В Бергене состоялась встреча Александра Кучина с Фритьофом Нансеном. Встреча с национальным героем Норвегии, кумиром молодежи, книгами которого зачитывались и с которыми Александр был, несомненно, знаком, не могла не произвести на него большого впечатления. Да и Нансен обратил внимание на этого русского. В это время в Норвегии много говорят о предстоящей экспедиции Руаля Амундсена к Северному полюсу. Ф. Нансен и Б. Хелланд-Хансен взялись за разработку программы научных исследований экспедиции Амундсена и оборудования ее новейшими приборами. Бьерн Хелланд-Хансен и Фритьоф Нансен рекомендуют Александра для участия в этой экспедиции. Амундсен не мог отказать.
Интересно, как же Амундсен относился к Кучину? В своей книге, посвященной этому путешествию, он пишет о нем трижды. Первый раз в уже упомянутой цитате, о том, что Кучин делает анализы воды после похода в июне-июле. Второй раз — в списке морской партии, при разделении участников экспедиции на два отряда. Третий — когда Кучин покинул экспедицию. Как указывает биограф Амундсена, он ценил и приближал к себе людей, лично преданных, непрекословящих, выполняющих все распоряжения. Кучин к таковым не относился. Он обладал чувством собственного достоинства, имел свое мнение, не обязательно высказываемое вслух, и он был по образовательному и культурному уровню значительно выше большинства участников похода. Амундсен не мог этого не понимать, но нуждался в Кучине. Александр был человеком Нансена — Хелланда-Хансена, а с ними он не мог ссориться. Поэтому, по всей вероятности, держал его на некоторой дистанции, но, как видим, нашел и для него нужные слова при объяснении, почему изменен маршрут экспедиции (вместо Северного полюса экспедиция отправилась к Южному полюсу).
Впрочем, вряд ли у него были нарекания к Кучину как к работнику. Саша вырос в семье, где все много трудились, и сам он не боялся никакой работы — хоть по ночам вахты стоять, хоть за собаками убирать, хоть судно красить, а на океанографических работах вообще работал как одержимый. Это не могло не вызывать уважения. Но не у всех. В экипажах, подобных описываемому, образованных «умников» не любят, тем более что формально его социальный статус разнорабочего был ниже многих. Александр не был душой компании, как кок Линстрем, толстый и добродушный пьяница, умевший улаживать конфликты, не был весельчаком, как Ертсен и Преструд, непременные участники судовых концертов, не был таким мастеровым, как парусный мастер Ренне, на своей швейной машинке выполнявший всякие заказы. Саша к тому же был застенчив, самолюбив и тяжело сходился с людьми. На «Фраме» ему было неуютно. Кучин не привык к такому отношению к себе. Дома, в училище, даже в Бергене у него были друзья. Окружающие если не любили его, то уважали. Кроме прочего, угнетали военные порядки, по сравнению с которыми «Правила поведения учащихся Архангельского торгово-мореходного училища», против которых бунтовали в 1905 году, казались мягкими. Он пишет родным, что одинок, что ему не с кем поделиться своими мыслями, боясь быть непонятым. Отец, сочувствуя ему, отвечает: «Милый дорогой мальчик! Желаю тебе всего хорошего. Как видно из твоего письма, что тебе живется не тяжело, но тяжело на душе. Я чувствую это, и тяжело отзываются твои слова, что тебе не с кем поделиться мыслями. Да, Саша, я слышал в Тромсе, что люди на «Фраме» любители легко пожить, да и не совсем хороши. Хотя ты их хвалил. Я, конечно, не знаю и судить не берусь, а чужим словам верить нельзя». Весьма любопытный взгляд норвежских обывателей на людей, которые ушли в опасное путешествие, может быть, на смерть, не правда ли?
Океанографических исследований на пути к Антарктиде не проводилось. Александру объявили новую программу — из Антарктиды «Фрам» отправится в Буэнос-Айрес. Оттуда будут совершены плавания для океанографических исследований. Хелланд-Хансен был прав, когда настоял на участии Кучина в этой экспедиции. Саша, умница, все понял. Профессор разработал уникальную программу, по которой делалось три среза Атлантического океана: один — на севере южнее Исландии — его «Фрам» выполнил в 1910 году, правда, не полностью из-за поломки машины; второй — в районе экватора у Островов Зеленого мыса; третий — на юге, от Аргентины до Африки. Обращает на себя внимание то, что выполнить эти работы предполагалось в одно и то же календарное время — в июне-июле. Если учесть, что океанография только зарождалась и о течениях в Атлантике были сугубо эмпирические знания, важность проведения такой работы трудно переоценить.
Порт Буэнос-Айресу судно не принимал, на берег не отпускали. Пока Александр и другие члены экипажа пишут письма и греются на солнце, капитану Нильсену не сладко. Нет средств на оплату команде, при том что Р. Амундсен установил увеличить жалованье судовой партии на 50%. Нет средств на уплату портовых сборов, поэтому судно стоит на рейде. Нет средств и на закупку провизии. Ждать денег из Норвегии не приходилось. Там были раздражены обманом Амундсена и изменением маршрута экспедиции.
Спонсор нашелся в Аргентине. Богатый землевладелец дон Педро Кристоферсен, аргентинец норвежского происхождения, поклонник Р. Амундсена, выделил средства, и экспедиция смогла провести океанографические исследования. Тур Буманн-Ларсен пишет следующее: «Если по приходе в Южную Америку — без денег и каких-нибудь гарантий — Турвалл Нильсен почувствовал себя брошенным на произвол судьбы, то в отношении океанографических исследований нашелся по крайней мере один человек, которому и они, и Нильсен были небезразличны. Юный капитан «Фрама» был очень рад, получив письмо от самого Фритьофа Нансена. Профессор указывал на важность поставленной перед капитаном задачи: «Было бы великолепно, если бы норвежцы и тут сумели продемонстрировать свое превосходство перед другими. К тому же Ваша экспедиция докажет всему свету, что поход «Фрама» носит не только спортивный характер, как это пытаются утверждать некоторые, а представляет собой серьезное научное предприятие, к которому следует относиться с должным уважением».
Впоследствии профессор Нансен останется весьма доволен результатами океанографических изысканий, проведенных в Южной части Атлантического океана. Главным исследователем на борту «Фрама» был отнюдь не норвежец, а талантливый русский по имени Александр Кучин. О том, что занятиям наукой не придавалось в экспедиции какого-нибудь значения, свидетельствует жалованье в 60 крон, за которое трудился Кучин, — почти самое низкое из всех членов экипажа».
Как бы то ни было, деньги были получены. Команда смогла выехать в город и насладиться прелестями сухопутной жизни. Летние месяцы были заняты тяжелой работой. Экипаж сократился вдвое. На судне одиннадцать человек. Собаки остались во «Фрамхейме», эта забота отпала, но началась океанография. Каждая станция — измерение глубины, забор воды с разных глубин для определения их химического состава (до 4500 м), измерение температур, определение скорости и направления течения, сбор планктона —занимала 4 — 8 часов. Каждая станция — это «стоп машина» и «спустить паруса», которые потом надо «запускать» и «поднимать», — было отчего злиться молодому капитан-лейтенанту Нильсену, который был всего на 7 лет старше Кучина. У Кучина же после всего — первичная обработка добытых образцов, вычерчивание графиков, ведение научной документации. Кроме того, необходимо было очистить, высушить приборы и приготовить их для последующей работы. Вероятно, формально руководителем работ был лейтенант Ертсен, но фактически основная работа лежала на Кучине. Итог экспедиции: 60 станций, во время которых взято 190 образцов планктона и 891 проба воды. При этом «мастера на все руки» никто не освобождал от общесудовых работ и вахт — было от чего злиться Кучину.
По возвращении «Фрама» в Буэнос-Айрес, узнав, что больной машинист Недтведт собирается ехать домой, Кучин, считая свою работу как океанографа выполненной, просит расторгнуть контракт. Письмо к Бартольду от 22 августа: «Дорогой Бартольд! Спасибо за письмо! Мы встретимся намного раньше, чем мы думали. Я покидаю дорогой «Фрам» на шведском корабле «Кронпринцесса Виктория», еду в Христианию. И еду не один.
Старый машинист Недтведт едет тоже. Он болен. Но если спросите меня, почему я, здоровый и бодрый, покидаю «Фрам» и разрываю контракт с «дядюшкой Руалем», как мы называем капитана Амундсена. Ответить на этот вопрос нелегко. Я сам затрудняюсь дать ответ. Это чисто психологическое. Временами недовольство тем или другим (а такого на борту достаточно), стремление к иной, более ответственной работе, тяга к культурной жизни и письма, которые приходят от родителей, ожидающих меня (мама больна), — все это терзает меня. Я часто думал об Амундсене. Будь он на борту, я бы не покинул «Фрам». Но здесь приходится общаться с другими людьми. У меня недостаточно сильная воля, и я начал замечать, что меня обманывают, что я иду не той дорогой, какой хотел бы. Когда я услышал, что Недтведт увольняется, я решил пойти к Нильсену. Он почти обрадовался, когда я сказал, что хочу оставить «Фрам». Поскольку океанографические работы закончены, мои обязательства выполнены. Часть работы «мастера на все руки» может выполнить кто-то другой, например, те, кто был на океанографических работах. У меня горячее желание попасть в Новую Зеландию. Итак, сейчас я свободен. Капитан Нильсен достает билеты. Возможно, я остановлюсь на какое-то время в Христиании. Мы получили много материала, который надо анализировать, и я надеюсь получить его. Таким образом, я могу быть более полезен Амундсену, чем, если бы я был на борту».