А. Кузнецов: 1895 год. Москва. Сочельник. У проруби на Москва-реке чинами якиманской полицейской части было найдено поношенное пальто со свидетельством об освобождении Николая Гимера от исполнения воинской повинности и рядом других документов. На следующий день, в Рождество, в полицию явилась «вдова» Гимера, Екатерина Павловна, которая по почте получила письмо следующего содержания: «Многоуважаемая Екатерина Павловна, последний раз пишу Вам. Жить я больше не могу. Голод и холод меня измучили, помощи от родных нет, сам ничего не могу сделать. Когда получите это письмо, меня уже не будет в живых, решил утопиться. Дело наше о разводе можете прекратить. Вы теперь и так свободны, а мне туда и дорога; не хочется, а делать нечего. Тело мое, конечно, не найдут, а весной его никто не узнает, так и сгину с земли. Будьте счастливы. Николай Гимер».
И все бы шло по плану, но через два дня из Москва-реки был вытащен утопленник. Еще живого его доставили в управление пресненской части, но через десять минут он испустил дух. Именно тогда в чью-то небольшую, но смышленую голову пришла идея прикинуть это дело к утоплению тремя днями ранее. «Вдову» Гимер вызвали на опознание.
— Не Ваш ли?
— Да, мой.
Благополучно похоронив супруга как самоубийцу за церковной оградой одного из московских кладбищ и получив так называемый вдовий билет, через четыре недели Екатерина Павловна тихо и мирно обвенчалась со Степаном Чистовым.
А вот теперь вернемся на несколько лет назад. В 1881 году 17-летняя дочь отставного прапорщика Екатерина Павловна Симон вышла замуж за обрусевшего немца Николая Самуиловича Гимера, служащего в управлении одной из железных дорог. Первые полтора года жизнь супругов протекала более или менее благополучно. У них родился сын, названный по отцу Николаем. Но затем Гимер пристрастился к выпивке, что в конечном итоге привело пару к расставанию.
Отправив сына к дальним родственникам, Екатерина Гимер окончила курсы акушерок и устроилась на работу на текстильную фабрику в город Щелково Богородского уезда. Там она и познакомилась со Степаном Ивановичем Чистовым.
По паспорту Чистов был записан крестьянином. Но крестьянином он был непростым. Во-первых, его отец имел маленький мыловаренный заводик. Во-вторых, младший брат Степана Ивановича, Алексей Иванович, впоследствии был избран депутатом IV Государственной думы по крестьянской курии по Московской губернии.
С. Бунтман: Ох!
А. Кузнецов: То есть семья Чистовых была из просвещенных, образованных, оборотистых крестьян.
Повстречав Екатерину Гимер, Степан Иванович полюбил ее всей душой. За ухаживаниями последовало предложение руки и сердца. Не без труда разыскав законного супруга в одной из московских ночлежек (к этому времени Николай Гимер уже окончательно спился), Екатерина Павловна потребовала от него развода, пообещав всю финансовую сторону дела взять на себя.
Стоит отметить, что по тогдашним правилам расторгнуть брак по обоюдному согласию супругов было невозможно. Требовались веские причины, которых, к слову, было не так уж и много: двоеженство, супружеская измена, неспособность к супружеской жизни вследствие добрачной болезни, тяжкий уголовный приговор и длительное безвестное отсутствие одного из супругов. Вот, собственно, и все.
Екатерина Павловна убедила мужа подать заявление в московскую духовную консисторию с тем, что он — прелюбодей и просит развода. Больше года дело Гимеров находилось на рассмотрении, а потом за недостаточностью доказательств последовал отказ.
И опять Екатерина Павловна нашла мужа и предложила ему новый сценарий — инсценировку самоубийства.
С. Бунтман: Мелодрама.
А. Кузнецов: Еще какая!
Первый сбой во всей этой истории произошел, когда совершенно случайно на Москва-реке был обнаружен утопленник, в котором Екатерина Павловна «признала» мужа. Ну, а дальше появление в полиции «покойного» Гимера, все это время жившего у родственника в Петербурге, окончательно доконало это дело.
Проводив супруга до вокзала, лично купив ему билет и вручив оговоренные ранее 15 рублей (эту сумму Гимер получал единовременно, плюс 5 рублей составляло его дальнейшее ежемесячное содержание), Екатерина Павловна со спокойной душой отправилась домой.
В Петербурге Николай Самуилович поселился у родственника на Охте, который, согласно одной версии, постоянно настаивал на том, чтобы Гимер прописался в полицейской части. У него же с собой была только метрика, паспорт остался в Москве. Согласно другой версии, Николай Самуилович опять загулял, полиция начала к нему присматриваться. Короче говоря, Гимер обратился к петербургским властям с просьбой выдать новый паспорт взамен якобы утерянного.
И вот тут полиция сработала как надо. Был сделан запрос по месту выдачи документа. В результате выяснилось, что паспорт на имя Николая Самуилович Гимера не утерян, а приложен к делу о самоубийстве.
Таким образом, супругам Гимер было выдвинуто обвинение в преступлении, предусмотренном статьей 1554 Уложения о наказаниях уголовных и исправительных: «Кто из лиц христианской веры, состоящих в брачном союзе, вступит в новый брак при существовании прежнего, тот подвергается за сие лишению всех особенных, лично и по состоянию присвоенных прав и преимуществ и ссылке на житье в Сибирь…
Если, однако ж, доказано, что лицо, обязанное прежним супружеством, скрыло сие для вступление в новый противозаконный брак, то виновный в сем обмане подвергается лишению всех прав состояния и ссылке в Сибирь на поселение.
Когда ж, для учинения такого обмана виновным представлены какие-либо ложные акты или сделан иной подлог, то он подвергается наказанию и за подлог, и за многобрачие…».
Да, если бы дело рассматривали присяжные, скорее всего, был бы вынесен оправдательный приговор. Собственно, товарищ прокурора Московского окружного суда Николай Михайлович Коваленский в письме Анатолию Федоровичу Кони пишет об этом абсолютно прямо: «Разбирайся дело с присяжными заседателями… супруги Гимер были бы несомненно оправданы…».
Однако на беду наших героев за шесть лет до этого Александр III в ходе судебных контрреформ целый ряд дел изъял из подсудности суда присяжных и передал их в коронный суд, который, кстати, к супругам Гимер отнесся снисходительно. Им не стали (хотя для этого были все основания) давать вторую и третью части, осудили по первой. «Лишить подсудимую всех особенных, лично и по состоянию присвоенных прав и преимуществ и сослать на житье в Енисейскую губернию с тем, чтобы по истечении 12 лет со времени прибытия ее в место ссылки предоставить право свободного избрания места жительства в пределах Европейской и Азиатской России, за исключением столиц и столичных губерний, и без восстановления в правах».
Но самое страшное — их развод был отменен. То есть в ссылку супруги Гимер должны были отправиться вдвоем. Они оба подали в Сенат кассационные жалобы, которые были рассмотрены и оставлены без последствий. Однако пять сенаторов не согласились с вердиктом и написали особое мнение. Среди них был Анатолий Федорович Кони, который с живостью взялся за это дело. «Участвуя в этом заседании и соглашаясь со строго юридической точки зрения с правильностью взгляда Сената на полную наличность в установленных судебною палатою обстоятельствах существенных признаков преступления двоебрачия, я тем не менее находил, что формальное применение закона к обоим подсудимым, и в особенности к Екатерине Гимер, представляется до крайности жестоким и тяжко поражающим существование последней, и без того глубоко несчастной».
Кони начал ходить по инстанциям. Он написал Коваленскому. Тот ответил: «Мы все ей сочувствовали… Но что делать? Закон». Написал профессору Владимирову, своему московскому товарищу: «Навести ее, составь впечатление. Отпиши мне». Владимиров ответил: «Сегодня у меня была несчастная Гимер, и я чуть не плакал, смотря на нее и слушая ее рассказ. Это больная, замученная, растерзанная женщина. У нее сын пятнадцати лет, гимназист, который прекрасно учится, и его приходится оставить одного и без средств в Москве. Мальчик в настоящее время невыразимо страдает от мальчишек-товарищей…» и так далее.
Обратился Кони и к своему преемнику по званию обер-прокурора Владимиру Случевскому с просьбой ходатайствовать перед министром юстиции о помиловании или значительном смягчении судьбы супругов Гимер. Заручившись его согласием, Анатолий Федорович отправился к Николаю Валериановичу Муравьеву.
С. Бунтман: «Мерзавцу Муравьеву».
А. Кузнецов: Да. И тот, непонятно из каких соображений, но согласился. В результате было получено личное разрешение Николая II на смягчение приговора. Лишение особенных прав и ссылка в Сибирь были заменены на один год тюрьмы, который в большей части уже был отбыт в рамках предварительного заключения.
Теперь, что касается пьесы «Живой труп». В 1897 году близкий друг Толстого, Николай Васильевич Давыдов, рассказал ему об этом деле. И Лев Николаевич заинтересовался. (Кроме того, Толстой косвенным образом был связан с семейством Гимер — писатель лично знал матушку Екатерины Павловны, Елизавету Антоновну). В дневнике от 29 декабря 1897 года Толстой записал: «Думал о «Хаджи-Мурате». Вчера же целый день складывалась драма-комедия: «Труп»».
Следующие два года писатель был занят «Воскресением». 2 января 1900 года другая запись: «Ездил смотреть «Дядю Ваню» и возмутился. Захотел написать драму «Труп», набросал конспект».
К концу 1900-го года Лев Николаевич завершил черновой вариант «Живого трупа». Новость о новой пьесе Толстого вновь всколыхнула в обществе воспоминания об истории супругов Гимер. В это время на пороге городского дома Льва Николаевича в Хамовниках появился юноша. Это был Николай Гимер младший. И он рассказал писателю следующее: «Я студент последнего курса первой Московской гимназии. Из-за того, что в газетах пишут о том, что Вы закончили пьесу, дело опять всколыхнулось. Мама страдает, меня опять травят одноклассники. Пожалуйста, не публикуйте ее».
И Толстой дал ему обещание: «Пока я жив, пьесу в публикацию не дам».
И, действительно, «Живой труп» увидел свет только после смерти автора.