«Кто организовал вставание?»
В записных книжках Анны Ахматовой есть такие строки: «После моих вечеров в Москве (весна 1924) состоялось постановление о прекращении моей лит<ературной> деятельности. Меня перестали печатать в журналах и альманахах, приглашать на лит<ературные> вечера. (Я встретила на Невском М. Шаг<инян>. Она сказала: «Вот вы какая важная особа: о вас было пост<ановление> ЦК: не арестовывать, но и не печатать»)".
О каком именно постановлении говорит Шагинян — неизвестно. Хотя вряд ли Мариэтта Сергеевна что-то присочинила: она была деятельным сотрудником «Правды» и близка к самым верхам. Быть может, имелось какое-то устное решение Центрального Комитета.
Незадолго до того Лев Троцкий — ещё полновластный лидер коммунистов — писал о «ветхости такой лирики, о её общественной, а следовательно, и эстетической непригодности для нового человека». Троцкий прямо говорил о Марине Цветаевой и Анне Ахматовой.
Однако хорошо известна резолюция «О политике партии в области художественной литературы», принятая 18 июня 1925 года. Среди её творцов были, в частности, Бухарин и Луначарский. Резолюция пространная, никаких имён не звучит, но формулировки чеканны: отсеивать «антипролетарские и антиреволюционные элементы», «смелее и решительнее порвать с предрассудками барства в литературе», ну и так далее, до безраздельного торжества пролетарской литературы, ура.
Ясно, что Ахматова со своим «барством» никак в торжество не вписывалась. И даже запланированные уже книги не вышли.
А тот самый злополучный вечер Ахматовой случился 20 апреля 1924 года — именно в Политехническом. (Впрочем, если бы его не было — разве Ахматова не стала бы запрещённой? Конечно, её печальная судьба и так уже была решена. Интеллигентные Бухарин с Луначарским стали первыми, кто, по сути, обрёк Анну Андреевну на долгое молчание.)
В те дни, накануне выступления в Политехническом, Чуковский записал в дневнике: «Ахматову видел мельком, она говорит: не могу по улице пройти — такой ужас мои афиши. Действительно, по всему городу расклеены афиши: «Прибывшая из Ленинграда только на единственный раз». Сейчас я зайду за нею и повезу её в Консерваторию».
Афиша была ужасная, но честная. Вечер был запланирован один, и ради него Ахматова приехала из Ленинграда.
Как тогда было принято, сперва прозвучало вступительное слово — о поэзии Ахматовой. Его произнёс литературовед Леонид Гроссман. Причём говорил он чуть ли не как о живом классике. А было Анне Андреевне в тот момент всего тридцать пять.
Один из мемуаристов отметил, что на том вечере Ахматова выступала в белом шёлковом платье с голубой лентой.
Зал, конечно же, полон. Сидели даже на полу.
Однако тотального восхищения не было. Известный драматург Михаил Вольпин много лет спустя рассказывал о своём хулиганстве на этом вечере: «Она читала стихи, скажем, первые две строчки она читала, а вторые — я. Она медленно читала, я импровизировал, значит, какую-то чушь. И какая-то группа вокруг меня ржала. И, в общем, это всё было очень непристойно». Причём Вольпин не был знаком с Анной Андреевной, это совсем не выглядело дружеской шуткой.
Причина такой «непристойности» очевидна. Молодой поэт-сатирик Вольпин в ту пору был в свите Маяковского, преданный ему «оруженосец». Между Ахматовой и Маяковским никогда не было прямых конфликтов, при всей разнице поэтических вселенных — скорей, даже взаимный интерес и приязнь, но именно в ту пору Маяковского вдруг «понесло», он же пролетарский, а она вся мелкобуржуазная. Как-то он во всеуслышание назвал её «Ахматкиной». Судя по всему, этот злой настрой подхватили и Вольпин с компанией.
Но реакция Ахматовой на их дурачества неизвестна. Быть может, она даже не обратила внимания. К чести Вольпина, спустя время, когда он познакомится с Ахматовой, то признается «во всех своих мерзостях по отношению к ней».
В 1933 году самого Вольпина арестуют за якобы «антисоветские произведения». Как ни парадоксально, освободят в страшном 1937-м. Он станет одним из сценаристов фильма «Волга-Волга», а затем проживёт ещё долго, напишет сценарии ко многим детским фильмам, в том числе таким замечательным, как «Морозко» и «Царевич Проша».
Сама же Ахматова появится в следующий раз в Большой аудитории только двадцать лет спустя. В мае 1944 года она возвращалась из ташкентской эвакуации. Да, её целью был родной Ленинград, но сперва Ахматова оказалась в Москве. Поселилась у Ардовых, в знаменитой квартире на Ордынке. (Во дворе этого дома теперь стоит памятник Ахматовой).
Возвращение Анны Андреевны Ахматовой было событием, в честь которого устроили целый вечер в Политехническом. К тому моменту Ахматова почти вышла из опалы у советской власти, так что препятствий не было.
Публика встретила Анну Ахматову восхищённо, овациями. И здесь надо вспомнить об одной легенде. Якобы когда Ахматова вышла на сцену — зал встал. Нет, это ещё не легенда, зал наверняка встал. Но об этом стало известно Жданову, члену Политбюро, который отвечал за идеологию. Жданов якобы доложил Сталину, и тот задал вопрос: «Кто организовал вставание?».
Вот это «кто организовал вставание» давно вошло в историю нашей литературы.
По другой версии, фраза была произнесена Сталиным в 1946 году, когда у Ахматовой состоялись два выступления с Пастернаком. Вот что пишет Дмитрий Быков в своей тщательной биографии Пастернака: «В начале апреля в Москву приехала Ахматова, и они дали несколько совместных вечеров (в первом отделении — она, во втором — он): 2 апреля 1946 года — в клубе писателей, 3 апреля — в Колонном зале, где проходил когда-то съезд (там им, конечно, всего вечера не отдали, участвовали писатели из Москвы и Ленинграда, — но Пастернак читал много дольше, чем предполагалось; и его, и Ахматову встретили овацией).
Положение Ахматовой в это время было, без преувеличения, трагическим: величественная и мрачная, она давно уже не казалась, а была олицетворённым несчастьем. Только что демобилизовался её сын, работы у него ещё не было, он с трудом восстановился на истфаке. Владимир Гаршин, на соединение с которым Ахматова надеялась в эвакуации, овдовел во время блокады — и, казалось бы, препятствий к их союзу больше не было, но Гаршин будто бы увидел сон, в котором умершая жена запрещала ему приводить в дом Ахматову; так это было или нет — никто не узнает, известно только, что, встретив Ахматову из Москвы с цветами, он отвёз её обратно в Фонтанный дом. Для неё это было тяжёлым ударом — так с ней ещё не расставались; больше всего её поразила внезапность поворота. <…>Жили в полунищете. После постановления о «Звезде» и «Ленинграде», после ждановского доклада, в котором Ахматову вбивали в землю коваными сапогами, — Ахматова спросила Раневскую: «Для чего нужно было этой державе всеми своими танками проехаться по грудной клетке беспомощной старухи?». Этого не понимал никто.
Но до постановления оставалось ещё четыре месяца; пока же Ахматову радостно приветствовали в Москве, они с Пастернаком запечатлены на известной фотографии — у него лицо напряжённое и счастливое, у неё — торжественное и застывшее. 27 мая состоялся его триумфальный вечер в Политехническом, ради которого он приехал в Москву из Переделкина».
Так откуда взялась сталинская чугунная фраза? Из «Второй книги» Надежды Мандельштам. Цитата: «Зощенко рассказывал, будто постановление появилось в результате доклада Жданова самому хозяину. Упор делался на вечер в Политехническом, где весь зал встал, когда на эстраду вышла Ахматова. Хозяин будто бы спросил: «Кто организовал вставание?»».
То есть Надежда Яковлевна услышала от Зощенко. Ясно, что Зощенко точно не был вхож в Кремль, не дружен с членами Политбюро. Вполне можем предположить, что сочинил: фраза чрезмерно литературна, в духе героев Зощенко. Кроме того, в 1946 году Ахматова не выходила на эстраду Политехнического. Хотя если была в зале, то, конечно, её могли приветствовать стоя.
Как бы то ни было, убийственное постановлениеЦК ВКП (б) «О журналах «Звезда» и «Ленинград»» было направлено против Ахматовой и Зощенко. А потом ещё доклады Жданова с такими формулировками, что становилось ясно: вот новые «враги народа».
Это было проклятие, хуже проклятия. Обоих тут же исключили из Союза писателей СССР. Оба, по сути, оказались в социальной изоляции. С ними боялись даже поздороваться, если видели издалека — переходили на другую сторону улицы.
Лишь в 1988 году Политбюро ЦК КПСС отменит постановление. Но лично Ахматовой и Зощенко это будет уже совершенно безразлично. Классиками русской литературы они стали задолго до того, без решений и постановлений. Такими и останутся навечно. Как Жданов навечно останется мерзавцем и палачом.