В 17-м веке непримиримые противники — духовный вождь старообрядчества протопоп Аввакум и патриарх Никон, разошедшиеся во взглядах на церковную реформу, — выступали с очень похожей критикой царя Алексея Михайловича, который посягнул на некоторые элементы церковной власти. Аввакум уподоблял царя библейскому Навуходоносору, считавшему себя земным богом, и сравнивал его с иудейским царём Манассией, который в своей гордыне преследовал пророков и насаждал в храмах языческие ритуалы. Никон в формулировке «суд государя царя и великого князя Алексея Михайловича» в Уложении 1649 года усматривал покушение на власть самого бога, так как судить, с точки зрения патриарха, может только господь, а царь лишь исполняет высшую волю. И Аввакум, и Никон считали, что государь не может определять судьбу церкви и духовенства, взяв на себя функции архиерея.
Неожиданное согласие идейных врагов было вызвано политикой первых Романовых. После Смуты новой династии нужно было укрепиться и утвердить свой статус истинных православных монархов. Как говорилось в одном из сочинений, посвящённых Смутному времени, Михаил Романов взошёл на престол, «и бысть православию глава и богозрачному благочестию начало».
[Сборник: Смута]
В 17-м веке окончательно оформилось представление о том, что Московская Русь — наследник Византийской империи. Перед царями стоит задача сохранить чистоту веры, поскольку остальные православные страны находятся в зависимости от католических или мусульманских властей. Келарь Троице-Сергиева монастыря Арсений (Суханов), беседуя с греками во время своей поездки в Молдавию и Валахию, утверждал, что в своё время византийский император был единственным во всём свете благочестивым государем и учредил церковную власть в лице папы и четырёх патриархов. Теперь же вместо того императора единственным благочестивым правителем стал московский царь, который «устроил» в своём государстве вместо папы патриарха, а вместо патриархов — четырёх митрополитов, поэтому «нам мочно и без четырёх патриархов ваших править закон Божий». Арсений был уверен в своей правоте, так как путешествовал в свите иерусалимского патриарха Паисия, приезжавшего в 1649 году в Москву за милостыней для содержания храма Гроба Господня, и прекрасно знал, что остальные патриархи православного Востока (константинопольский, антиохийский и александрийский) обращались за материальной и дипломатической поддержкой к русскому царю.
[Сборник: Алексей Михайлович]
Представление о Москве как столице вселенской православной монархии приобрело особую актуальность при Алексее Михайловиче — в его правление вновь стали нарастать ожидания конца времён. На этот раз эсхатологическая тревога была связана с приближением 1666 года от Рождества Христова (три шестёрки — число апокалиптического Зверя). Русский царь должен был занять место византийского императора. Церемонии при московском дворе приобрели особую чинность и торжественность. Из Константинополя привезли атрибуты власти василевсов — копии венца и шарообразной державы «греческого царя Константина». Была разработана новая редакция чина венчания на царство, которую применили в 1676 году во время возведения на престол Фёдора Алексеевича, старшего сына Алексея Михайловича. Во время церемонии царь причащался в алтаре уже не как мирянин, а по священническому чину, подобно византийским императорам — а значит, как и они, фактически включался в церковную иерархию. Со времени Алексея Михайловича на богослужениях стали поминать не только самого царя, но и всю его семью. Таким образом, род государя тоже был приобщён к его сакральному статусу.
Эти семиотические изменения, как отмечали В. М. Живов и Б. А. Успенский, свидетельствовали о глубокой перемене в представлениях о природе царской власти. Праведность государя связывали уже не столько с его благочестием или с богоизбранностью. Теперь во главу угла выдвинули особое сочетание светского и церковного, как в византийской традиции. Это настолько противоречило старой, привычной модели, что вызвало неприятие и Аввакума, и Никона. Оба обвинили царя в узурпации полномочий церкви и её иерархов. Тем более что Никон обосновывал совершенно другие идеи: о разделении власти в стране между царём и патриархом как двумя государями (так официально именовали Никона в 1653—1658 годах, до его конфликта с Алексеем Михайловичем), о том, что патриарх должен постоянно контролировать царя, а церковная власть превосходит светскую.
Сакрализацию царской власти по византийской модели нужно было обосновать. Для этого привлекли учёных книжников — греков из разных частей бывшего византийского мира и представителей православного духовенства Юго-Западной Руси, недавно присоединившейся к Москве. Известный богослов, митрополит газский Паисий Лигарид в конфликте между царём и патриархом Никоном принял сторону Алексея Михайловича и утверждал его право на мирскую и церковную власть в стране. Он же советовал пригласить для суда над Никоном восточных патриархов. В результате дело на соборе 1666−1667 годов разрешилось в пользу царя, а его притязания на контроль над церковными делами признали справедливыми.
Те же идеи обосновывал черниговский архиепископ Лазарь Баранович в книге проповедей «Меч духовный» (Киев, 1666), посвящённой Алексею Михайловичу (старообрядцы иронически называли её «Сабля никонианская»). В предисловии, адресованном государю, автор писал о двух символических мечах власти — светском и духовном. Образ «двух мечей», то есть папской и императорской власти, был распространён в европейском средневековом богословии. Но Лазарь утверждал, что в России в канун ожидавшегося конца света оба меча должны находиться в руках одного властелина — царя.
В правление Алексея Михайловича по отношению к русскому государю начали регулярно употреблять эпитет «святой». Так царя именовали во время богослужения. О святости царского рода говорилось и в «Мече духовном». Патриарх Иоаким в своей духовной грамоте (завещании) называл молодых правителей Ивана Алексеевича и Петра Алексеевича «святыми помазанниками». «Святость» царя увязывали с обрядом помазания миром во время венчания на престол и передачей ему даров Святого Духа. Как помазанник царь получал скипетр, державу и венец «от бога». В помяннике вместо слов «да помянет господь бог благородие твоё во царствии своём» стали писать «помолимся о державном святом государе царе». Особый статус русского государя позволял даже сопоставлять его с Христом (от греч. χριστός — помазанник) и именовать «Христом», в том числе с прописной буквы и под титлом, как при написании имени самого Богочеловека.
Уподобления земного властителя Творцу прочно вошли в придворную культуру во второй половине 17-го века. При Алексее Михайловиче царя назвали и «земным богом», и «равноапостольным». Ревнители старины возмущались такими новшествами и барочной игрой словами. Протопоп Аввакум саркастично писал, что при Алексее Михайловиче всё стало «накось да поперёг: жива человека в лице святым называй». В средневековой культуре прямые уподобления царя богу воспринимались скорее как кощунство, но на её закате они стали возможны.
[Сборник: Реформы Петра I]
В 1680-е годы эти процессы попытались немного сдержать: запретили уподоблять царя богу в челобитных, падать ниц перед государем лицам думных чинов и др. Но несмотря на всё это, во второй половине 17-го века сакрализация царской власти достигла апогея. В 18-м веке, после петровских реформ и вестернизации придворной культуры, многое в стране радикально изменилось, но отношение к императорской власти как к святой, а к монарху-самодержцу — как к божьему наместнику и помазаннику сохранялось в государственной идеологии вплоть до революции 1917 года, когда последние Романовы отреклись от престола.