1Как Юрий Апель попал в плен
У советских воинов, попадавших в немецкий плен, был длинный список лагерей, множество изнурительных этапов… Если, конечно, удавалось выжить. Криворожский, Вознесенский, Винницкий, Дулаг-319, Шталаг-1А — через эти лагеря прошел свой путь Юрий Апель. В плен он попал контуженным, поэтому сразу был определен в «доходяги». Именно так Апель и назвал книгу своих воспоминаний.
Юрий Александрович Апель родился 22 февраля 1924 года в пос. Нефтегорск Краснодарского края в семье врача. В 1925 году семья Апелей перебралась в Майкоп, где и прошли его детство, отрочество. В 1941 году, после окончания средней школы, Юрий послал документы в Ленинградскую Военно-морскую медицинскую академию. Получил оттуда вызов на экзамены, но к этому времени немцы были уже под Лугой, Ленинград стал фронтовым городом. К этому времени в Майкоп прибыл в эвакуацию Одесский госуниверситет, и Апель поступил на первый курс химического факультета и, ко времени эвакуации из Майкопа, сдал последний экзамен за первый курс. К этому времени почти все его одногодки были призваны в армию, а Апеля все не брали. Причиной этому была, видимо, немецкая фамилия.
В августе 42-го года убыл в эвакуацию Одесский университет. Студентов пешим порядком отправили в эвакуацию по маршруту Майкоп — Лазаревское — Сочи. Апель с двумя товарищами самостоятельно пытался догнать университет, но сделать этого так и не смог. Добравшись до г. Карши Кашкадарьинской области молодые люди устроились чернорабочими в эвакуированую Рязанскую школу штурманов и летчиков авиации дальнего действия. Наконец, в марте 1943 года все трое были призваны в армию. Апель был зачислен курсантом Ашхабадского военно-пехотного училища и уже в августе пошел на фронт рядовым-пехотинцем.
Юрий Александрович Апель с женой Ларисой Ивановной. 1986 год
Апель оказался во втором батальоне двенадцатого стрелкового полка 53-й стрелковой дивизии 7-й гвардейской армии генерала Шумилова, входившей в состав Степного фронта. От Воронежа они двигались в сторону фронта. Шли направлением на Харьков, Кременчуг. Но немного не дойдя до Кременчуга, повернули на юг, вниз по течению Днепра.
В ночь на 25 сентября части 7-й гвардейской армии форсировали Днепр. Апель был среди тех, кто переправился на правый берег. Сначала все шло успешно, красноармейцы, почти не встречая сопротивления, продвигались вперед. В первый день продвинулись километров на десять от переправы. Но на второй день немцы начали наступление. Апель в своих воспоминаниях подробно описал сражение, в котором участвовало три пехотных батальона и артиллерийский полк. 22 немецких «юнкерса» почти непрерывно обстреливали их позиции, вели огонь по ним и немецкие танки. Из батальона Апеля выжило и смогло отступить только 7 человек. После ночного отдыха, Апеля и его товарищей обнаружил штаб другого стрелкового полка их же 53-й стрелковой дивизии. Всех, оставшихся в живых, солдат дивизии (около ста человек) свели в роту и велели окопаться. Немцы снова пошли в бой. Из всей роты остались в живых несколько человек, включая Юрия Апеля. Так он попал в плен.
2Пятихатки
Апеля посадили в грузовик и повезли в город Пятихатки. «Какой-то маленький городишко вокруг, площадь, посреди площади огороженная забором из колючей проволоки, без единой постройки, деревца или кустика площадка размером в 1/3 гектара. В загородке, куда нас выкинули из машины, лежат, сидят, ходят человек 500−600 красноармейцев, кто в чем: одни в шинелях, другие в одних гимнастерках, кто в пилотках, кто без головных уборов, немало раненых, в основном не тяжелораненых, способных к самостоятельному передвижению, с грязными, пропитанными кровью повязками», — писал он в своих воспоминаниях. Еще когда Апеля сажали в грузовик, он почувствовал что-то неладное с ногами: боль при движении ног, то ли в пояснице, то ли в крестце. В лагере эта боль начала быстро прогрессировать.
3Кривой Рог
Почти сразу пленных погнали дальше. Апелю было больно идти, но все-таки он мог идти самостоятельно. С теми, кто идти не мог, немцы не церемонились. От Пятихаток до Кривого Рога дошли за два с половиной дня. «Кормились в этом этапе вот таким образом: идет колонна через село, вдруг выбегает из боковой улочки баба с корзинкой, в которой нарезанный кусками хлеб, и высыпает эти куски поближе к колонне, в траву, в пыль, как удастся. На хлеб из колонны бросаются десятки пленных, образуя живую, ругающуюся, работающую руками, локтями и ногами кучу. Я быстро понял правильную тактику: нужно постараться в числе первых плюхнуться на землю, схватить в обе руки по куску и тут же, на карачках, выбираться из-под навалившихся сверху и, как можно скорее, назад, в колонну. Не успеешь выбраться — беда, подскакивает на коне цугфюрер, начальник конвоя, эдакая толстомордая арийская сволочь с засученными рукавами и огромными покрытыми рыжей шерстью кулаками, достает свой парабеллум и стреляет всю обойму в не успевшую разбежаться кучу», — вспоминал Апель. Немцы, как правило, пленных в этапах вообще не кормили.
Криворожский лагерь — самый обычный из построенных на территории Советского Союза небольших лагерей. Вокруг колючая проволока в два ряда, со вспаханной и проборонованной полосой между проволочными стенками, по углам — вышки с прожекторами и пулеметами.
Апель попал сразу в барак «доходяг» (больные, изголодавшиеся, раненые, раздетые), которых на работу не гоняют, по утрам не считают и не заставляют стоять в очереди за баландой. «В Кривом Роге баланда представляла из себя варево, состоящее из воды и несшелушенной магары — дикого родственника культурного проса, с мелкими горьковатыми ядрышками, используемого в нормальной жизни на корм скоту. Три раза в неделю давали хлеб, булка на шестерых, хлеб этот пекли из той же магары, размолотой в муку и непросеянной», — отмечал Апель. Он все больше слабел от недоедания, не уменьшалась боль в ногах, крестце и пояснице.
В первых числах ноября 1943 года лагерь с ночи зашумел. Пленных из лагеря погнали дальше. Доходяг посадили в большую грузовую крытую машину. По пути они перегнали пять этапов из Криворожского лагеря, численностью примерно по 1000—1200 человек каждый.
4Казанка
Доехали до станции Казанка. Там был организован немцами подкормочный пункт: «Наскоро огородили колючей проволокой площадку перед элеватором, поставили четыре чана, и в них постоянно варилась та же самая баланда из магары. Пленные из проходящих этапов здесь получали свой черпак баланды, ели и топали дальше. Мы прибыли в промежутке между двумя этапами. Тем не менее, нас накормили, а затем загнали в длинную-предлинную пристройку к элеватору, до половины высоты своей наполненную просом, и велели здесь ждать. Ждем: один этап, другой, третий, четвертый, пятый и последний». Про «доходяг» немцы попросту забыли. Так Апель случайно оказался сбежавшим из плена.
Но бежать было особо некуда. Тем более с больными ногами. Апель поскитался по окрестным селам, ночевал то на улице, то у местных жителей. Но в итоге попался полицаям и оказался в КПЗ в Казанке.
Из КПЗ Апеля отвезли в г. Новый Буг. Там присоединили к группе пленных и снова погнали вперед на юго-запад. Конвоировали их калмыки, перешедшие на сторону немцев. «Как только вышли за город, начался грейдер — спланированная, но безо всякого покрытия, дорога из первоклассного, раскисшего и разъезжающегося под ногами украинского чернозема. Идти по этой дороге мне было мучительно трудно, ноги не слушались, скользили, вызывая при этом нестерпимую боль. По этой причине начал я понемногу отставать, несмотря на то, что темп движения был невысок — не более четырех километров в час. Через два-три километра я уже плелся, переваливаясь с ноги на ногу, в хвосте колонны, а затем начал отставать от замыкающих на пять-десять-пятнадцать метров. Я, конечно же, понимал и знал, что в таких случаях отстающих чаще всего пристреливают. Сколько таких выстрелов я слышал еще по дороге от Пятихаток до Кривого Рога, но ничего не мог сделать», — писал Апель. К нему подбежали калмыки, начали бить прикладами. Избили так, что встать с земли Юрий не смог. Он был уверен, что его пристрелят. Но случилось невероятное — Апеля бросили в задок подводы, которая сопровождала конвой. На этой подводе он проехал три дня.
На четвертую ночь пристанищем пленных стала колхозная овчарня. Спать там было тепло и более комфортно, чем все ночи до этого. За эту ночь, фактически, произошло чудо. Апель почти избавился от последствий контузии и радикулита. После полутора месяцев мучительных болей, не дававших возможности ходить, за одну ночь ему необыкновенно полегчало.
5Вознесенск
На следующий день пришли в Вознесенский лагерь. Апеля опять определили в барак для доходяг: «В комнате вдоль стен двухметровой полосой лежала, плотно слежавшаяся, пополам со вшами, солома. На соломе, головами к стенам, плотно лежали около сотни доходяг, над головой каждого на стенах красовались загадочные, неправильной формы пятна цвета запекшейся крови. Вши, в отличие от людей, днем в основном отдыхают, а ночью активно питаются. Доходяги подстраивали свой режим под режим вшей: днем в основном спали, а ночью ловили на себе кусающих вшей и давили их большими пальцами об стену над головой. Вот и разгадка таинственных пятен».
В Вознесенске Апель совершил большую глупость, он отдал за две булки нормального хлеба свои еще вполне приличные солдатские ботинки. В придачу к хлебу он получил деревянные тапочки. К несчастью, вскоре снова предстоял этап.
Пришел Апель в Вознесенск по жидкой грязи, а эвакуировался лагерь уже по морозцу, по замерзшей дороге, припорошенной слегка снежком. Была уже середина декабря. Колонна была большая, более тысячи человек. Уже к полудню Апель увидел, что от деревянных подошв его обуви осталась только половина. К вечеру осталась только тоненькая дощечка под козырьком, а пятки шли уже босиком. «Второй день я кое-как отмучился с остатками моих пантофлей, на третий день пантофли пришлось бросить, снять сатиновые брючки, разорвать их пополам и обмотать ими ноги. Брюк и кепчонки хватило, с грехом пополам, на два дня. На пятый день пришлось идти уже босиком», — вспоминал он. Но Апелю повезло, на следующий день, после ночевки, сочувствующие местные жители снабдили его портянками, галошами и валеными опорками.
24 декабря конвой по случаю рождества устроил дневку. Конюшня была шикарная, на полу слой навоза и соломы, все окна были целы. В день рождества с утра жители принесли много еды, так что хватило всем. На второй день после рождества добрались до гайсинского лагеря, там пленных накормили прокисшей баландой. Самочувствие Апеля ухудшалось.
В конце этапа стало совсем плохо: «Последний ночлег перед Винницей все же доконал меня. Да и не только меня. Эта последняя перед Винницей конюшня стояла метрах в ста от дороги, на бугре, все окна были выбиты, скота там, вероятно, уже больше года не бывало. Пол кочковатый, замерзший, внутри конюшни те же минус пятнадцать, что и снаружи, и тот же ветер. Не помогали ни дыхания тысячи человек, ни то, что легли все, тесно прижавшись друг к другу. Утром при подъеме попробовал встать, но упал, не помогли ни крики, ни приклады». После этой ночи многие из доходяг не смогли идти самостоятельно. Один из конвоиров поймал на дороге грузовик, и Апель с другими больными пленными доехал до Винницы.
6Винница
В Винницком лагере пленных сразу погнали в вошебойку и баню. «У входа в большую душевую стояли два лагерных придурка, у каждого в руках на метровых держаках по здоровенному квачу, а на полу — ведра с какой-то белой сметанообразной жидкостью. По команде мы входили в дверь, держа «руки за голову», придурки макали свои квачи в ведра, а затем тыкали ими каждому входящему сперва небрежно под мышки, а затем более тщательно в пах и его окрестности. После этой процедуры — бегом под душ! Знали бы вы, какой это ужас, попасть под горячий душ после двух месяцев лагерей и этапов. Немытое, искусанное вшами, все в струпьях, расчесах и язвах тело, попав под горячие струи, вдруг начинает чесаться до такой степени, что даже невольный крик замирает от спазма в горле, хочется ногтями содрать с себя всю кожу. Слава богу, что такое состояние длится минуту-две, а потом! Потом наступает сперва облегчение, и, наконец, почти блаженство! Поблаженствовать, само собою, не дают», — вспоминал Апель.
Винницкий лагерь был большой, стационарно оборудованный. Большинство узников использовались на работах за пределами лагеря. Бараки были большие, с трехэтажными нарами. Там было холодно и очень неуютно.
Утром доходяг повели в ревир. Апеля оставили там лечиться. Ему повезло, он встретил земляка, который помогал с нормальной едой и другими нужными вещами. Так прошли десять дней, наступил новый 1944 год.
Числа 11−12 января лагерь забурлил, прошел слух, что Красная Армия уже чуть ли не окружила и не отрезала Винницу. Лагерь спешно эвакуировался.
На этот раз пленным не пришлось идти пешком — их погрузили в товарные вагоны и отправили неизвестно куда по железной дороге. «Сколько дней мы ехали до пункта назначения, я не помню, а точнее не знаю, потому что и тогда в вагоне никто не смог бы с уверенностью назвать эту цифру — дней семь, а, может быть, и все десять. За это время было много остановок, подолгу стояли на каких-то станциях. Два раза дверь отворяли, и какие-то русские, может быть, из «ходячих» вагонов, давали нам снизу бидон с водой, затем с помощью наших вагонных доходяг освобождали параши», — писал Апель. Юрию сильно повезло, так как перед эвакуацией из Винницы Миша отдал ему мешочек с примерно тремя килограммами горохового концентрата. Его хватило на весь путь. Немцы же все эти дни пленных ничем не кормили.
7Дулаг 3191. Лагеря «Б» и «А» (г. Хелм)
В конце концов пленных привезли в лагерь. Вновь прибывших загнали в тот блок лагеря, который назывался «Карантин», в нем было десять бараков — на 8 тысяч человек. Второй блок лагеря был отделен от первого обычным двойным забором из колючей проволоки и назывался инфекционным блоком. Оба блока вместе назывались лагерь «Б». Где-то в этом же городе, имеющем название Холм (по-польски — Хелм), был еще лагерь «А». Оба эти лагеря вместе являлись одним из филиалов центрального лагеря, находившегося неподалеку от Люблина и именовавшегося «Дулаг-319».
Вся солома в бараках карантина кишела сыпнотифозными вшами, и не заболевали здесь сыпняком только те, кто им уже переболел. Вся цель лагеря «Б» заключалась в том, чтобы заразить всех привозимых сюда пленных тифом, поэтому не было здесь построений, пересчетов. Баланду приносили санитары. Кто мог, вставали и получали свой черпак баланды у печки. Заболевших тифом немедленно переносили в инфекционный блок.
«Кормежка была такая: в день черпак баланды, которая представляла из себя варево, содержащее две трети отвара и одну треть гущи, состоявшей из кусков брюквы, свеклы и небольшого количества картошки. Все эти корнеплоды привозились на кухню из буртов с поля, немытыми рубилась лопатами, и в таком виде попадали в варочные чаны. Поэтому, если дать постоять такой баланде, на дне котелка оседало до сантиметра земли и песка», — вспоминал Апель.
В бараке карантина Апель пробыл ровно столько, сколько длится инкубационный период у сыпняка. На десятый день после полудня у него начался сильный озноб, навалилась головная боль и неимоверная слабость. Он добрался до докторской каморки, а там потерял сознание. После этого Апель попал в инфекционный блок: «Разница между инфекционным бараком и карантином была огромная. Сюда приносили всех свежезаболевших с высокой температурой, многих в бессознательном состоянии и бросали на нары так, как бросили меня. Часть из них через два-три дня утаскивали снова, но на этот раз в какой-то огромный не то овраг, не то карьер. Те, кому удавалось пережить своими силами кризис, все без исключения, заболевали послесыпнотифозным поносом. Именно он и собирал в лагере «Б» основную жатву». По состоянию на начало февраля 1944 года за лагерем «Б» числилось 157 000 убитых с помощью сыпнотифозных вшей и поноса пленных.
Апелю становилось немного лучше. Доктор научил его есть местную баланду с наименьшим вредом для здоровья — надо было сначала вынуть все овощи, очистить, ополоснуть и съесть, жидкости дать постоять, чтобы осела вся грязь, а потом уже можно было выпить чистый отвар.
Вскоре Апеля перевели из лагеря «Б» в лагерь «А». Там его сразу отправили в баню, а потом даже выдали другую одежду: «После бани нам наше барахло не отдали, а выдали совсем другое: нижнее белье из какого-то эрзаца, мне достались крепко поношенные французские брюки, русская гимнастерка и длинная, чуть не до пят, шинель неизвестной национальности. На голову — пилотка вроде испанской». После бани пленных повели в один из послетифозных бараков. «Я попал в маленькую комнату, в ней стояло восемь двухэтажных досчатых коек, на каждой лежало по матрацу и подушке из бумажных крученых нитей, набитых стружкой. К каждому лежачему месту полагалось байковое одеяло. В комнате было чисто, тепло и даже уютно», — писал Апель.
Баланда в лагере «А» была очень жидкая, на дне котелка оставалось не более полутора-двух ложек гущи, состоявшей из нескольких кусочков картошки и какой-то зеленой травки, которая придавала баланде цвет зеленого борща и приятный вкус. Сварена она была на очень жидком костном бульоне, иногда даже попадались маленькие кусочки мяса. По утрам булка хлеба на шестерых, бурачный кофе и розовая соль. «Еды нам всем катастрофически не хватало. Чтоб хоть раз в сутки заглушить голод, многие делали так: резали пайку хлеба на 10−12 тонюсеньких пластинок, посыпали их слоем розовой соли, в два раза превосходившим толщину хлебного кусочка и съедали эти «зальцброды» с литром-двумя бурачного кофе. После такого завтрака на 3−4 часа чувство патологического голода подавлялось, но поглощение таких количеств соли и жидкости безнаказанно не проходило», — вспоминал Апель. Из-за злоупотребления солью большинство в бараке страдали сильными отеками.
В бараке не было вшей, но зато были блохи: «Я научился спать по ночам. Для этого я поступал так: тщательно вылавливал блох на себе, выносил одеяло и расстилал его на снегу. На морозе все блохи, как по команде, делают стойку на передних лапках и стоят неподвижно (интересно, знают ли о таком феномене энтомологи?), тут их веничком и сметаешь к чертовой матери на снег. Потом быстренько берешь одеяло, лезешь к себе наверх, заворачиваешься в одеяло полностью и, пока блохи пролезут к телу, успеваешь заснуть».
7 марта 1944 года, как всегда неожиданно, разнеслась весть об эвакуации лагеря. При восточном ветре уже частенько и отчетливо слышна была канонада.
8 марта все население лагеря разделили на транспортабельных и нетранспортабельнх. Первых построили и увели: кого в теплушки, кого пешими этапами. Ушли и уехали из лагеря процентов 75−80 узников, ушли и санитары. Юрий Апель попал в нетранспортабельные и остался в лагере.
Вскоре Апель заболел: начался кашель, поднялась температура. Пока он лежал в беспамятстве, его перетащили в туберкулезный барак. Врач сообщил Апелю, что у него плеврит и, возможно, туберкулез. И его оставили в отделении для туберкулезников с закрытой формой туберкулеза.
В середине июня советская авиация начала бомбить по ночам железнодорожный узел и станцию г. Холма, которые находились метрах в шестистах от лагеря. В одну из ночей под обстрел попал и лагерь: «Все вокруг полетело, посыпалось, легкие забило запахом горелого тротила и пылью. Балка, что была надо мной, упала дальним концом вниз, на пол, а ближний конец упал на край моей койки. Свободная консоль балки наклонно нависла надо мной и все, что падало сверху, ударяясь о балку, разлеталось по сторонам, а на меня сыпалась всякая мелочь. Кругом крики, стоны и темнота», — так описывал эту страшную ночь Юрий Апель. После бомбежки Апеля переселили в отделение с открытой формой туберкулеза, так как оно не пострадало.
Через какое-то время в очередной раз всех ходячих из лагеря угнали. Доходяг собрали в одном бараке. Но переночевали они там только одну ночь. На утро оказалось, что из этого барака небольшая группа пленных сбежала, вырыв подкоп. Немцы были в бешенстве. Они выгнали из барака всех, кто мог идти, и загнали в товарный вагон.
8Шталаг 1А
Около недели поезд куда-то шел. У Апеля был припрятан небольшой запас хлеба, но на последние два дня пути уже не хватило. Это было в июле месяце, доходяги мучились от жажды, но бидон с водой им предоставили только один раз за все время пути. Наконец, поезд остановился, пленных выгрузили. Прямо перед ними были ворота, над которыми большими буквами написано: «STALAG 1А». «За воротами лагерь, но не просто лагерь, а лагерь-город. Таких я до сих пор не видывал. С насыпи, на которой мы оказались после выгрузки, был виден огромный лагерь, один служебный блок которого был, как целый лагерь. Масса зданий, назначение которых невозможно было понять, впереди по ходу железнодорожной ветки, в километре от шталага, был виден еще один лагерь. Как выяснялось в тот же день, это был так называемый «смертельный» лагерь, в котором был только вход, а выхода из него не было», — писал Апель.
Первым делом пленных повели в баню. В раздевалке одна стена была полностью зеркальной. «Первый раз в плену я увидел себя в зеркало во весь рост нагишом и испугался того, что увидел. По телевизору много раз показывали живые и мертвые жертвы фашизма: голые головы на шейках толщиной 5−6 сантиметров, ребра, обтянутые кожей, конечности, на которых не было и намека на мышцы. Вот такими были и мы». После бани пленных повели на рентген. Рентгенолог-француз здоровых направлял направо, больных — налево. Апеля он долго крутил и разглядывал, потом похлопал по плечу и подтолкнул направо. «Левых» отправляли в «смертельный». Затем на каждого из «правых» заполнили анкету, а фотограф запечатлевал каждого на пленку анфас и в профиль. Потом всех построили и повели через весь лагерь в русский блок.
Русский Блок занимал довольно большую площадь. В нем были 5 или 6 больших бараков, оборудованных двухэтажными деревянными нарами на две стороны. Умывальное помещение разгораживало барак на две равные половины. Во дворе был один, но очень большой туалет, не менее, чем на 25−30 посадочных мест. Два барака ревира были отгорожены от остального блока колючей проволокой в один ряд.
Режим в шталаге был схож с режимом всех лагерей военнопленных, но было в нем многое, характерное для рабочих лагерей. Утреннее пересчитывание делалось скорее для проформы, затем следовал обычный бурачный чай и хлеб. Днем — баланда, все остальное время каждый проводил, как хотел. На площади между бараками и туалетом во второй половине дня собирался базар, на котором властвовал натуральный обмен, но в то же время шла и прямая купля-продажа на немецкие рейхсмарки и специальные «кригсгефангенгельд». Последние шли по курсу: десять «пленных» марок за одну рейхсмарку. Объектами купли-продажи и обмена были предметы обмундирования, хлеб, баланда, вареная картошка, табак.
Питание в этом лагере было значительно лучше, чем во всех лагерях, где бывал Апель до этого. Прибавить в весе, конечно же, было невозможно, но и смерть от голода тут практически не грозила. Еда была чистая, доброкачественная, но ее все равно было мало.
«После недельного пребывания в шталаге я решил, что мою жизненную установку — лишь бы дожить до освобождения, чтоб умереть у своих, можно и нужно менять. Вполне реально было поставить теперь перед собой цель посложнее — выйти из состояния доходяги и перейти в состояние работоспособного, а, может быть, даже и боеспособного человека», — вспоминал Юрий Апель.
В русском блоке среди пленных имелись так называемые шакалы и шакалята. Шакалы занимались мелким промыслом. Из всевозможных кусочков пластмасс, плексигласа и цветных металлов они мастерили мундштуки, трубки, портсигары, шкатулочки и даже ножички с наборными ручками. Сырье они получали напрямую у итальянцев, когда тех гнали с работы на подземном авиазаводе мимо ворот русского блока в итальянский блок. Сбыт готовой продукции шел по двум путям. Первый — бельгийский, голландский, французский и польский блоки. Второй — за лагерный забор. У каждого шакала, а жили они обычно в углах бараков, всегда стоял в головах один, а то и два мешка с продуктами, а также мешочек с сырьем, поделками и инструментом. Шакалята — это, как правило, молодые доходяги, которые за очень небольшую плату продуктами сторожили «богатства» шакалов.
Были в русском блоке еще так называемые «пикировщики». Они разными способами прорывались в европейскую часть лагеря, кормились там и даже приносили кое-какую еду с собой в блок. Были и такие пикировщики, которые участвовали в сбыте продукции шакалов, но таких были единицы.
Апель выбрал путь пикировщика. Подружился с опытным пикировщиком Васькой, который и рассказал ему все тонкости этого дела. Основных путей спикировать за границу было два. Первый — на утренней поверке заявить, что кошмарно болит зуб. Тогда старшина барака записывал на поход к дантисту. Из ожидалки кабинета дантиста и надо было удрать в Польшу, там рядом был нелегальный проход в заборе. А оттуда уже легко было попасть и в другие блоки. Второй путь — договориться со старшиной, чтоб зачислил в отряд носильщиков баланды и чая лишним. Но за это надо платить лучшим из того, что принесешь.
Для начала Юрий выбрал первый вариант. Попал к дантисту, пришлось даже пожертвовать вполне здоровым зубом, но после этого таки сумел оказаться в польском блоке, а потом во французском. Бараки французов просто поразили Апеля: «В длинном широком бараке посередине через каждые пять-шесть метров стояли печки-плиты, на которых французы беспрерывно что-то жарили, пекли и варили. Ближе к стенам стояли блоками двухэтажные деревянные кровати, а стены между окон представляли собой сплошные, чуть не до потолка, полки, на которых одна к одной стояли всевозможных размеров и расцветок банки, баночки, пачки, коробки со жратвой. Никогда в жизни ни до войны, ни после, ни в одном нашем магазине не доводилось мне видеть такого невероятного разнообразия красиво упакованных продуктов питания». Русского хорошо накормили, он унес с собой много припасов. Но с возвращением в русский блок не повезло, нарвался на вахмана, тот отобрал всю еду, ударил кулаком в подбородок, Апель оступился и упал в кювет, а головой поранился об колючую проволоку. В качестве наказания пришлось стоять весь день, с 8 утра до 8 вечера, на площади на солнцепеке. Но все это не отбило желание у Апеля совершать подобные вылазки.
Через несколько недель Юрий Апель решил, что сидеть в лагере и ждать у моря погоды смысла больше нет. Он решил попасть в рабочую команду. Пять дней Апель проработал в команде лагерных ассенизаторов, а потом был зачислен на транспорт. Он попал в группу из пяти человек, всем им ехать было к одному хозяину, и покинул шталаг 1А.
9Гросс Шлефкен
Апель и другие четверо пленных на поезде отправились к месту, где им предстояло трудиться. Приехали в Найденбург, оказались в маленьком лагеречке. На следующее утро за ними приехала подвода и увезла в Гросс Шлефкен — имение отставного майора фон Шванке. Имение по восточно-прусским масштабам было средним — около 850 гектаров с довольно сложным севооборотом. Хозяйство многопрофильное, где главной культурой была картошка, но, кроме нее, возделывались свекла кормовая и сахарная, брюква, капуста разных видов, пшеница, ячмень, овес, горох, пелюшка, люпин, клевер, конопля и др. Из живности в хозяйстве было большое стадо молочных коров, штук по триста овец и свиней, 20 пар рабочих быков, несколько четырехконных упряжек лошадей-тяжеловозов и верховые лошади. Рабочая сила состояла из 50−55 советских военнопленных, десяти расконвоированных французов, пяти таких же итальянцев и около семидесяти цивильных немцев, поляков и мазуров. Таким образом Апель превратился из военнопленного-доходяги в сельскохозяйственного рабочего. Конечно, он оставался пленным. Например, на ночь у русских работников забирали всю одежду, кроме белья, и обувь, а жилье запиралось снаружи, чтобы никто не сбежал.
14 января 1945 года немцы начали отступать из этих мест. Красная армия наступала. Пленных собрали и стали уводить тоже. Опять начался пеший переход, только теперь на дорогах было еще много отступающего местного населения.
10Освобождение
С каждым днем напряжение нарастало. К удивлению пленных, конвой перестал их пересчитывать. Развязка близилась и произошла она достаточно необычным образом. «В километре расстояния показался какой-то населенный пункт, справа в полутора километрах виднелся хуторок из нескольких домиков, метрах в двухстах впереди слева от дороги рос молодой ельничек, а между ним и дорогой было навалено что-то, подозрительно похожее на кучи трупов. Подойдя ближе, мы увидели, что это — действительно, кучи расстрелянных наших собратьев, 500−600 трупов, а, может быть, и больше. По расположению трупов можно было предположить, что этап таких же, как мы, пленных свели с дороги, якобы на привал, и тут сразу порезали из автоматов», — вспоминал Апель.
Колонна остановилась. Конвоиры собрались метрах в двадцати впереди. Парламентер от пленных начал переговоры с начальником конвоя, тот предложил полюбовно расстаться. Пленные же потребовали, чтобы конвой шел во главе колонны до городка. Дошли до города. На первом же перекрестке дорогу преградили пять полицейских. Создалась непростая ситуация, обе стороны хотели расстаться без потерь, но не верили одна другой. В итоге конвойные вместе с полицейскими начали отходить по улице, держа пленных на прицеле, а дойдя до перекрестка, метрах в ста пятидесяти завернули за угол.
Так пленные остались без конвоя. Рядом находился полицейский участок, теперь уже бывшие пленные забрали оттуда три винтовки с патронами, разузнали, что в полукилометре расположено имение местного помещика, выставили вооруженный одной винтовкой скрытый пост для наблюдения за дорогой, в нем оставили двух связных. Потом строем пошли к имению и там расположились на ночлег.
Часа в два ночи со стороны шоссейной дороги послышались звуки моторов. Вскоре прибежал связной и сообщил, что по шоссе прошла моторазведка. Разведчики видели расстрелянный этап, и их удивило существование освободившегося от конвоя, самостоятельного и не уничтоженного этапа. Капитан посоветовал до утра на дорогу не выходить, а утром организованным порядком двигаться назад в Гогенштайн, где в бывшем шталаге-1Б был развернут 22-й сборно-пересыльный пункт.
Утром бывшие пленные двинулись назад. «Этот день двадцатого января сорок пятого года стал первым днем, когда нас уже никто никуда не гнал, не загонял, не выгонял, стал первым днем свободы, а для меня, как я считаю — вторым днем моего рождения», — писал Апель.
Апель вместе с другими прибыл на сборно-пересыльный пункт. Там из прибывших бывших военнопленных были отобраны человек 10−15 с высшим, незаконченным высшим и полным средним образованием, обладавших хотя бы минимальными знаниями немецкого языка, для работы в качестве писарей на этом же сборно-пересыльном пункте. В писари попал и Юрий Апель.
В течение недели сотрудники СМЕРШа, при участии новоиспеченных писарей, из освобожденных пленных комплектовали штурмбаты, которые тут же отправлялись на фронт. Потом приток пленных иссяк. Тогда и «писарям» было предложено продолжить службу в Красной Армии. Так Апель оказался солдатом укомплектованной бывшими военнопленными сверхштатной роты отдела контрразведки (СМЕРШ) 48-й армии 2-го Белорусского фронта.
В конце марта 1945 года сверхштатная рота была расформирована. Апель опять попал в пехоту, а именно в 766-й стрелковый полк 217-й стрелковой дивизии той же 48-й армии. 48-я армия, переданная к этому времени 3-му Белорусскому фронту, вела наступление на осажденный Кенигсберг со стороны Польши. Апелю довелось воевать на подступах к Кенигсбергу, за что впоследствии он был награжден медалью «За взятие Кенигсберга». День победы он встретил в местечке Майбаум, близ Фрауэнбурга, на берегу залива Фришес Хафф. В ноябре 1945 года, как студент, Юрий Апель был демобилизован.
Источник: Юрий Апель «Доходяга. Воспоминания бывшего пехотинца и военнопленного»