Время уходить

Кто не помнит фразу «Вот тебе, бабушка, и Юрьев день!», которую как бы хотел выговорить «с растопыренными руками, присевший почти до земли» судья Аммос Фёдорович Ляпкин-Тяпкин в финальной сцене гоголевского «Ревизора»? Все помнят. Кто не знает, что автор пьесы намекает на разочарование крепостного крестьянина, весь год ждавшего возможности уйти от ненавистного помещика и получившего «заповедное лето» — запрет на переход на этот год от царя-батюшки? Все знают. Не все, правда, помнят, что фразу-то Гоголь позаимствовал у Пушкина: в «Борисе Годунове» её произносит про себя Григорий Отрепьев в корчме на литовской границе…

И уж совсем не многие в курсе того, что Герцен назвал первую прокламацию, изданную в 1853 году Вольной русской типографией в Лондоне и обращённую к русскому дворянству, «Юрьев день! Юрьев день!». Иными словами — важная фраза.

Но вот как этот переход осуществлялся? Многие ли крестьяне переходили? Почему его в конце концов отменили?

Мы не слишком хорошо представляем себе, когда именно устанавливается на Руси представление о том, что крестьянин привязан к земле, на которой живёт, и у владельца земли есть на этого крестьянина определённые права. Понятно лишь, что представление это достаточно давнее: например, ещё в 12 в. новгородский князь Всеволод Мстиславич даёт Юрьеву монастырю Терпужский погост Ляховичи «с землёю и с людьми <курсив наш — А. К.> и с коньми и лес и борти и ловища <ульи и рыбные промыслы — А. К.>…». Сохраняется эта практика и через два столетия: митрополит Алексей в 1377 г. даёт Михайловскому Московскому монастырю «многа… села, и люди, и езера, и нивы, и пажити… еже довлеет на потребу братии».

Митрополит Алексей. (Wikimedia Commons)

Несомненно, что к 16 в. свободных в современном смысле слова крестьян в Московском государстве не имеется, они все «чьи-либо». Однако рабства, к которому без особенной натяжки приравнивается крепостное право 18 в., мы не наблюдаем, и возможность ухода от помещика — тому одно из доказательств.

Н. М. Карамзин полагал, что мероприятия Федора Иоанновича и Годунова по ограничению (в какой степени — вопрос в исторической науке остродискуссионный) права крестьян переходить от помещика к помещику осуществлялись в интересах мелких помещиков, основной массы служилого дворянства, на которых опирался «избранный царь»: «Богатые владельцы, имея не мало земель пустых, лишались выгоды населять оные хлебопашцами вольными, коих они сманивали от других вотчинников или помещиков», т. е. тоже были недовольны отменой Юрьева дня. «Тем усерднее, — полагает автор, — могли благодарить Годунова владельцы менее избыточные, ибо уже не страшились запустения ни деревень, ни полей своих от ухода жителей и работников». Речь идет о том, что у помещика небогатого крестьян эксплуатировали, как правило, сильнее, и они рады были переселиться к более зажиточному землевладельцу, а те, в свою очередь, подчас даже сманивали к себе новых работников. Эту мысль выражает в «Борисе Годунове» (а влияние карамзинской «Истории…» на это произведение трудно переоценить) боярин Афанасий Пушкин:

Вот — Юрьев день задумал уничтожить.
Не властны мы в поместиях своих.
Не смей согнать ленивца! Рад не рад,
Корми его; не смей переманить
Работника! — Не то, в Приказ холопий.
Ну, слыхано ль хоть при царе Иване
Такое зло? А легче ли народу?
Спроси его. Попробуй самозванец
Им посулить старинный Юрьев день,
Так и пойдет потеха.

Впрочем, не такой уж «старинный». Возникает правило Юрьева дня всего за 100 с небольшим лет до разговора Пушкина с Шуйским и Воротынским, в Судебнике 1497 года: «…А Христианом отказыватися из волости, ис села в село, один срок в году, за неделю до Юрьева дни осеннего и неделю после Юрьева дни осеннего. Дворы пожилые платят в полех за двор рубль, а в лесех полтина. А которой христианин поживет за ким год, да пойдет прочь, и он платит четверть двора, а два года поживет да поидеть прочь, и он полдвора платит; а три годы поживет, а пойдет прочь, и он платит три четверти двора; а четыре года поживет, и он весь двор платит».

Давайте разберёмся: много или мало нужно было заплатить за «пожилое», т. е. за то, что «пожил за хозяином»? В степной и лесостепной полосе («в полех») проживший всего 1 год платил 25 копеек, четыре года и более — рубль. За 1 —2 копейки можно было купить курицу. Дойная корова стоила рубль-полтора, крестьянская лошадь в расцвете сил — 2,5 — 3 рубля. Иными словами, деньги немалые, особенно с учетом того, что нужно было помимо этого принести оговоренный оброк (в то время ещё обычно натуральный — зерном, холстом) и выплатить долги, в которые крестьянину на новом месте трудно было не влезть.

Тем не менее крестьяне уходили — и к более крупным помещикам, сманивавшим их, несмотря на запреты, и просто «наобум господа Бога». Опричник Генрих Штаден, немец, прослуживший Ивану Грозному 12 лет и подробно потом своё пребывание «на Москве» описавший, утверждал, что от некоторых помещиков крестьяне уходят поголовно и их поместья «пустели в день святого Юрия». Видный советский историк Б. Д. Греков, изучивший приходно-расходные книги крупнейшего Иосифова Волоколамского монастыря, на землях которого жили сотни крестьянских семей, отмечает, что в 1573−74 гг., например, имели место 50 переходов: 24 «выхода», 24 «входа», и 2 семьи переместились внутри монастырских владений. Часто заинтересованные в крестьянах крупные землевладельцы ссужали своих будущих «подопечных» средствами «на подъём»: «Дано Трызновскому крестьянину Купре Тереховскому на выход в заем рубль денег. Да Раменскому крестьянину Ивану Яковлеву сыну в дер. Рамановская на выход же дано полтина денег в заем».

Сцены русского быта. 17-й век. (Wikimedia Commons)

Стремление центральной власти опереться на мелких помещиков — основу служилого сословия —вызвало и введение «заповедных лет» (годов, когда все переходы запрещались), и увеличение срока сыска беглых, а в 1649-м при составлении Уложения — и окончательную отмену всех переходов. Отныне крестьянин был навечно прикреплён к земле, покупался и продавался вместе с нею.

Уходить больше было нельзя. Оставалось только бежать.