Аэлита Киреевская (15 лет)
Вот я и в Москве. Прожила 5 дней в напряженном состоянии — тревог не было. Но на 6-й день, ночью, объявили тревогу. Сначала стреляли зенитки. Осколки стучали о крышу, стекла дрожали и как-то неприятно звенели. Вдруг кругом загудели гудки и по радио объявили тревогу. Мы быстро оделись и вышли на улицу. Была светлая лунная ночь, мерцали звездочки, кругом лежал снег. Но вот опять послышалась стрельба и мы вбежали в убежище. Там было темно, холодно, сыро. Я придвинула свой стул ближе к выходу, так как темнота нагоняла на меня больше страху. Мне было видно, как пересекались полосы света от прожекторов и как разрывались высоко в небе снаряды. У меня зуб на зуб не попадал, не знаю, от чего больше — от холода или от страха. При каждом ударе я крепко сжимала ручку стула. Раньше я жила у маминой сестры, хотела в Москву. Я не любила свою тетку, мне хотелось домой. Пускай страшно, пускай тревоги, но все же дома лучше жить. Я думала, что теперь я в Москве и мне же страшно, — значит, не надо было ехать. Нет, хорошо, что я приехала, и мне не страшно, нет, там хуже. Я не должна бояться!
Пришла моя подруга. «Ну как, страшно?» — спросила она меня. «Ничего, я ничего не боюсь. Если бы не мама, ни за что не пошла бы сюда. Все равно, если сюда бомба попадет — живы не останемся. Ты знаешь, около магазина стоял новый 3-этажный дом, от него теперь ничего не осталось. Там жила одна женщина со своей дочкой. Стрелять начнут, тревоги еще нет, а она уже в убежище. Вот однажды тревога была. Потом все стихло. Все решили, что отбой. И эта женщина, откуда храбрость такая появилась, пошла узнать, был ли отбой. Только захлопнулась за ней дверь, как упала фугаска в убежище. Все, кто там были, не остались живы, а она спаслась».
Этот рассказ, не знаю почему, успокоил меня. «Если ты боишься, — говорила я сама себе, — то не надо было приезжать. Везде одинаково — дома или здесь. Бесполезно сюда приходить».
Наступило молчание. На улице тихо-тихо, даже неприятно как-то. Вдруг раздался резкий свист — это (фугасную) бомбу сбросили. Все инстинктивно бросились к выходу. Было такое впечатление, что эта фугаска упадет именно сюда, в наше убежище. Она разорвалась, правда, недалеко, но совсем в другой стороне. Послышался звон — это в нашем доме такая авария случилась, что все без окон остались. Выстрелы стали раздаваться все реже и реже и наконец замолкли. По радио объявили отбой. А через 5 минут я уже спала сладким сном, забыв о тревоге.
Ада Дымова (16 лет). «Наш дом»
Наш дом — это огромное серое, очень невзрачное на вид, 6-этажное здание, состоящее из шести корпусов. Живут здесь люди самые разные. До войны все они были мало чем примечательны. Интересы каждого замыкались на личных делах; ни о какой общественной работе не могло быть и речи. Двор, как казалось, нисколько не интересовал их.
Но вот наступила война. Резко изменился облик нашего дома. Забегали по двору оживленные хозяйки, неся под мышкой маскировочные шторы. Быстро опустели песочные газоны в садике, где маленькие детишки так усердно строили песочные куличи. Не узнать стало наших жильцов: все они стали какими-то общительными, сразу нашлись темы для оживленных разговоров. И нередко самой приходилось быть свидетельницей интересных сцен, происходивших во дворе, когда хозяйки нашего дома наперебой старались перекричать друг друга, рассказывали новости только что услышанные в очереди.
Но особенно близко познакомились они друг с другом во время фашистских налетов на Москву, когда приходилось целую ночь проводить в убежище. И вот тут-то и выяснились все истинные качества человека, со всеми его положительными и отрицательными сторонами. Убежище у нас очень большое — оно состоит из нескольких соединенных между собой помещений. Я обычно ходила в одну и ту же комнату и — странно — всегда попадала с одними и теми же людьми.
Особое мое внимание всегда привлекала одна интересная пара: муж и жена уже в средних летах. Люди они были, как видно, очень предусмотрительные, так как приходили в убежище обычно с запасной табуреткой, с подушками, с большим запасом провизии, аккуратно уложенным в хозяйственной сумочке, и прочими необходимыми для употребления предметами. Причем жена всегда очень удобно устраивала своего мужа в мягких подушках, а он усердно охал. Потом жена давала ему в руки бутылку с кисельным раствором и, успокоившись, садилась рядом с ним. Этот благоверный муж мне очень напоминал Пиню Гофмана из кинокартины «Искатели счастья». На эту пару всегда с большим интересом засматривались все обитатели нашей половины убежища, и, каким бы тяжелым ни было настроение, всегда невольно улыбнешься, глядя на эту пару.
В убежище устанавливалась дружеская, товарищеская обстановка. К тем, кому нужно было идти на работу в утреннюю смену, относились сочувственно — уступали место, чтобы человек мог лечь.
С началом войны совершенно преобразился наш двор: стали образовываться пожарные команды, санитарные дружины, появились начальники. Все это было делом нашей молодежи. Война коренным образом изменила жильцов нашего дома.
Кирилл Сакулин (15 лет). «Сосед»
В одну комнату нашей квартиры поселился гражданин с женой и дочерью. Это был человек высокий, плотный, с толстой шеей, красным лицом. Ходил он большими шагами, так что немного походил на пьяного. Да и все его движения были неуклюжими.
Ни с кем из жильцов он не здоровался и тем более не разговаривал. Его редко можно было увидеть в коридоре. Нелюдимость его доходила до того, что, идя в кухню поставить чайник и замечая там жильцов, он поворачивал обратно. По профессии он был врач, но где служил— никто точно не знал. Одни говорили в ЦЕКУБУ, другие — на химическом заводе. Как многие врачи, он был брезглив, страшился заразы. Боясь насажать на вымытые руки микробов, после умывания никогда не закрывал кран. Комнату не оклеивал обоями, страшась клопов.
Началась война. Жена и дочь его эвакуировались. Ему пришлось самому себя обслуживать. Перенеся керосинку в комнату, он на ней что-то готовил. Когда шили варежки для пожарной команды, пожертвовал для этого свой плащ. Теперь, встречаясь с кем-нибудь из жильцов, он здоровался и часто разговаривал о военных новостях. В подвале стали устраивать детское бомбоубежище, и он снес туда детский стул дочери.
Впоследствии, эвакуируясь, не запер свою комнату, оставил ключ жильцам, предоставив этим возможность пользоваться его телефоном и радио. Свои дрова передал в общее пользование.
Опубликовано: Москва военная. 1941−1945. Мемуары и архивные документы. Мосгорархив. М. 1995. стр. 611 — 612