Надежда Голицына, находящаяся во время военных действий рядом с Великим Князем Константином Павловичем, подробно описала восстание в Царстве Польском и «холерные бунты» в своих мемуарах.
«Восстание в Варшаве вспыхнуло 17/29 ноября 1830 года, в 7 часов вечера (в понедельник). Каков бы ни был дух времени, господствовавший тогда в Европе, каково бы ни было потрясение, вызванное революцией в Париже, и возбуждение, охватившее соседние народы, в Варшаве совсем не предвидели бурю, что угрожала Польше».
«Подъезжая к решетке дворца, он увидал при свете уличного фонаря лужу крови: то была кровь генерала Жандра. Войдя В вестибюль, он увидел, что окна разбиты, люстра валяется на полу, зеркала вдребезги, начальник полиции г-н Л<юбовицкий> ранен 15 ударами штыков, один лакей убит, другой ранен. Во дворце царила суматоха, но Великий Князь был спасен».
«Проезжая Мокотовскою улицей, единственно доступной, я на каждом шагу встречала отряды нашей кавалерии, на каждом шагу меня останавливали и спрашивали мое имя, а затем сопроводили до ворот Бельведера. Главная аллея была занята нашими войсками, площадь перед конюшнями Великого Князя заставлена экипажами, а перед дворцом было нагроможденье телег с соломою и сеном. От холода, становившегося чувствительным, и бивачных костров лица так потемнели, что я с трудом узнавала наших молодых людей».
«<…> в полночь кн. Адам Чарторижский и кн. Любецкий явились к Великому Князю, чтобы объявить ему, «что образовано временное правительство, что польская нация, уставшая от тирании, наконец сбросила оную, но в то же время просит приказаний Великого Князя по армии, коей он является главнокомандующим». Великий Князь ответил, «что он не знает другого повелителя Польши, кроме своего брата Николая I, и что если кто-либо посмеет заставлять его признать иного, то он пронзит того шпагою». Он отпустил их, недовольный их визитом. В продолжение ночи мятежники захватили Арсенал, напали на банк, разграбили кассу военного комиссариата, дом коменданта Левицкого и другие дома, где проживали русские генералы. Они несколько раз вступали в бой с Волынским полком (пехотным), убили нескольких офицеров, генералов и одного полковника, взяли пленниками семь значительных лиц и некоторых дам. Беспорядок все еще царил, что ощущалось и в Бельведере».
«По прибытии в Пулавы, Великий Князь имел сначала намеренье провести там два дня, чтобы дать отдых своему изнуренному войску. Но получив то ли правдивое, то ли ложное известие о планах польского войска, он покинул замок и решил остановиться в Коньско-Воле, в десяти верстах от Пулавы».
«Неприятель имел в четыре раза больше артиллерии, да и войско его выходило из казарм со свежими силами. Я не видела для нас другого исхода, кроме как попасть в руки мятежников, и хотя не отличаюсь спартанскою храбростью, я решилась, однако же, искать смерти, нежели становиться пленницей».
«Наша армия приближалась со всех сторон, но прежде, чем обнажить шпагу, Государь желал исчерпать все способы убеждения. В Польше распространялись воззвания, которые с полным доверием принимали сельские жители, но в Варшаве их старались исказить и даже извратить, пускали в ход фальшивые, что еще больше озлобляло умы. Словом, Свыше было предначертано, что злосчастная война прольет потоки крови. Поляки довели дело до того, что самолюбие уже не позволяло им войти с нами в соглашение. Россия тоже не уступила бы, таким образом, ядро было пущено, ему следовало разорваться. Русские и поляки никогда не станут друзьями, с одной стороны есть неприязнь, с другой зависть».
«Наша армия продвигалась в Польше, и Императорская гвардия должна была ее усилить. Она выступила уже из Петербурга и направлялась к Риге. Одна ее часть, вся гвардейская пехота, должна была проходить через Цоден с остановкою на два дня».
«Заметно было, что в Петербурге не поняли сути варшавского мятежа, смотрели на него, как на простой бунт, а не как на восстание в духе времени, потрясавшем Европу. Польская армия не была более машиной, подчиненной одному лицу. Каждый человек в этой армии (увеличенной почти вдвое с момента восстания) был воодушевлен общим делом, и война в Польше могла стать войной национальной».