай интересный. Я имею в виде капитана Эрнста Хадермана, который, кстати, был одним из немногих немецких офицеров, перешедших на сторону СССР. А во-вторых, он не был коммунистом. Он был интеллектуалом, интеллигентом, учителем гимназии. Доктор Хадерман преподавал историю и древние языки. После 1935 года ему историю преподавать запретили, потому что он преподавал не по нацистской доктрине, а так, как он понимал эту историю, гуманистически преподавал. Но древние языки он продолжал преподавать. И до призыва в вермахт он учил своих гимназистов латыни и древнегреческому. Он был призван в вермахт, уже был солидного возраста. Он был ветераном Первой мировой, ему было около 50. И как только представилась возможность, он перешёл на сторону СССР именно из гуманистических соображений: что нацизм — антигуманизм, а СССР, как он понимал тогда, защищает гуманизм и тем самым высшие традиции германской истории и культуры. Вот такое несколько необычное для советской пропаганды более серьёзное и глубокое понимание смысла этой войны. Он был прав. Потом он вошёл в национальный комитет «Свободная Германия», участвовал в антифашистской пропаганде. Но, подчёркиваю, не был коммунистом.
В. ДЫМАРСКИЙ: А они переходили на сторону Красной армии с целью воевать, продолжать дальше воевать против Германии?
Б. ХАВКИН: Прежде всего. В ночь на 22 июня 1941 года это были перебежчики, которые хотели предупредить СССР, что война вот-вот, буквально с часу на час, с минуты на минуту начнётся. Не какая-то маленькая, локальная провокация, а массированное сражение. Как только зачитали в частях вермахта, сконцентрированных тогда на германо-советской границе, приказ о переходе этой границы в 4 часа утра 22 июня, сразу, по крайней мере, 2 человека добрались до советской территории в разных местах, чтобы предупредить, что готовится.
В. РЫЖКОВ: Я насколько помню, даже Жуков упоминает этих перебежчиков ночных в своих мемуарах.
Б. ХАВКИН: Это был Вильгельм Шульц, офицер, который вплавь переплыл, буквально как только в его части зачитали приказ. В амуниции, с оружием, выбежал из строя. Он был прямо на границе. И бросился к реке. Сначала его немецкие коллеги, другие солдаты не могли понять, что происходит, поэтому огонь они открыли уже тогда, когда Шульц был в реке и плыл на восточный берег, в сторону советской границы, в сторону советских пограничников, которые его вытащили из реки. Он уже был ранен, немцы открыли огонь, естественно, по перебежчику. Сумел сказать только: «Камрады, через час на вас нападут. Верьте мне, я коммунист, я рабочий». Это был, я считаю, первый герой Великой Отечественной войны, ещё до её начала. Это был немецкий солдат Вильгельм Шульц.
В ту же ночь переплыл Буг в другом месте ефрейтор Лисков. По-русски Альфред Лисков. То через 2 «ф» пишется, то «в» на конце. Он переплыл Буг, сдался советским пограничникам и сообщил, что на рассвете 22 июня немецкая армия перейдёт в наступление на всём протяжении советской границы. Об этом, кстати, тоже есть в воспоминаниях Жукова. Но что получилось с Лисковым: ему, конечно же, те пограничники, которые его задержали, это были бойцы 90-го погранотряда майора Бычковского, не поверили. И стали этого Лискова передавать, что называется, по инстанциям. Под конвоем его на машине доставили в город Владимир-Волынский. Там выяснилось, что нет квалифицированного переводчика. Короче, когда его, наконец, допросили, это был час ночи 22 июня 1941 года. Через 3 часа начался артиллерийский обстрел, что полностью подтвердило показания Лискова. Здесь интересна дальнейшая судьба этого человека. Лисков объявил себя коммунистом. От его имени писали советские газеты, его фотография была в советских газетах. Он выступал с антигитлеровскими заявлениями. Таким образом привлёк внимание Коминтерна и сам попал. Им заинтересовалась немецкая секция и другие товарищи. И он стал одним из сотрудников немецкого отдела Коминтерна и участвовал в антифашистской пропаганде.
Но Лисков оказался не столько просто понятен, как это казалось, когда он переплыл. Дело в том, что Лисков считал себя (а может быть, на самом деле был) интеллектуалом и позволял себе критически высказываться о деятельности Коминтерна и написал критическую записку под названием «Что делает Коминтерн». В ней он критиковал советско-германские соглашения 1939 года, что вызвало, конечно, неудовольствие генерального секретаря исполкома Коминтерна Георгия Димитрова, секретаря исполкома Вильгельма Пика и других руководящих товарищей.
В сентябре 1941 года Георгий Димитров пишет в своём дневнике: «Вызвал товарища Трофимова [это уполномоченный НКВД], речь шла об изоляции немецкого дезертира Лискова за его подрывную деятельность. Он, вне сомнения, фашист и антисемит. Возможно, в своё время был даже послан сюда немцами со спецзаданием. Отправил по этому поводу шифротелеграмму Берии». Сами понимаете, вскоре Лисков был арестован за распространение клеветнических измышлений в адрес руководителей Коминтерна. На следствии, как в документах сказано, он проявил признаки психического расстройства. Был направлен на экспертизу в Институт судебной психиатрии. И экспертиза, видимо, признала, что у Лискова психическое расстройство на самом деле. И судебное следствие было прекращено. И он был направлен в Новосибирск. И пропал, бесследно исчез в конце 1943 года. И судьба этого человека неизвестна до сих пор. Что с ним случилось, я вам сказать не могу.
В. ДЫМАРСКИЙ: То есть это не было принудительное лечение?
Б. ХАВКИН: Это было непонятно что. Ему не доверяли в Коминтерне. Из Института судебной психиатрии, вроде как, его выписали, следствие прекратили. Направили его в Новосибирск, то есть глубокий советский тыл, непонятно мне совершенно, для чего, и где он бесследно исчезает в 1943-м. А если вы посмотрите советские газеты за лето 1941 года, там его фотографии, интервью, его призывы. Вот такая судьба.
В. ДЫМАРСКИЙ: Я бы хотел немножко в сторону увести из-за того, что вы только что сказали. По поводу пакта 1939 года, что он позволил себе его критику и за это поплатился. А вообще какое было отношение после начала войны Германо-советской к этому пакту? Его нельзя было критиковать даже и после 22 июня? Или о нём надо было просто молчать?
Б. ХАВКИН: Официальная советская позиция — вероломное нападение. Значит Гитлер нарушил пакт, сломал веру Сталина, если она была, конечно, в советско-германский пакт. Это всё. В деталях этот вопрос не изучался, не рассматривался ни в советской тогдашней пропаганде, ни позже.
В. ДЫМАРСКИЙ: Об этом молчали, об этом как бы забыли?
Б. ХАВКИН: В общем, да. Коминтерн вынужден был полностью солидаризироваться с советской официальной пропагандой, что и было сделано. Даже как-то мы с вами говорили о Тельмане, который сидел одно время в тюрьме Ганновера в 1939—1941 годах и писал оттуда письма товарищу Сталину и товарищу Молотову. И в этих письмах он давал очень интересную оценку пакта. Что немецкий народ за этот пакт, за дружбу с СССР, но, мол, нельзя доверять ни Гитлеру, ни Герингу, потому что они всё равно обманут. Вот такая была позиция. А позиция Коминтерна в то время то же самое, что и позиция советского руководства.
Я думал, вы меня спросите, почему вдруг Лисков стал антисемитом. Вот как-то пропустили, а вы бы должны были спросить!
В. ДЫМАРСКИЙ: Там были основания для этого?
Б. ХАВКИН: Я не знаю, на самом ли деле говорил это Лисков, но в документах, которые рассматривала комиссия под руководством Димитрова и Пика, приводились слова Лискова о том, что «евреи из советского руководства». А это уже немного нацизмом отдаёт, чуть-чуть.
В. ДЫМАРСКИЙ: Перебежчик, хорошо. Его принимала советская сторона. Я не сомневаюсь, в условиях войны, да и без войны, сразу возникают какие-то подозрения. Насколько им потом доверяли оружие, если они хотели бороться с оружием в руках?
Б. ХАВКИН: Виталий Наумович, оружие, пожалуй, доверяли немцам, которые были людьми Коминтерна. Вот коминтерновцы сражались с оружием в руках. Что касается немецких перебежчиков, конечно они были на положении военнопленных и проходили многократные проверки и перепроверки. Ни о каком оружии речи не было. Их использовали в политической пропагандистской антифашистской работе. А вот что касается немца, который получил за борьбу свою против вермахта звание Героя Советского Союза, он сражался с оружием в руках, это знаменитый красный партизан Фриц Шменкель. Наверное, вы слышали это имя, оно было в СССР известно. В ГДР очень много было школ имени Фрица Шменкеля, воинских частей.
Фриц Шменкель — красный партизан, который перебежал на сторону Красной армии. Вернее, даже так: который сначала просто дезертировал из вермахта, из 186-й пехотной дивизии. Это уже было начало 1942 года. 17 февраля 1942 года он был задержан немецким патрулём как дезертир. Что делают с дезертирами по законам военного времени, ясно. Но всё-таки немцы на то и немцы, чтобы как-то со своим разобраться поподробнее, провести следствие, допросы. Его пока посадили в деревне, где он был арестован, в сарай. Под охрану местных полицаев и под ответственность старосты. Это было в Смоленской области, деревня Курганово. И так уж получилось, что в эту деревню вскоре пришли партизаны, полицаи все разбежались. Фрица Шменкеля захватили партизаны из отряда «Смерть фашизму» и тоже собирались его расстрелять. Ну, а что ещё делать с немцем, который по-русски не говорит, непонятно что. Но вот что-то здесь сработало. Очень убедительно Фриц Шменкель на немецком языке произносил всем понятные слова «коммунист», «антифашист», «рот фронт» и прочие. И они убедили командира отряда пока подождать, пока взять его в отряд и там его проверить. И Фриц Шменкель прошёл эту проверку, довольно жестокую. Если вы, конечно, знаете фильм «Проверка на дорогах», то он примерно такую же проверку прошёл: должен был в шинели вермахта остановить немецкую машину и расстрелять тех солдат, которые там находились.
Короче говоря, Фриц эту проверку выдержал и был принят в партизанский отряд как полноправный боец. Партизаны его очень уважали и даже переименовали Фрица в Ивана Ивановича: не может хороший человек называться Фрицем, сами понимаете. И Иван Иванович, он же Фриц Шменкель, часто выступал в своём мундире, немецком мундире. Он однажды с партизанами, переодетыми в немецкую форму, захватил группу полицаев и отправил их под конвоем в партизанский отряд. Партизанский суд их судил: известно чем эти партизанские суды заканчивались.
В другой раз такой случай забавный. Партизанам удалось захватить трофейный генеральский китель, где-то найти. Фриц облачился в мундир генерала вермахта и на немецкой машине с шофёром (шофёром был переодетый партизан, машина была трофейная) остановил на дороге шедший немецкий обоз с продовольствием, оружием, амуницией, боеприпасами. Довольно большой обоз. Приказал этому обозу следовать за ним и завёз этот обоз к партизанам вместе со всем добром, которое в обозе находилось.
Или же случай, описанный в литературе, как Фриц помог партизанам в борьбе с немецкими танками. Фриц подсказал командиру, что нужно стрелять по бензобакам. А ещё эти танки перевозили бочки с горючим. Партизаны, я думаю, сами бы догадались обстрелять бензобаки. Но, вроде как, идея принадлежала Фрицу. И 5 немецких танков в этом бою партизаны уничтожили. Фриц был даже назначен командиром диверсионной группы, был отправлен в советский тыл, прошёл переподготовку как диверсант. В конце 1943-го был отправлен за линию фронта в расположение немецко-фашистских войск. Был схвачен в Белоруссии, в районе Минска, попал под следствие, был судим военно-полевым судом вермахта, приговорён к смертной казни, расстрелян как красный партизан. Спустя 20 лет, в 1964 году, указом Президиума СССР Фрицу Шменкелю было присвоено звание Героя Советского Союза посмертно. Вот это пример партизана, немца советского партизана.
В. ДЫМАРСКИЙ: Здесь по ходу дела возникают бытовые вопросы. Кстати, после поражения нацистов в войне такого рода приказы, наказания, расстрелы в Германии уже новой не отменялись, не пересматривались? Предатели не становились героями?
Б. ХАВКИН: Если речь идёт о признании вермахта преступной организацией, то вы знаете, что в Нюрнберге этого не было. Были признаны Ваффен-СС, гестапо, нацистская партия преступными, но не вооружённые силы. Это не значит, что в вооружённых силах в вермахте не было преступников, которые были осуждены после войны и трибуналами СССР, Польши, Югославии и других стран и затем западно-германской юстицией. Приговоры были позже и мягче, но тем не менее они были за военные преступления. Преступной была признана нацистская юстиция вообще и военная юстиция в частности.
В. РЫЖКОВ: Насколько советская пропаганда использовала перебежчиков?
Б. ХАВКИН: Владимир, я понял вопрос. Можно я ещё добавлю к тому вопросу, который Виталий Наумович поставил о юстиции. Интересный случай я вспомнил: перебежчиком был и последний министр обороны ГДР, генерал армии Хайнц Кесслер. Он был немецким антифашистом, коммунистом, участвовал, закончил антифашистскую школу в подмосковном Красногорске, участвовал в пропаганде национального комитета в «Свободной Германии», был членом этого комитета. И на востоке Германии после войны в ГДР сделал такую блестящую военную карьеру, стал генералом армии и последним министром обороны ГДР.
После воссоединения Германии генерала Кесслера берлинская юстиция судила. За что? За приказ, который он лично не отдавал, за него это сделали его предшественники из госбезопасности и обороны ГДР. Кесслер его подписал, ратифицировал. Приказ, по которому немецким пограничникам не просто разрешалось, а предписывалось открывать огонь по перебежчикам, которые бежали из ГДР в Западный Берлин, Западную Германию. За этот самый приказ генерал Кесслер получил 7,5 лет тюрьмы, уже будучи глубокими стариком, отставником, пенсионером. Он отсидел 5 лет, потом по состоянию здоровья был амнистирован, прожил до 2017 года, по-моему. Я-то его помню в Москве уже после того, как он был амнистирован германской юстицией. Он приезжал в Москву на конференции, посвящённые национальному комитету «Свободная Германия». Выглядел он совсем не по-генеральски, скажем так.
Такое был забавный случай, когда подали участникам конференции автобус, чтобы везти в Красногорск, уже там сидели некоторые участники, в том числе и я. А другая группа немецких товарищей должна была из гостиницы выйти и сесть в этот автобус. И вот в автобус стал подниматься по ступенькам этим пожилой, бедно одетый старик с палочкой, очень несолидно для шофёра этого автобуса выглядевший. И шофёр сказал: «Эй, дед, куда ты прёшь, это для конференции специальный автобус». Этим стариком, который пёр в автобус, был генерал Кесслер. Выяснили, извинились, конечно, помогли старику войти в автобус. Он держался очень скромно, очень просто, располагал к себе. Даже сравнивая его с другим немецким перебежчиком, тоже участником этой конференции, графом фон Айнзиделем, лётчиком люфтваффе, президентом национального комитета «Свободная Германия». Он был франт всегда, элегантно одет, великолепная улыбка. Такой был контраст. Хотя они прекрасно общались, я понял, что у них и дружеские отношения. И Айнзидель способствовал во многом тому, чтобы Кесслер вышел на свободу. Но этот самый человек, генерал армии Кесслер, выглядел совсем не по-генеральски. Да, вот такая судьба бывшего перебежчика вермахта, который был последним министром обороны ГДР.
А на вопрос Владимира я не ответил: как советская пропаганда использовала перебежчиков. Очень активно и в то же время очень примитивно. В СССР 25 июня 1941 года было создано специальное военное бюро политической пропаганды во главе с начальником политуправления Красной армии Львом Мехлисом и секретарём исполкома Коминтерна Дмитрием Мануильским. В это бюро входили замнаркома иностранных дел Лозовский, впоследствии замначальника Совинформбюро, заведующий печати наркомата иностранных дел Пальгунов, директор Института Маркса — Энгельса — Ленина при ЦК, тогда ещё, по-моему, не академик Лисин и философ, общественный деятель Кружков. Главная задача состояла в том, чтобы вести пропаганду как направленную на Красную армию, на советский тыл, так и на противника. В рамках бюро рабочим органом бюро был 7-й отдел главного политуправления Красной армии во главе с полковником Бурцевым. И в этом самом 7-м отделе работали такие уникальные специалисты, как и сам Бурцев, учёный-германист, так и, например, батальонный комиссар Брагинский, в дальнейшем полковник Брагинский. Он возглавлял отделение по работе на Германию. Знаток, я уж не знаю скольких, но 3 европейских языка он знал точно: немецкий, французский, английский. И ещё неведомо сколько восточных языков. Он был учёным-востоковедом после войны. Такие деятели Коминтерна там были, как Вильгельм Пик, известный нам.
Чем это бюро и 7-й отдел примечательны? Тем, что они поставили эту самую пропаганду на государственный уровень и подчинили задаче военно-политической пропаганды все, подчеркну, все СМИ: Совинформбюро, ТАСС, радиокомитет, все государственные издательства и типографии, все газеты (негосударственных тогда не было). Это была массированная, за государственный счёт организованная пропагандистская машина. Но у этой самой машины был один содержательный недостаток.
В первые месяцы войны советская пропаганда руководствовалась тезисом о классовой борьбе, мол, немецкие рабочие и крестьяне, согласно марксистско-ленинско-сталинской догме, должны бороться против своих классовых врагов (капиталистов и помещиков), проявлять классовую солидарность с советскими трудящимися и поэтому переходить на сторону Красной армии, чтобы защищать отечество трудящихся всего мира. Вот, если вы позволите, небольшой фрагмент советской листовки. Это начало июля 1941 года. На немецком языке, но я зачитаю по-русски: «Стой! Здесь страна рабочих и крестьян. В советской России рабочие — сами хозяева своей страны. Что ты приобретаешь, рабочий, землепашец в солдатской форме на этой войне? Не забудь, русские рабочие и крестьяне — братья по классу. Гитлер не заставит тебя гоняться за смертью. Иди к нам». Немецкие солдаты смеялись над этими листовками. Эти листовки даже высмеивала геббельсовская пропаганда, насколько эти призывы были примитивными и не понимали, не учитывали реальный боевой дух (всё-таки летом 1941 года он был высок), влияние нацистской пропаганды на этих молодых парней в солдатских шинелях, рабочих и крестьян. В этом был, конечно, недостаток советской пропаганды.
Но советская пропаганда, используя немецких военнопленных, постепенно перестраивалась. Когда пленные немецкие перебежчики через мощную громкоговорящую установку обращались к своим же частям и называли по именам солдат, с которыми они сражались, говорили: «Вот ты, Фриц, ты, Карл, переходи ко мне, я в советском плену, со мной хорошо обращаются, оказывают помощь, я могу даже переписываться через советские инстанции со своей семьёй, заканчивай войну и переходи ко мне, мы будем вместе, нам будет хорошо». Примерно так. Это уже лучше действовало. Но лучшим аргументом в этой пропаганде были боевые успехи Красной армии. Главный аргумент — сталинский орган. Сами немецкие солдаты писали, что после обстрела «катюшами» прогитлеровские настроения быстро улетучивались: солдаты чудом сохраняли жизни после этих обстрелов.
В. ДЫМАРСКИЙ: Получается, что статус перебежчиков в СССР был такой же, как у военнопленных? Что ты перебежчик, что ты захвачен в бою.
Б. ХАВКИН: В общем, да. Но эти перебежчики были в привилегированных условиях в плену. Те же немецкие антифашисты, бывшие перебежчики, были в положении военнопленных. Но как члены национального комитета они не просто были расконвоированы — они занимались активной политической пропагандистской работой, они заканчивали антифашистские школы. Наверное, надо сказать, что их другие пленные не очень уважали и называли их кашистами от слова «каша»: мол, они фюрера продали за пайку советской каши. Но это тоже было до поры до времени. Айнзидель рассказывал, что это уже был 1943 год, он вместе с Вильгельмом Пиком ездил по лагерям военнопленных, выступал с докладами, лекциями. И все пленные, которые сидели на лавочках и слушали эту лекцию, демонстративно повернулись к Айнзиделю спиной, чем выразили своё отношение, свой протест. И по мере того как Айнзидель выступал, всё больше и больше этих людей поворачивались к нему лицом, некоторые из них аплодировали, задавали вопросы, кое-кто даже включился в движение «Свободная Германия». Такие случаи тоже были. Всё было неоднозначно и не так просто.
Могу сказать, что среди перебежчиков-антифашистов кашистов в советском понимании не было. Это были идейные антифашисты, ну так или иначе. В основном, по крайней мере, это было так. Но не все проявляли антифашистские взгляды и настроения в рядах вермахта. Вот граф Айнзидель неоднократно рассказывал, что если бы он в 1942-м получил приказ командира своей эскадры пойти штурмовать бункер фюрера, он бы с удовольствием выполнил этот приказ. Но такого приказа не было, поэтому он летел штурмовать советские колонны. Айнзидель был сбит под Сталинградом 30 августа 1942 года. И говорил потом, что оспаривали честь сбить графа несколько человек, советские лётчики, а может быть и зенитчики, точно неизвестно, которые сбили самолёт, они спасли ему жизнь и продлили эту жизнь на долгие годы. Айнзидель умер в 2007 году, будучи депутатом Бундестага, известным политическим деятелем Германии, историком. Айнзидель, несмотря на то что он правнук Бисмарка, как это ни странно, рос в семье антифашистски настроенной, это была часть немецкой аристократии, которая презирала Гитлера. А отчим Айнзиделя был участником заговора 20 июля, участником Сопротивления и был казнён нацистами. А юный граф, ещё до призыва в вермахт был членом социал-демократической партии. И был симпатизантом России, пел русские песни в гимназии и уважал русскую науку, культуру, литературу, любимым поэтом был Лермонтов. Так что всё неоднозначно.
В. ДЫМАРСКИЙ: В отношении к этим перебежчикам принимались приговоры заочные?
Б. ХАВКИН: В Германии — да, конечно. Если эти перебежчики выступали по радио, или подписывали листовки, или их фотографии появлялись в советских газетах, это значило однозначно смертный приговор в вермахте заочно. И в отношении семьи, что важно.
В. ДЫМАРСКИЙ: А семьи тоже могли пострадать?
Б. ХАВКИН: Попадали, как правило, под превентивный арест. Это произошло с семьёй Паулюса, другими семьями офицеров и генералов, которые перешли в итоге на сторону национального комитета. Пожалуй, все эти семьи в Германии были репрессированы. Что касается матери Айнзиделя, то её от репрессии спасла только широкая известность. Ещё один момент: эту семью лично знал Черчилль. Он через посла Британии в Москве запрашивал. Это тоже помогло Айнзиделю сохранить жизнь. А графиня писала Сталину с просьбой отпустить её, как она писала, молодого и не очень умного сына.
В. ДЫМАРСКИЙ: Я встречался в 1970-е с западно-германскими коммунистами. Компартия Западной Германии была немногочисленной, но тем не менее партия существовала. И я знал очень хорошо человека польского происхождения, который попал в советский плен. Он рассказывал про советский плен и про обработку немецких военнопленных. Половина компартии Западной Германии — люди перевоспитанные.
Б. ХАВКИН: Это был очень сильный идеологический фактор, эти антифашистские школы. Знаменитая, самая главная, красногорская школа, где тот же Кесслер учился, Айнзидель учился, где преподавали довольно известные немецкие антифашисты и советский политофицеры.
В. ДЫМАРСКИЙ: Даже и неизвестные. Тот же Георг Виотовски, я даже помню, как его зовут, где-то был в Западной Сибири в лагере. Он был убеждённый коммунист. Он тоже подстроился.
Б. ХАВКИН: Как первые перебежчики. Они же только потому, что были убеждённые коммунисты, и переходили на сторону СССР.
Но были у советской пропаганды некоторые натяжки, проколы, попытки представить желаемое за действительное. Я имею в виду случай известный с немецкими лётчиками, которые в первые дни войны якобы добровольно перелетели на сторону Красной армии. Два таких случая было. Один случай был на второй день войны. «Юнкерс-88» из 54-й эскадрильи. И ещё через несколько дней, 25 июня, тоже из 54-й эскадрильи, только другой группы, тоже «Юнкерс-88». Эти оба экипажа, если верить советской пропаганде, добровольно перелетели на нашу сторону, потому что эти лётчики не желали сражаться с СССР. На самом деле оба «Юнкерса» были подбиты, совершили вынужденную посадку, лётчики были взяты в плен и согласились стать антифашистами. И эти истории были раскручены советской прессой, были статьи в «Правде», «Красной звезде». Там говорилось, в этих статьях, что эти немецкие лётчики не хотят сражаться за Германию, что их заставили, мол, идти на эту войну, что в Германии жизнь очень тяжёлая и в тылу, и у солдат, и у лётчиков — всякие такие сказки о настроении немецких солдат, которые никак не соответствовали реальному положению дел.
Просто я проделал одну простую работу: я сравнил эти статьи в «Правде» и «Красной звезде», выступления этих лётчиков с протоколами допросов этих же людей, где совсем другое они говорили. Вот, если позволите, одну цитату. Это из допроса Франца Карца Георгиевича, 1917 г. р., уроженца Франкфурта-на-Майне, выходца из семьи торговца, образование высшее, военное образование высшее, окончил школу военных лётчиков. Допрос от 25 числа, то есть в первый день, как он был сбит. Вопрос: «Расскажите о настроениях солдат немецкой армии». Ответ: «Настроения солдат немецкой армии хорошее, кормят солдат хорошо, получают еду 3 раза в день. На каждый полёт солдаты получают отдельный паёк. Солдаты в бой идут с охотой». То есть одно с другим не стыковалось: слова лётчика на допросе и его же слова, опубликованные в советской печати.
В. ДЫМАРСКИЙ: Борис Львович, спасибо за этот очень интересный рассказ. Время наше вышло. До новых встреч!
Б. ХАВКИН: Спасибо вам, коллеги!