А. КУЗНЕЦОВ: Это история чрезвычайно грустная, и я постараюсь показать, что никто особенно не планировал вот такой вот жути, которая в результате получится: сразу скажу, что главный герой погибнет в результате всей вот этой вот цепи трагических обстоятельств, из которых многие были случайностями или происходили от какой-то совершенно детской недодуманности, всего прочего — ну, собственно, давайте к истории.
Я был совершенно поражён, узнав о том событии, которое легло в основу этой истории, было её началом, которое произошло между Советским Союзом и Норвегией летом 1965 года — честно говоря, я совершенно случайно натолкнулся на всю эту историю, и натолкнулся я сначала не на историю Ньюкомба Мотта, а на историю борисоглебского, ну скажем так — кафе. Почему — вы сейчас поймёте, почему я говорю «скажем так»: потому что вообще это не только кафе, конечно, но я не знаю, как это всё обозвать.
Дело в том, что история совершенно уникальная, насколько я могу судить, для тех времён: я даже сначала решил, что иностранный источник, в котором я это обнаружил, что-то не понял, или я что-то не понял, да, мой английский недостаточно хорош — но потом я начал проверять и понял, что нет, всё, всё так, что называется, а вот что, собственно говоря, случилось.
В июне шестьдесят пятого года СССР и Норвегия взаимно согласовали, причём СССР был однозначно инициативной стороной, а Норвегия пребывала в полном обалдении и, по-моему, просто следовала за событиями, не зная, как на них адекватно отреагировать — СССР предложил Норвегии, что он на своей территории откроет зону облегчённого доступа для граждан скандинавских стран: вот им достаточно предъявить на пропускном пункте паспорт, и они могут на несколько километров заехать на советскую территорию без всякой визы, без всяких каких-то там предварительных уведомлений и всего прочего, для того чтобы там, ну, как говорят в определённых кругах — культурки хапнуть.
Л. АНИКИНА: А какие были отношения тогда с Норвегией, простите?
А. КУЗНЕЦОВ: Да с Норвегией были отношения непростые — дело в том, что это одна из двух стран НАТО, с которыми Советский Союз непосредственно граничил: Норвегия и Турция, и хотя граница с Норвегией крошечная — Андрей, покажите нам, пожалуйста, первую карту, мы, собственно, постараемся понять, где всё это происходило. Тут не показана граница, но вот вам виден город Киркенес, это ближайший норвежский город, и вам видны города Мурманской области: Печенга, Заполярный, Никель, это вот тот кусочек, который на Кольском полуострове, вот, примыкает к норвежской границе, да, финская граница осталась туда, ниже, к югу. Андрей, покажите, пожалуйста, вторую карту, где всё это показано крупно.
Вот здесь уже показана линия границы, и вот, видите, в норвежскую территорию вдаётся такой клин: это давно сложилось, это граница, которая ещё в 19-м веке зафиксировалась между Российской империей и Норвегией, и вот на острие этого клина, там, где река Патсойоки, в основном пограничная река между СССР и Норвегией, там, где она разливается до состояния такого практически небольшого водохранилища, на западном берегу была Советским Союзом организована небольшая зона, буквально несколько…
Л. АНИКИНА: Вот то, что заштриховано, да?
А. КУЗНЕЦОВ: То, что заштриховано, да, вот таким — я постарался, чтоб он был лиловым, но не очень, мне кажется, у меня получилось с цветом: вот такая вот зона, буквально несколько квадратных километров, куда могли приезжать туристы из Швеции, Норвегии, Финляндии и Дании, не уверен насчёт Исландии, но нас сейчас это не беспокоит — значит, приезжать просто по предъявлению паспорта, действующего загранпаспорта на границе.
Что там было? Андрей, покажите нам, пожалуйста, следующую картинку, это фотография современная, ну, можно найти, там, фотографии более старые — дело в том, что за последние полвека это здание, в общем, насколько я понимаю, никаким изменениям, там, не подлежало. Это церковь Бориса и Глеба, стоит она на том месте — ну, точнее, на этом месте церковь стояла с очень давних времён: кто-то называет 16-й век, кто-то называет 17-й век, но ещё в допетровское время там появился вот такой вот, значит, пункт. Эта церковь никакой, как вы видите, там, ни архитектурной, ни какой-то прочей уникальностью не обладает, но она действительно старая, и вот было решено, что мы в плане, мы — это Советский Союз, в плане продвижений идей социализма, а также демонстрации, так сказать, богатой культуры нашей и так далее, в этой церкви разместим экспозицию, туда действительно привезли в том числе и довольно ценные старинные иконы: из Москвы, из Ленинграда — устроили там экспозицию древнерусского изобразительного искусства, а вокруг то, что называется инфраструктура.
Давайте, Андрей, посмотрим несколько следующих фотографий. Значит, что, собственно, было: вот вы приезжаете на своём автомобиле, в принципе, можно на автобусе, как показывает пример Ньюкомба Мотта, но как этот же пример показывает — лучше на автомобиле, вот ей-богу. Значит, одноэтажное здание, построенное на месте — когда-то там какие-то казармы были, значит, вот остатки казарм убрали и, соответственно, поставили такой вот, такое одноэтажное здание, что в этом здании? Дайте, пожалуйста, следующую фотографию, и, как вы видите, в отличие от ресторана, в баре было гораздо более людно.
Л. АНИКИНА: И весело, судя по лицам.
А. КУЗНЕЦОВ: Я встретил упоминание, что в баре было всего вот этих барных табуреток, всего четыре штуки, а народа явно больше, потому что мы видим только небольшой фрагмент барной стойки, но всё происходит весело, типичные скандинавские лица слева, типичное радушное лицо русской барменши справа, значит, пиво, какие-то, так сказать, другие и советские, и импортные напитки, и всё это сравнительно дёшево, а по норвежским меркам просто даже очень, для алкоголя — очень дёшево.
Ещё на территории был маленький кинотеатрик, где можно было посмотреть фильмы о Советском Союзе, в основном документальные, как я понимаю, художественного кино там не крутили, то есть это продолжение, может, в общем, музейной экспозиции. И для тех, кто хотел переночевать, была крошечная — я даже не знаю, можно ли это назвать гостиницей, такой вот спальный модуль, где можно было остановиться. Судя по всему, большинство людей этого не делали, поэтому он тоже был очень небольшой. Ну и ещё автозаправка: приезжали, так сказать, специальные заправщики, можно было заправить автомобиль, тоже по норвежским ценам получалось довольно выгодно. Вот такая вот заманишка, и надо сказать…
Л. АНИКИНА: Зачем?
А. КУЗНЕЦОВ: Зачем? Отличный вопрос. Видимо, всё это работало неплохо, потому что за три вот этих вот месяца посетило более 13 тысяч человек, притом что это чёрти где и добраться туда довольно трудно, это очень и очень немало, из них более 80 процентов норвежцев, финны, шведы и, там, исчезающе немного… простите, датчане, шведы, исчезающе немного финнов, хотя вроде как Финляндия ближе всего, это не считая Норвегии.
Зачем? Две основные, две магистральные версии, впрочем, не исключено, что это их сочетание: во-первых, заработать валюты, потому что при всём том, что да, закупались какие-то импортные напитки, да, там, то-сё, пятое-десятое, да, то, что цены были для скандинавов очень невысокие — несмотря на это, судя по всему, с самого начала вот этот проект был достаточно доходным для Советского Союза. Ну, а второе, и второе точно присутствовало, в этом можно не сомневаться — что какой-то свой интерес был у советской разведки.
Вот здесь западные исследователи начинают фантазировать, потому что объективной информации по этому вопросу нет ни у кого. Кто-то говорит, это вот такой вот почтовый ящик. То есть это место встречи. Здесь проще забрать агенту корреспонденцию. Кто-то говорит, это ещё один Чекпоинт Чарли (переход в Западном Берлине, который использовался в том числе и разведками). То есть это место ухода советских шпионов с Запада обратно на родину. Вот, можно просочиться по поддельному норвежскому или датскому паспорту, и так далее. А кто-то говорит просто, и я думаю, что последняя версия наиболее реалистична: представьте себе довольно большое количество граждан скандинавских стран, которые приезжают, расслабляются, выпивают, языки развязываются, начинают кокетничать. Там девушки переводчицы молодые. Там та же барменша, я думаю, что в звании. Там какие-то другие приветливые люди из советского «Интуриста» вроде бы. И может быть…
Л. АНИКИНА: Понаблюдать.
А. КУЗНЕЦОВ: Вербовка, я думаю. В первую очередь вербовка. Приедет какой-нибудь механик с какого-нибудь судна. А вдруг судно выполняет задание в интересах, там, норвежского военно-морского флота, или шведского, там, например. Хотя Швеция не член НАТО, но хорошему разведчику всё, что называется, в копилку пойдёт. И вообще я не исключаю, что это был такой пробный камень. А вот давайте посмотрим…
Л. АНИКИНА: Можно? У меня два вопроса. Можно я два вопроса задам?
А. КУЗНЕЦОВ: Давайте, давайте.
Л. АНИКИНА: Быстренько. Во-первых, как это выглядело с норвежской стороны? С российской понятно: показываешь паспорт, тебя впускают, а как норвежцы относились к такой дырочке?
А. КУЗНЕЦОВ: Так нет, а им-то что? Дырочка в обратном направлении.
Л. АНИКИНА: Нет, ну мало ли кто мог просочиться.
А. КУЗНЕЦОВ: Ну вот похоже, что норвежцы и пребывали в некотором недоумении. И при первой удобной возможности — почему всё это просуществовало всего три месяца — именно норвежцы прихлопнули. Именно Норвегия отказалась продлевать вот этот вот режим со своей стороны, забегая вперёд. Второй вопрос?
Л. АНИКИНА: Второй вопрос тоже маленький. А что было с ценами относительно тех цен, которые были на другой части Советского Союза?
А. КУЗНЕЦОВ: Вот этого я не знаю. Дело в том, что вы понимаете — это практически же невозможно сравнить. Расчёты-то шли только в валюте. В советских рублях рассчитываться было нельзя. Был, конечно, официальный курс всех основных валют мира к рублю. Но этот курс устанавливался абсолютно волюнтаристски. Его, я помню, газета «Известия» периодически публиковала. Он никакого по сути отношения к реальности не имел. Поэтому это сравнение в любом случае будет хромать на обе ноги. Я думаю, что оно было выгодным для советской стороны.
А. КУЗНЕЦОВ: А вот теперь, собственно говоря, мы подходим к истории. Американец, из штата Массачусетс, по-моему, Ньюкомб Мотт, 27 лет. Родился и вырос в семье человека, имеющего прочный — небольшой, но прочный бизнес по торговле книгами, в основном старыми, антикварными. Но вот сам молодой человек как-то особенных амбиций, таких, карьерных, вроде как не демонстрирует. Он успел поработать лесником в охране какого-то национального парка, он успел поработать одним из помощников какого-то члена Палаты представителей Конгресса. А в данный момент он работал агентом компании, которая занималась распространением школьных и вузовских учебников.
То есть обязанности его заключались в том, чтобы рассылать книги, которые только-только вышли, по университетам, по колледжам. Там, где кафедры будут какой-то интерес демонстрировать — он в командировку туда ехал. Убеждал, что, вот, наши учебники хорошие, они новые, вот, мы сопровождаем их таким-то комплексом рабочих тетрадей, методичками и ещё чем-то. Одним словом, он торговый представитель.
Л. АНИКИНА: Менеджер по продажам.
А. КУЗНЕЦОВ: Я бы сказал старым словом: практически коммивояжёр. Но только всё-таки квалификация, конечно, требуется достаточно высокая. Он должен быть в курсе достоинств своих разнообразных довольно товаров. То есть это работа, конечно, для человека не без образования, скажем так. У него был брат. Дайте, пожалуйста, Андрей, следующую фотографию. Фотография брата. Фотография самого Ньюкомба Мотта у нас будет, не волнуйтесь. Эта фотография снята через 30 лет после описываемых событий. Здесь, как вы видите, уже не молодой человек.
Это его брат Дональд, которого все называли Расти. То есть Рыжий. Настолько доназывались, что он сам — я не знаю, жив ли он, но в 2017 году ещё был жив, во главе семейного бизнеса, который он унаследовал от отца, видите, на фотографии он на фоне полки с антикварными книгами, — он в зрелом возрасте и сам представлялся: Расти Мотт. Так вот, они с этим братом Дональдом, видимо, очень дружили. И у них был спор, такой многолетний спор, с отложенным финалом, соревнование своеобразное. Кто больше посетит зарубежных стран. Доказательство — пограничный штамп в паспорте. Но мало того, что они добирались до границы и ставили там штамп о въезде, они ещё периодически попадали в какие-то истории.
Вот я вам сейчас процитирую письмо нашего героя Ньюкомба Мотта своему брату Дональду Мотту, которое он написал за 6 лет до описываемых событий. Из письма не очень понятно, что случилось, но понятно, что Расти где-то себе чего-то повредил. Вот смотрите, что пишет Ньюкомб: «Блин, звучит довольно серьёзно. Надеюсь, тебе лучше. Ты что же думал, что ты кенгуру?» — видимо, речь шла о прыжке о каком-то. — «Повезло ещё, что ты крепкий парень», — а вот дальше очень важная фраза: — «Похоже, мы с тобой оба притягиваем всякие ЧП. Возможно, я даже в большей степени. И в немалой степени потому, что мы идём на риск, не всегда должным образом его оценивая». Вот через 6 лет эти слова окажутся абсолютно пророческими. Ньюкомб Мотт прилетел в Скандинавию, посетил несколько скандинавских стран, то, что называется — кустом. И уже собирался из Финляндии, северной Финляндии, там есть такое известное курортное место Ивало, это такой озёрный край, в основном достопримечательности природные, — и вот из этого самого Ивало он собирался лететь обратно, по-моему, в Осло.
И вдруг, как он сам потом родителям и представителям посольства рассказывал, он решил посетить Киркенес норвежский. Это недалеко совсем. Якобы вот он чего-то не досмотрел северной природы. Сразу хочу сказать, у меня вызывает некоторое сомнение это его объяснение. У меня такое ощущение, что он в Киркенес летел, уже зная про эту самую точку, которую иностранцы называли «Boris-Gleb», потому что в один приём произнести слово «Борисоглебск» им довольно трудно. А церковь Бориса и Глеба, и посёлок энергетиков на другой стороне реки — он называется Борисоглебский.
Так вот я думаю, что он в Финляндии узнал про этот Boris-Gleb. Он в этом не признавался, он утверждал, что он захотел повидать Киркенес. Я почему сомневаюсь? Ну, во-первых, Киркенес — это ну точно вот не самое лучшее место, чтоб изучать норвежские фьорды и прочие приморские красоты Норвегии. Я посмотрел в Tripadvisor: там есть список из семнадцати достопримечательностей, которые в первую очередь в Норвегии стоит посетить. Города в основном, города и другие посёлки. Киркенес не вошёл в семнадцать. Это рабочий посёлок при добывающей фабрике, ничего особенного там нет, ну природа — да, природа, так она такая, какая везде на севере.
Л. АНИКИНА: Ну и к тому же, судя по карте, — это сильно далеко от Осло, это сильно далеко от всего цивилизованного, это где-то действительно севера-севера.
А. КУЗНЕЦОВ: Да, да, это севера-севера, но дело в том, что он так или иначе был в этом самом Ивало, и это тоже севера-севера, и вот решил, что до Киркенеса ему рукой подать. Правда, он летел на самолётике, на местных каких-то авиалиниях — и там и там есть аэропорты, хотя всего 150 километров по прямой, и дорога автомобильная есть, но, возможно, так было дешевле или, возможно, быстрее. Машину он точно не хотел брать в аренду, это, так сказать, там, в один момент выяснится, что это для него было дороговато. Прилетает он в Киркенес, по дороге знакомится с двумя жителями местными, которые тоже прилетели на этом самолётике, они вместе на такси едут до Киркенеса, и в процессе разговора выясняется, с его слов, что посетить вот те места, ради которых он якобы приехал в Киркенес — вот он в неудачное время приехал, вот не получится, а у него всего два дня, у него уже обратные билеты в Осло взяты.
И вот тогда якобы в гостинице, в единственной в Киркенесе, он от девушки за стойкой на ресепшне узнаёт о том, что есть вот этот Boris-Gleb, и ему сразу приходит в голову идея: ёлки, да я же там могу поставить штамп о пересечении советской границы. Ну и что, что там нет почти ничего? Зато я побываю на советской территории, и Расти будет посрамлён, потому что и он, и я пробовали подавать официально на советскую визу, но тур безумно дорогой, процедуры невероятно сложные, подобрать под удобное нам время трудно, а тут вот такая вот уникальная возможность.
Ещё раз говорю — я подозреваю, что он узнал об этом заранее. А дальше девушка ему говорит: только мистер, вы учтите, с вашим американским паспортом вас не пустят, это только для жителей скандинавских стран и Финляндии. И дальше он начинает проверять эту информацию, и ему везде, как минимум ещё три человека, причём все трое из туристической сферы, в том числе менеджер вот этой гостиницы, говорят: нет, мистер, нет, сэр, не работает, по американскому паспорту не пускают. И только один человек, очень далёкий от туристической сферы, сказал: да чёрт его знает, а может, теперь уже и пускают. И он выбрал второй вариант. Мы сейчас должны будем, видимо, уйти на рекламу, вот перед этим, так сказать, поставим такое многоточие — в результате рано утром того дня, в который ему улетать обратно, у него на вторую половину дня билет, он садится на автобус, идущий куда-то в сторону Boris-Gleb.
Реклама
А. КУЗНЕЦОВ: Садится он на автобус, водитель автобуса ни бум-бум по-английски, поэтому, когда они доезжают до некоего конечного пункта и наш герой спрашивает: Boris-Gleb? Водитель куда-то туда, задавая общее направление, машет рукой, а он один в автобусе, рано достаточно всё. Он выходит на дорогу, шлёпает, каким-то образом проскакивает мимо — ну, видимо, от автобуса тропинка шла к КПП, но она была не очень очевидна. В общем, на КПП он не попадает. Тут я, кстати говоря, вполне уверен, что он не собирался переходить границу нелегально, Ему нужен штамп в паспорт.
Л. АНИКИНА: И поскорее успеть обратно.
А. КУЗНЕЦОВ: И потом успеть обратно на самолёт, да, потому что, так сказать, сейчас через телефон по интернету билет не сдашь, да? Точнее тогда, сейчас-то сдашь. Значит, ему нужен КПП, ему нужен штамп, поэтому, по идее, он и должен был туда стремиться. И скорее всего, расчёт у него был такой: ну хорошо, они меня не пустят, да хрен с ним, с этим Boris-Gleb, но они же, наверно, хорошие парни, да, вот, я слышал, что в войну на Эльбе говорили, что русские good guys. Ну я попрошу их мне штамп поставить, что им, трудно, что ли — штамп поставить в паспорт? Я развернусь и посайгачу обратно в Киркенес.
Ну, а дальше незнание норвежского языка им и незнание английского языка местными жителями привело к тому, что он просвистел мимо всех поворотов, которые могли бы его привести к этой самой, к контрольно-пропускному пункту. Там он встретил пару пожилых супругов, они ягоды собирали, они его вопрос поняли, но он не понял их ответа: они ему сказали пойти прямо, повернуть направо, он тоже пошёл прямо, просвистел мимо направо, — опять-таки, это с его слов. Ну, а дальше в какой-то момент он увидел, что, собственно — что собой представляет граница? Два пограничных столба… Да, а ещё он увидел памятник советским воинам, а памятник — это событие 1944 года, когда действительно советские войска освобождали северную Норвегию, вошли, там, неглубоко на её территорию в ходе Петсамо-Киркенесской операции: стоит памятник и написано по-норвежски — «Памятник советским воинам». А он решил — ну, слово «soviet» он понял, он решил, что это вот где-то указатель к норвежской… к советской границе, опять-таки с его слов.
Тоже так себе объяснение: памятник довольно такой, я хочу сказать, ну, может, он тогда не такой был, как сегодня, но памятник нормальный, видно, что это памятник, а не указатель к границе. В общем, он увидел сетку от оленей и лосей, он увидел за ней контрольно-следовую полосу, он увидел — никого нет, он увидел шпиль вот этой самой Борисоглебской церкви и понял направление, что это совсем рукой подать: он перелез через эту сетку, перешёл без всяких коровьих копыт через…
Л. АНИКИНА: Вот здесь возникают вопросы: вот если ты ещё худо-бедно можешь проглядеть контрольно-пропускной пункт, то когда ты лезешь через забор, наверное, ты должен понимать, что ты идёшь куда-то не туда?
А. КУЗНЕЦОВ: Должен. Лиз, но это — надо понимать, что это поколение американцев, родившихся перед войной, это как раз те, кто потом будет составлять возрастную основу хиппи и так далее, это ребята, которые почему-то, в противовес своим воинственным и таким, крепким, да, «tough» отцам, они выросли вот такими оптимистами, да? Ну хорошо…
Л. АНИКИНА: Всё будет хорошо, всё обойдётся!
А. КУЗНЕЦОВ: Да, ну я нарушил границу, ну, меня выдворят, но опять…
Л. АНИКИНА: Я же ничего плохого не хотел!
А. КУЗНЕЦОВ: Да, но мне же поставят штамп, они же незлые люди. Короче, он минут тридцать погулял, естественно, заблудился. У него колени начали болеть, у него травма ещё детская, его из-за этого во Вьетнам не призывали — у него начали болеть колени, он хромал себе, хромал и выхромал ровно на контрольно-пропускной пункт, только с обратной стороны. Теперь представьте себе: два пограничника, рядом с ними молоденькая переводчица из «Интуриста», потому что ждут как раз: утро субботы, вот-вот должны начать приезжать, поэтому она на своём боевом посту, на случай если там понадобится кому-то что-то перевести. И на них идёт явно иностранный чувак, только идёт со стороны Советского Союза.
Он понимал, что наступает тот самый официальный момент: у него в правой руке был раскрытый паспорт, он говорил по-английски какие-то слова, дескать, вот, успокаивающие, nicht schiessen, вот. Его, естественно, значит, повязали, ну, повязали аккуратно, он поговорил с переводчицей, объяснил ей свою версию событий. Вызвали офицера дежурного, разумеется, и тот его препроводил вот в этот самый, так сказать, пункт отдыха. Там его покормили, там с ним всё это — всё это, и он был уверен, только на часы поглядывал, у него самолёт из Киркенеса в Осло, да: когда ж меня отпустят, когда ж меня отпустят. Его покормили, пришла переводчица, поговорила с ним в дружелюбном тоне. И он был абсолютно уверен, что вот-вот, только жалко вот, что-то они тянут резину, отпустили бы побыстрее, я бы, глядишь, ещё успел.
А потом его посадили в машину — дайте, пожалуйста, Андрей, следующую фотографию. И через много часов, там дорога очень долгая, он оказался в следственном изоляторе города Мурманска, вот такое вот невесёлое здание, и его начали допрашивать. Его начали допрашивать, его спрашивали, имеет ли он какое-то отношение к ЦРУ и есть ли у него знакомые из этого учреждения — естественный вопрос. А что ещё сотрудники КГБ могли спросить у американца, которого обнаружили на советской территории? Сразу хочу сказать: к нему в этом следственном изоляторе по советским меркам отношение было просто как к дорогому гостю. Значит, когда он пожаловался, что он не может большую нужду справлять просто в дырку в полу, вроде бы для этого предназначенную, начальник СИЗО распорядился, чтобы раз в день его водили в медсанчасть в нормальный туалет. Когда он пожаловался, что от местной пищи, значит, у него желудок болит, ему нашли возможность кормить его чем-то другим. Ему не привозили свежие йогурты из Парижа самолетом, но, по крайней мере, его как бы старались, чтобы он по возможности получше себя чувствовал.
Сидел он, конечно, не в общей камере, а в камере для одного. И он всем, кто его допрашивал, а несколько разных людей друг друга сменяли, он всем рассказывал одну и ту же историю: я заблудился, вот поймите, пожалуйста, я честно, я не знал, мне вроде говорили, что с американским паспортом не пустят, но я решил просто попробовать, а вдруг пустят? А я не знал, а вот я ошибся, я случайно забрёл на советскую территорию. Видите: я же сам ведь, я же сам вышел к КПП, я сразу всё честно рассказал.
Примерно через неделю из Москвы прилетел сотрудник консульства. Через два дня после его ареста, значит, посольство было извещено, прилетел сотрудник консульства в Мурманск — тоже отдельная операция, потому что вообще-то дипломатам для того, чтобы посетить Мурманск, нужно получать отдельное разрешение. Вы представляете, куда он прилетел? Рядом Североморск, рядом Северодвинск, рядом весь этот букет военных баз Северного флота, да и не флотских там тоже хватает: всяких и ПВОшников и лётчиков, и чего только нет. В результате разрешили американцу. Американец привёз с собой адвоката. Мы через некоторое время этого адвоката увидим, это замечательный человек.
А. КУЗНЕЦОВ: Но в конечном итоге ему предъявили обвинение, которое звучало, в общем, очень просто. Только-только в Советском Союзе в 1960 году был принят, с 1 января 1961 года вступил в действие новый Уголовный Кодекс, в котором была статья 83: «Незаконный выезд за границу и незаконный въезд в СССР». «Выезд за границу, въезд в СССР или переход границы без установленного паспорта или разрешения надлежащих властей наказываются лишением свободы на срок от одного года до трёх лет».
Андрей, перескочите, пожалуйста, через фотографию и покажите нам фотографию трёх беседующих людей. Спасибо, вот именно эту. Мы потом вернёмся к предыдущей. Справа переводчица, высококвалифицированная переводчица, по центру сам Ньюкомб Мотт, высокий парень, больше 183 сантиметров ростом, а слева его адвокат. Адвоката наняло посольство, но я думаю, что посольство не просто методом тыка, не просто обратилось в одну из московских адвокатских коллегий. Я думаю, что этот человек уже имел достаточно грубую репутацию, хотя главная его слава будет впереди. Перед нами Борис Андреевич Золотухин.
Л. АНИКИНА: Советский гражданин, адвокат, который взялся защищать иностранца?
А. КУЗНЕЦОВ: Нет, ну, а почему, собственно? Ничего незаконного.
Л. АНИКИНА: Нет, я просто уточняю.
А. КУЗНЕЦОВ: Да, советский гражданин, член московской адвокатуры, председатель одной из адвокатских коллегий. Поработал следователем в своё время, причём следователем он работал недолго, а довольно долго был сотрудником прокуратуры, который поддерживал государственные обвинения в суде — то есть это был человек уже очень искушённый в судебной риторике, а потом перешёл в адвокатуру. Прославится он во второй половине 1960-х годов, когда станет одним из очень немногих — их не более полудюжины — советских адвокатов, кто не просто будет защищать диссидентов в суде, а кто будет настаивать на невиновности. Не просто говорить: товарищи судьи, посмотрите, как молод мой подзащитный, он ошибался, там, его подставили. А кто будет говорить: товарищи судьи, но здесь же нет состава преступления. За это у Бориса Андреевича будут серьёзные неприятности.
Через пару недель Борису Андреевичу будет юбилей, ему исполнится 95 лет. Заранее не поздравляют, но мы обязательно вспомним в подходящей передаче. В подходящее время в нашей передаче поздравим его с этой замечательной датой. Так вот, Борис Золотухин, он говорил по-английски, но плохенько, сам признался, что не очень хорошо английский знает, и они общались через переводчицу. Значит, он сказал: ну смотрите, о невиновности здесь говорить не приходится, здесь точно нас прокуратура уделает очень быстро. Давайте будем говорить о смягчающих обстоятельствах, давайте будем говорить о том, что не было умысла, и прочее, и прочее.
Сотрудник посольства говорит: а под залог можно? Золотухин говорит: вы знаете, вообще есть в законе такое. Да, советский закон, как ни странно, в том числе и, так сказать, отпустить под залог до суда — была такая мера, но она вообще не использовалась в советском праве, то есть практики не было никакой. Тем не менее Золотухин, по крайней мере с его слов, он подал два ходатайства для того, чтобы в любом случае вынуть до суда из-под стражи: нет, ему было отказано. Они несколько раз встречались, значит, со своим подзащитным. Опять же пошли, пошли навстречу. Ещё до того, как было предъявлено официальное обвинение и дело передавалось суд, было разрешено встретиться с адвокатом. Давайте вернёмся, Андрей, к фотографии, которую мы проскочили. На ней такой солидный человек. Сразу видно, что не адвокат, правда?
Л. АНИКИНА: Прокурор?
А. КУЗНЕЦОВ: Да, это прокурор Степан Лебедюк, участник Великой Отечественной войны. На фотографии это не видно: у него нет правой руки. Он закончил в мае 1942 года Военно-юридическую Академию, только-только отправился на Брянский фронт членом трибунала одной из дивизий. В Советском Союзе так было устроено, в Красной Армии, точнее, что в каждой дивизии, — а дивизия это 12−13, максимум 15 тысяч человек, — был свой военный трибунал. Вот он был членом трибунала одной из дивизий Брянского фронта, попал под бомбёжку и потерял руку. Работал в прокуратуре Коми АССР, Псковской области, а затем стал прокурором Мурманской области.
Вот смотрите: по первой инстанции преступление, которое является преступлением средней тяжести, — не особо тяжким, не тяжким, а средней тяжести, от 1 до 5 лет лишения свободы — по первой инстанции рассматривает не районный суд, а Мурманский областной. Председатель суда — заместитель председателя Мурманского областного суда по уголовным делам, обвиняет областной прокурор, защищает известный московский адвокат. Был ли этот процесс постановочным? Я думаю, что с одной точки зрения — да. Я думаю, что приговор согласовывался на некоем уровне в Москве. Понятно, что судьи на каком-то этапе, ещё до окончания процесса, этот приговор уже знали. Ну, судья, народным заседателям — не обязательно.
Народные заседатели: учительница, которая промолчала все несколько дней процесса, как рыба об лёд, и довольно активный инженер, который задавал вопросы настолько активно, что у американских сотрудников, которые были на процессе, возник вопрос: а точно ли он просто инженер? Ну, окей. Значит, в этом смысле процесс постановочный. И ещё в одном смысле, я думаю, он постановочный. Явно совершенно старались соблюсти все, что называется, законные правила: суд представительный, защита представительная, два замечательных переводчика всё точно переводят. Там особенно мужчина, американский дипломат писал, что потрясающий совершенно английский, я его в перерыве спросил: откуда у вас такой английский, сэр? Он, загадочно улыбнувшись, сказал: а я в США в колледже учился. Вот такие переводчики у нас в «Интуристе», чтоб вы знали. И с одной стороны, вроде как это намёк на то, что он не интуристовский переводчик, а с другой стороны, если он профессиональный КГБшник, то кто ж такие вещи рассказывает. Мало ли, откуда у меня? Радио слушал, да, и талант у меня к языкам. В общем, не знаю.
Что говорил прокурор — понятно: с заранее обдуманным намерением, вот у нас сведения от норвежского пограничного комиссара. А когда советский пограничный комиссар связался с норвежским своим коллегой по ту сторону границы, те сказали: знать не знаем, слыхом не слыхивали. Вот мы знаем, что он остановился в гостинице — потом были получены с норвежской стороны: да, вот его предупреждали, вот сотрудники гостиницы, будучи опрошены порознь, согласно показали: да, его предупреждали, что с американским паспортом не пустят. Сознательно нарушил границу, границу видел, пограничные столбы видел, углубился на советскую территорию на несколько километров, проблуждал по ней там 30−40 минут, вот показания пограничников, вот показания проводника пограничной собаки, вот показания… ну это я, кажется, увлёкся: пограничная собака, значит, давала показания своему проводнику.
Ну, а дальше, соответственно, до трёх лет. На что упирал Борис Андреевич Золотухин, адвокат? Он, во-первых, старался всё-таки показать, что это решение, которое возникло спонтанно в последний момент. Да, нельзя сказать, что он просто заблудился — просто заблудиться через сетку от животных невозможно, да, перелезаючи в районе пограничного столба. Но что это решение не было заранее обдуманным, что вот просто из-за того, что он заблудился на подходе, очень устал, у него болели колени, у него, значит, вот он опаздывал на самолёт обратно в Осло, из-за этого он принял такое необдуманное решение, — простите его, пожалуйста, он не нанёс советскому государству никаких особенных, значит, этих самых.
Об этом же потом будет писать американская пресса, будут запросы в Палате представителей Конгресса: ну что за дикость? Ну если мы поймаем человека, который нелегально перешёл мексиканскую границу, — прямо пример в Конгрессе такой приводился, — ну мы же его просто депортируем обратно, из-за чего тут такой вот сыр-бор, значит, получился? Что я на это хочу сказать, никоим образом этого не оправдывая, просто объясняя: надо вспомнить, какое абсолютно сакральное, священное отношение в Советском Союзе было к государственной границе. С детского сада мы слышали, что граница на замке, фигурка пограничника с собакой висела на новогодней ёлке, постоянные фильмы про границу, в 1980-е годы появился очень неплохой сериал «Государственная граница», пограничник Карацупа со своим верным псом — редакций верного пса было штук семь, они у него, по-моему, долго не жили, — который задержал там какое-то невероятное количество нарушителей, причём в основном отсюда-туда, о чём не сообщали советским пионерам, с которыми он активно встречался.
И с этой точки зрения, конечно, то, что ему дали половинный срок, не три года, а полтора, — а с учётом того, что он два месяца сидел в изоляторе до, потом ещё пару месяцев, пока апелляция рассматривалась Верховным Судом РСФСР, который отказал, конечно, — получалось, что в лагере он пробудет, ну, год с небольшим, а с учётом хорошего поведения и прочего, так сказать, доброго отношения, вполне возможно, где-нибудь через полгодика выйдет он, что называется, на свободу.
Зачем он вообще нужен? Зачем этот геморрой с американцем в советском лагере в Кировской области — его именно туда везли. Американские газеты — а надо сказать, «The New York Times» очень как-то озаботилась его судьбой и писала, и целая серия статей — вы можете их без труда найти в интернете, прямо фотокопии этих статей: вот, это русские нам мстят за Вьетнам. 1965 год — как раз вовсю вот разгорается уже войсковая фаза операции, по сути, уже началась во Вьетнаме полномасштабная война.
Слушайте, ну где Ньюкомб Мотт, где этот забытый богом Борисоглебск на границе и где вьетнамская война? Гораздо более вероятна, мне кажется, другая штука. В конце 1963 года в США в результате операции ФБР была захвачена группа советских разведчиков, ну, точнее, аккуратнее, скажем так: группа советских разведчиков и один советский шпион. Были задержаны при передаче информации американец по паспорту, уроженец США, но украинского происхождения: его родители родились в Российской империи, Джон Уильям Бутенко, который работал в авиационной отрасли и владел некоторыми секретами стратегического авиационного командования, три советских дипломата, с которыми он был на связи, и четвёртый человек — тоже советский гражданин Игорь Иванов.
Андрей, покажите нам, пожалуйста, предпоследнюю фотографию, она не очень хорошего качества. Да, совершенно верно. Лучше я не нашёл — это вот Игорь Иванов. Официально он числился водителем в совместном советско-американском предприятии «Амторг». Он единственный, у кого не было дипломатической неприкосновенности, и американский суд припаял ему 20 лет. Вот похоже, что именно на него Советский Союз предлагал обменять Ньюкомба.
Л. АНИКИНА: Ну как-то несопоставимо: 20 лет шпиону и 1,5 года случайному заблудшему туристу.
А. КУЗНЕЦОВ: Дело даже не в этом. Дело не в том, что двадцать и полтора, а в том, что один — кадровый разведчик, взятый с поличным, а другой — молодой человек, балбес, даже по американским меркам балбес, который случайно, там, ну или почти не намеренно пересёк границу. Похоже, что американцы отказались от обмена. Вот это вот «я лейтенантов на фельдмаршалов не меняю», похоже, здесь сыграло с американской стороны.
Ну, а дальше Ньюкомба Мотта по этапу отправили в Кировскую область, и буквально на границе Костромской и Кировской области, в районе населённого пункта города Шарья, конвой поднял тревогу: Ньюкомб Мотт был найден с перерезанным горлом в вагоне, вагонзаке. По рапорту часовых и по заключению советской судмедэкспертизы, — а советскую судмедэкспертизу [представлял] не кто-нибудь, не сельский фельдшер, а сам Виктор Ильич Прозоровский, директор Института судебной медицины, доктор медицинских наук, крупнейший специалист в этой области в Советском Союзе делал — это самоубийство, а виновато в этом самоубийстве американское посольство.
Они ему, когда стало известно, что отклонил Верховный Суд РСФСР апелляцию, что он отправляется на этап, они ему собрали посылочку в дорогу, варенье какое-то, повидло, какие-то тёплые вещи, и несколько, значит, кассету с этими самыми… ну, не кассету, коробочку с …
Л. АНИКИНА: Бритвенными приборами…
А. КУЗНЕЦОВ: С бритвами. Тогда же ещё не было вот этих, по-моему, ещё не было… Но в любом случае, они ему передали одноразовые лезвия, которые вставляются в постоянный такой прибор, наверное, прибор сам, естественно, тоже. Слушайте, ну вот в это я не верю. Потому что я не верю, что вещи американца не досмотрели. Собственно, вещи любого, кто отправляется на этап, должны досматривать — это не какая-то тайная процедура, это совершенно, так сказать, прописано во всех законах. Конечно, бритвенные лезвия абсолютно недопустимая вещь в таких случаях, и либо он их как-то очень хорошо спрятал. Слушайте, ну где американец, даже без американского, не говоря уже про наш тюремный опыт, может догадаться так спрятать, чтобы квалифицированный персонал наших конвойных войск не нашёл? Я думаю, что это всё ерунда полная.
Л. АНИКИНА: Да и главное, зачем ему это всё?
А. КУЗНЕЦОВ: А вот якобы он так боялся советского лагеря, он был уверен до последнего, что его не отправят, депрессия, вот он зарезался. Через много лет эта история, источник этой информации не очень понятен. Вроде бы, когда началась эпоха Перестройки, гласности и новой России, вроде бы кто-то из советского посольства или ещё откуда-то, по какой-то линии связался с родителями — родители ещё были живы — они, кстати говоря… Покажите нам, пожалуйста, Андрей, фотографию мужчины и женщины, родителей Ньюкомба Мотта.
Они приехали на процесс, им быстренько оформили визы, их довезли до Мурманска, всячески там опекали, они были на процессе и, собственно, от них во многом известно, что там происходило. Потом будет написана в 1968 году целая книга, на которую во многом я тоже опираюсь, но, правда, фильтрую, конечно. Автор Дэвит Копп (DeWitt Copp), называется она «Incident at Boris Gleb: The tragedy of Newcomb Mott» — «Инцидент в Борисоглебском: трагедия Ньюкомба Мотта».
Значит, кто-то вроде бы сообщил родителям, что на самом деле внутренне расследование показало, что кто-то из авторитетных уголовников, увидев на Мотте хорошие крепкие американские ботинки, потребовал, чтобы он с ним поменялся… Это абсолютно у уголовников отработанная практика: лоха на этапе раздеть. Конечно, в лагере тебе не дадут в этом ходить, но, когда ты будешь откидываться, в смысле — освобождаться, тебе дадут ту одежду, в которой ты прибыл в лагерь, это как с армией. Чего бы не выйти в американских ботинках! Ну, а тот якобы отказался в грубой категорической форме, чем ранил и обидел этого человека. Ну, а на самом деле в вагонзаке, представьте: ты авторитетный вор, какой-то америкашка тебе отказывает — и это нельзя оставить, потому что если ты просто криво ухмыльнёшься и скажешь — чёрт с тобой, ты больше не авторитетный вор, вот в прямо в ту же секунду ты больше не авторитетный вор.
А американец — лось, молодой, здоровый, ещё раз говорю: выше шести футов, 27 лет. Ну, в общем, его просто-напросто зарезали. И вот в это я как раз верю. Потому что в козни КГБ, которое таким образом в глухом, так сказать, углу, между Костромской и Кировской областью, чуть ли не в нейтральной полосе с американцем зачем-то расправилось… Кому нужен этот Ньюкомб Мотт (в хорошем смысле слова)? Боюсь, что всё так и было.
Л. АНИКИНА: Ужасно грустная история. Жалко его.
А. КУЗНЕЦОВ: Ужасно грустная история. Жалко его, упрямый парень, который что вбил себе в голову, то вот он и сделает. Я не случайно же привёл эти строки из письма брату. Ну вот прямо лучше, [чем] о себе сам расскажешь — никто о тебе лучше не расскажет.
Л. АНИКИНА: Замечательно рассказал эту историю Алексей Кузнецов.
А. КУЗНЕЦОВ: Спасибо.