Письмо А. И. Герцена императору Александру II
Государь,
Ваше царствование начинается под удивительно счастливым созвездием. На Вас нет кровавых пятен, у Вас нет угрызений совести.
Весть о смерти Вашего отца Вам принесли не убийцы его. Вам не нужно было пройти по площади облитой русской кровью, чтоб сесть на трон, Вам не нужно было казнями возвестить народу Ваше восшествие.
Летописи Вашего дома едва ли представляют один пример такого чистого начала.
И это не всё.
От Вас ждут кротости, от Вас ждут человеческого сердца. — Вы необыкновенно счастливы!
Судьба, случайность, всё — окружило Вас чем-то, говорящим в Вашу пользу. Вы одни из всех Ваших родились в Москве и родились в то время, как она воскресала к новой жизни после очистительного пожара. Бородинские и тарутинские пушки, едва воротившиеся из-за границы, еще покрытые парижской пылью, возвестили с высот Кремля о Вашем рождении. Я пятилетним ребёнком слушал их и помню.
Рылеев приветствовал Вас советом, — ведь Вы не можете отказать в уважении этим сильным бойцам за волю, этим мученикам своих убеждений?
— Почему именно Ваша колыбель внушила ему стих кроткий и мирный? Какой пророческий голос сказал ему, что на Вашу детскую голову падёт со временем корона?
Вас воспитал поэт, которого любила Россия.
В день Вашего совершеннолетия была облегчена судьба наших мучеников. — Да, Вы удивительно счастливы!
Потом Ваше путешествие по России. Я его видел — и больше, я его очень помню; через Ваше предстательство моя судьба географически улучшилась, меня перевели из Вятки во Владимир — я не забыл это.
Сосланный, в дальнем заволжском городе, я смотрел на простую любовь, с которой шёл Вам навстречу бедный народ, и думал: «Чем он заплатит за эту любовь?»
Вот оно, время уплаты и как она Вам легка! Дайте волю Вашему сердцу. Вы, верно, любите Россию — и Вы можете так много — много сделать для народа русского.
Я тоже люблю народ русский, я его покинул из любви, я не мог, сложа руки и молча, остаться зрителем тех ужасов, которые над ним делали помещики и чиновники.
Удаление моё не изменило моих чувств, середь чужих, середь страстей, вызванных войной, я не свернул мое знамя. И на днях ещё во мне английский народ всенародно приветствовал народ русский.
Разумеется, моя хоругвь — не Ваша, я неисправимый социалист, Вы самодержавный император; но между Вашим знаменем и моим может быть одно общее, — именно: та любовь к народу, о которой шла речь.
И во имя её я готов принести огромную жертву. Чего не могли сделать ни долголетние преследования, ни тюрьма, ни ссылка, ни скучные скитания из страны в страну, — то я готов сделать из любви к народу.
Я готов ждать, стереться, говорить о другом, лишь бы у меня была живая надежда, что Вы что-нибудь сделаете для России.
Государь, дайте свободу русскому слову. Уму нашему тесно, мысль наша отравляет нашу грудь от недостатка простора, она стонет в цензурных колодках. Дайте нам вольную речь… нам есть что сказать миру и своим.
Дайте землю крестьянам. Она и так им принадлежит; смойте с России позорное пятно крепостного состояния, залечите синие рубцы на спине наших братий — эти страшные следы презрения к человеку.
Отец Ваш, умирая, — не бойтесь, я знаю, что говорю с сыном, — признался, что он не успел сделать всего, что хотел, для всех своих подданных…
Крепостное состояние явилось как угрызение совести в последнюю минуту.
Он не успел в тридцать лет освободить крестьян!
Торопитесь! Спасите крестьянина от будущих злодейств, спасите его от крови, которую он должен будет пролить…
…Я стыжусь, как малым мы готовы довольствоваться; мы хотим вещей, в справедливости которых Вы так же мало сомневаетесь, как и все.
На первый случай нам и этого довольно…
— Быть может, — на той высоте, на которой Вы стоите, окружённые туманом лести, Вы удивитесь моей дерзости; может, даже рассмеётесь над этой потерянной песчинкой из семидесяти миллионов песчинок, составляющих Ваш гранитный пьедестал.
А лучше не смеяться. Я говорю только то, что у нас молчат. Для этого я и поставил на свободной земле первый русский станок, он, как электрометр, показывает деятельность и напряжение сгнетённой силы…
Несколько капель воды, не находящие выхода, достаточны, чтоб разорвать гранитную скалу.
Государь, если эти строки дойдут до Вас, прочтите их беззлобно, одни — и подумайте потом. Вам не часто придётся слышать искренний голос свободного русского.
ИСКАНДЕР [Псевдоним А. И. Герцена]
10 Марта 1855
Государственный архив Российской Федерации. Ф. 109. 1 экс. 1834 г. Д. 239. Ч. 10. Л. 512−513 об.