Купить полную книгу
Двадцатого июня 1792 года, с набережной террасы Тюильрийского дворца, он слышит зловещие звуки набата, видит семь-восемь тысяч человек, с топорами, пиками, саблями, ружьями, вертелами, острыми палками, идущих на дворец приступом, — судя по речам и лицам, «самую низкую и смрадную чернь», и, когда толпа вломилась во дворец, видит в амбразуре одного из окон короля Людовика XVI, наряженного в красный колпак и окруженного чернью.
«Che coglione! — шепчет Бонапарт, бледнея. — Как могли их пустить? Надо бы смести картечью сотни три-четыре, а остальные разбежались бы!»
Десятого августа, идучи на площадь Карусель, он встречается с кучкой людей «гнусного вида», которые несут на острие пики отрубленную голову. Заключив по одежде его, что он — «господин», они подходят к нему и требуют, чтобы он кричал: «Да здравствует народ!» — «Дворец осажден был самою подлою чернью!» Когда дворец был взят, а король отведен в Собрание, Бонапарт заглянул в дворцовый сад, заваленный трупами швейцарцев королевской гвардии. «От тесноты ли места или от того, что я видел это в первый раз, никогда никакое поле сражения за всю мою жизнь не поражало меня таким множеством трупов. Я заметил, как прилично одетые женщины с последним бесстыдством ругались над ними».
Он обходит все кафе по соседству с Собранием. «Ярость кипела во всех сердцах и отображалась на всех лицах». Слишком спокойное лицо его возбуждало подозрение; на него поглядывали косо.
«Ход событий ускоряется, — пишет он одному из своих дядей на Корсику. — Ваши племянники сумеют пробить себе дорогу». Это значит: «Революция мне пришлась по душе, и равенство, которое должно было меня возвысить, соблазняло меня». — «Человек, ты был рабом, и ты мог жить?.. Пробудись же или теперь, или никогда! Петух пропел, знак подан; выкуй из цепей своих кинжал возмездия», — бредит он с пьяными, трезвый. «Я ничему этому не верю», — мог бы прибавить, как на полях Дижонской речи Жан-Жака.
В революцию не верит, ненавидит ее, а все-таки жадно ищет новый Ромул волчьих сосцов; сам, бешеный волчонок, будет кусать их до крови, но насосется молоком Волчицы досыта.
Дело свое на Корсике не считает проигранным. Осенью 1792 года возвращается туда. Две главные партии борются на острове: одна — за отделение от Франции, другая — за соединение. В первой — Паоли, пока еще тайно, под маской; во второй — Наполеон с братьями, Люсьеном и Жозефом.
После казни Людовика XVI, 21 января 1793 года, Бонапарт говорит комиссару Конвента на Корсике: «Я хорошо обдумал наше положение. Мы здесь готовы наделать глупостей. Конвент совершил, конечно, великое преступление, и я сожалею об этом больше, чем кто-либо; но Корсика, что бы ни случилось, должна быть соединена с Францией». Это значит: «соединена с революцией».
Так Бонапарт и Паоли столкнулись на узкой тропе и уже не разойдутся: один должен пасть.
Восемнадцатилетний мальчик Люсьен Бонапарт, играя с огнем, взрывает пороховой погреб: без ведома братьев посылает в Конвент, через Республиканское общество в Тулоне, донос на Паоли, с обвинением его в контрреволюции, в тайных сношениях с Англией, в желании, отделившись от Франции, сделаться диктатором Корсики. «На гильотину!» — завопил Марат, и Конвент постановил арестовать Паоли.
Маленький шалун торжествует. «Я нанес смертельный удар нашим врагам. Вы этого не ожидали?» — пишет он братьям. Письмо перехвачено и показано Паоли. «Ах, гаденыш!» — восклицает он с презрением. Не сомневается, что все это — дело рук Наполеоновых.
Но тот и сам был застигнут врасплох: не ожидал такой внезапной развязки и не успел приготовиться к ней. Сочинил для клуба аяччских патриотов адрес в Конвент с оправданием Паоли от «клеветы». Может быть, хотел его задобрить. Но тот, узнав об этом, воскликнул с таким же презрением к нему, как к Люсьену, «гаденышу»: «Мало я забочусь о его дружбе!» Львенок уже выпустил когти, а Паоли все еще думает, что играет с комнатной собачкой.
Не пощадил и Наполеон своего бывшего идола. Послал на него донос в Париж, повторяя «клеветы» Люсьена и прибавляя от себя: «Что за роковое честолюбие помутило рассудок этого шестидесятилетнего старика! Благость у него на лице, а в душе злоба; елей в глазах, а в сердце желчь».
Арестовать Паоли на Корсике было не так-то легко: вся она встала, как один человек, за своего старого Babbo.
Маски были сброшены. Паоли провозгласил себя «генералиссимусом», диктатором Корсики, и созвал великое народное собрание, Консульту, в городе Корте. Здесь объявили братьев Бонапартов «изменниками», «врагами отечества» и предали их «вечному проклятию и позору».
Наполеон понял, что ему нечего больше делать на Корсике, и бежал из Аяччо в Бастию, к комиссарам Конвента, предупредив мать: «Готовьтесь к отъезду: эта страна не для нас».
Синьора Летиция с младшими детьми так же бежала в горы, как двадцать четыре года назад, когда носила Наполеона под сердцем. Беглецы вышли из города ночью и утром были на первых высотах, откуда город еще виден. Кто-то, обернувшись, заметил клубы дыма над ним и указал на них синьоре Летиции: «Вон горит ваш дом!» — «Пусть горит, лучше построим!» — ответила будто бы «мать Гракхов». В самом деле, построили лучше.
Одиннадцатого июня 1793 года Наполеон с семьей сел на французский военный корабль и через два дня был в Тулоне.
Отныне он — человек без отечества: им перестала быть для него Корсика и не сделается Франция. Он родился из отечества в мир.
Купить полную книгу