С. БУНТМАН: А сегодня у нас дело, связанное с завтрашним днём.
А. КУЗНЕЦОВ: Именно! Мы привязались к дате, потому что это одна из тех дат, и тут нам уже не мешает разница между старым и новым стилем, уже всё, уже новый стиль.
С. БУНТМАН: Да, потому что у нас эти тринадцать дней свистнулись ещё в феврале того же самого года, восемнадцатого, да, да.
А. КУЗНЕЦОВ: Да. То есть уже почти полгода как нет старого стиля и уже больше полугода как нет старого мира, да? Папиросы «Ира» — это всё, что осталось от старого мира, вспоминается нэповская реклама.
С. БУНТМАН: Ну, скажем так: ну, некоторая — осталась от старого мира, пока не, не отряхнули его прах, это кстати, один из эпизодов, когда отряхивали прах!
А. КУЗНЕЦОВ: Совершенно верно.
С. БУНТМАН: Ну то есть многопартийности, например.
А. КУЗНЕЦОВ: Более того — в середине восемнадцатого года, а речь у нас пойдёт именно о событиях этого времени, было ещё абсолютно неочевидно, что, собственно говоря, происходит. Более того, забегая вперёд скажу, что вот то, что в советской историографии называли мятежом левых эсеров — мятеж не может кончиться удачей, в противном случае его зовут иначе, да? Вот это, эти события некоторые исследователи современные называют попыткой начала третьего этапа революции: первый этап февраль, второй этап октябрь, а вот июль восемнадцатого — это неудавшаяся попытка революцию повести в несколько другом направлении, нежели задал октябрь, вот с этого давайте и начнём.
Мы говорим о мятеже левых эсеров, мы будем говорить о довольно скромном, как мы увидим, с организационной точки зрения процессе в революционном трибунале, который будет ставить такую своеобразную точку, а на самом деле многоточие, я об этом скажу обязательно, в этом деле: просто эсерам припомнят потом этот мятеж ещё раз на судебном процессе. Сразу хочу предупредить: у нас последнее время в реакции нашей аудитории, именно нетаковской аудитории, участились случаи, когда говорят — ой, ну это дело точно было.
С. БУНТМАН: Ну да.
А. КУЗНЕЦОВ: Граждане! Как правило, ваши подозрения не имеют под собой вообще никакого основания, разве что — может быть, люди с очень хорошей памятью действительно помнят, что какие-то дела мы предлагали несколько раз, а они всё не проходили, не проходили, когда было голосование, вот. И…
С. БУНТМАН: Вечные вторые, вечные третьи там были дела, да?
А. КУЗНЕЦОВ: Нам бы сейчас это голосование, да, вот бы мы денег-то пособирали бы на этом-то!
С. БУНТМАН: Ну да.
А. КУЗНЕЦОВ: А тогда-то нам казалось, что все деньги мира и так у нас в кармане, чего мы тут, наголосовали мы бесплатно, сейчас локти кусаем. Вот, но на самом деле вот к данному сегодняшнему процессу — действительно, может быть, людям покажется, что эта тема была, потому что на самом деле мы касались мятежа левых эсеров в двух наших передачах: одна была посвящена Якову Блюмкину.
С. БУНТМАН: Да, который, с которого, в общем-то, всё началось, почти.
А. КУЗНЕЦОВ: А вторая была посвящена Марии Спиридоновой, но передача, посвящённая суду над Марией Спиридоновой, была связана с её первым делом, ещё тогдашним, ещё времён первой русской революции, а дальше просто в конце передачи, рассказывая о её последующей судьбе и совершенно трагических поворотах этой судьбы, мы — да, упомянули, что в том числе она попала под суд и вот после, так сказать, событий 6 июля восемнадцатого года, так что тема у нас свежая, мы подробно об этом ранее не говорили, так что, пожалуйста, не предъявляйте нам, у нас много настоящих грехов, не предъявляйте нам претензии там, где они, в общем-то, беспочвенны.
С. БУНТМАН: В общем-то интересно, как наш процесс начался с оправдательной — самооправдательной речи.
А. КУЗНЕЦОВ: А потом может времени не хватить!
С. БУНТМАН: Ну да.
А. КУЗНЕЦОВ: В результате, да, а сам себя не оправдаешь — никто тебя не оправдает, это же известно! Интересно, что и в советской историографии, и это, в общем, в значительной степени проникло и в постсоветскую историографию — разногласия между большевиками и левыми эсерами выводятся из Брестского мира.
Я думаю, что применительно к мятежу левых эсеров — я уж буду использовать это старое советское клише, просто потому что оно всем привычно, а на самом деле все вы, конечно, понимаете, что это вопрос вкусовщины: называть мятежом, восстанием, да? Я отношусь к этому событию как к некому нейтральному событию, так сказать, вот этих лет, да, я не даю ему оценки, и левым эсерам не даю оценки.
Значит, так вот, это связано с двумя вещами, как мне кажется: ну, во-первых, то, что плавает на поверхности — мятеж начинается с убийства германского посла, убийство это (совершенно очевидно, и эсеры этого не скрывали никогда) это не акт мести лично графу Мирбаху за какие-то там его грехи.
С. БУНТМАН: Он совершенно ни при чём был, абсолютно, да!
А. КУЗНЕЦОВ: Абсолютно! Убивали именно посла Германии, а не конкретного человека, и именно для того — потому что они рассчитывали, что это приведёт к разрыву.
С. БУНТМАН: А то прогнулись, большевики прогнулись под Германию, заключили мир, да.
А. КУЗНЕЦОВ: Вбили кол, кол осиновый в перспективу общеевропейской революции и так далее, сейчас об этом немножко поговорим. Но самая, как мне кажется, главная причина, почему советская историография так именно на этой версии, на неё делала упор, заключается в том, что истинная — то есть не истинная, я не хочу сказать, что Брестский мир здесь ни при чём: он при чём, но он всё-таки не главная причина, а главная причина — это та политика, которую советская власть после заключения Брестского мира уже весной и в начале лета восемнадцатого года начинает проводить в деревне.
Что касается Брестского мира, то я хочу напомнить, что один из самых, а может быть, и самый яркий из лидеров левых эсеров, Мария Спиридонова, на съезде Советов, на IV, который ратифицировал Брестский мир, вопреки решению партии, нарушая партийную дисциплину, голосовала в поддержку Брестского мира, то есть в самой, в самом руководстве партии левых эсеров…
С. БУНТМАН: Так что вот, миру мир мы вам отвечаем, плюс правильно, отношение к крестьянству было главное, а вот не Брестский мир.
А. КУЗНЕЦОВ: Совершенно верно, совершенно верно. И сейчас я об этом скажу поподробнее, но дело в том, что история партии, самая объективная из всех наук, как мы понимаем, да — она, конечно, об этих разногласиях говорить, лишний раз напоминать не хотела, потому что эти разногласия даже в советское время в полных условиях полного господства, значит, одной-единственной верной идеологии, всё равно выглядели, ну, не очень в пользу большевиков.
О чём, собственно говоря, речь? Что, собственно, эсеров так насторожило? Во-первых, продразвёрстка. Дело в том, что советской власти, для того чтобы понять, что идиллическое представление о том, что мы будем крестьянам предлагать промышленные товары, а они в ответ нам будут обменивать на них потребное городу и армии количество продовольствия, не работает ни по одной причине: во-первых, у нас этих товаров крайне недостаточно.
С. БУНТМАН: Ну это так, да, мягко сказал ещё.
А. КУЗНЕЦОВ: А во-вторых, наступили такие времена, как пел Галич по совершенно другому поводу — и грянули тут всякие хренации, наступили такие времена, что даже если бы советская власть могла предложить в достаточном количестве, там, инвентаря, ситцу, так сказать, свечей стеариновых, керосину и прочих полезных в деревне промышленных товаров — я думаю, крестьяне всё равно бы до поры до времени придерживали бы хлеб со словами: с хлебом мы точно не пропадём, а без стеариновых свечей и ситцу мы и год, и два пересидим, слава богу, так сказать, наши женщины ещё домотканое полотно изготавливать не разучились.
Продразвёрстка — раз, и продразвёрстка ударила больнее всего именно по социальной опоре эсеров, потому что — хотя, конечно, исключения во все стороны бывали, но в то время в основном эсеров в деревне поддерживают зажиточные крестьяне и середняки, а вот бедняки уже вполне себе в основном на стороне большевиков. И большевики, чувствуя это, чувствуя, что основу деревни они по-прежнему эсерам проигрывают. Ну, а самое очевидное, наверное, свидетельство — это, которое большевики довольно болезненно восприняли, судя по реакции, это результат выборов в Учредительное собрание в конце семнадцатого года. Извините, эсеры получили 40 процентов при всеобщем голосовании всей России, а большевики не дотянули до 25.
С. БУНТМАН: Эсеры все, и правые и левые?
А. КУЗНЕЦОВ: Да, и правые и левые. Они получили 40 процентов и стали, по сути, партией, ну почти контролирующей Учредительное собрание. Если бы оно шло демократическим путем, то скорее всего большинство из того, что они планировали, они могли бы через него провести. И поэтому большевики декретом от 11 июня восемнадцатого года, который так назывался — «О комитетах бедноты», вводит вот эти самые комбеды с довольно широкими полномочиями, которые должны стать альтернативой чему? Советам. Тем самым сельским советам, в которых большинство пока находится у эсеров.
Ну, или скажем аккуратней, там и у меньшевиков тоже была определённая поддержка, которые пока не подконтрольны большевикам. Значит, вот эти самые комбеды эсеры восприняли как очень серьёзное покушение на свои территории, так сказать, наезд на эту территорию. И большевики, чувствуя, что надо давить, надо увеличивать это давление, через три дня после этого декрета следует декрет ВЦИК о том, что представители эсеров, правых и центристов, левых пока мы не трогаем, левые — союзники…
С. БУНТМАН: Ну да.
А. КУЗНЕЦОВ: А также меньшевиков, были исключены из состава ВЦИК. И этим же декретом предлагалось низовым советам тоже удалить из своего состава представителей этих партий. В результате один из представителей ЦК левых эсеров, Карелин — левых вроде пока не трогают, но всё-таки партийная солидарность, это его совсем недавние товарищи — он выступил с отдельным заявлением, что декрет абсолютно незаконный, граждане, что мы вообще с вами принимаем, потому что состав ВЦИК может менять только съезд. Сам ВЦИК не может.
С. БУНТМАН: Естественно, он орган, который выбирает…
А. КУЗНЕЦОВ: Конечно. ВЦИК это временный распорядительный орган в период между съездами советов.
И вот дальше я хочу процитировать уже современного, ну, недавно у нас покинувшего этот мир, точнее, крупного специалиста по советской истории, всем людям старшего поколения, конечно, хорошо известного, Ричарда Пайпса. Чем ценно? Он сторонний наблюдатель, он не из эсеров, не за большевиков, он, так сказать, ну как любой человек он не свободен от…
С. БУНТМАН: Ну ладно, он иностранный, псевдолиберальный и так далее…
А. КУЗНЕЦОВ: Лучше не скажешь. Так вот как Пайпс оценивает вот эту вот ситуацию, которая сложилась к исходу июня восемнадцатого года. Вот он что пишет: «Левые эсеры вдруг обнаружили, что сотрудничают с режимом расчётливых политиков, которые заключают сделки с Германией, со странами четверного согласия и вновь призывают буржуазию в кавычках управлять заводами и фабриками, командовать армией».
Это как раз время, когда Троцкий широко начинает привлекать так называемых военспецов, ломая при этом сопротивление многих в большевистском руководстве, кто кричит: нельзя, значит, золотопогонников допускать в нашу революционную армию — нет, тем не менее. «Что стало с революцией? Всё, что большевики делали после февраля 1918 года», — Брестский мир, да?
С. БУНТМАН: Да-да.
А. КУЗНЕЦОВ: «Не устраивало левых эсеров. Весной восемнадцатого года левые эсеры стали относиться к большевикам так же, как и сами большевики относились в семнадцатом к Временному правительству и к демократическим социалистам. Они объявили себя совестью революции, неподкупной альтернативой режиму оппортунистов и сторонников компромисса. По мере уменьшения влияния большевиков в среде промышленных рабочих левые эсеры становились для них всё более опасными соперниками, ибо взывали к тем самым анархическим и разрушительным инстинктам российских масс, на которые большевики опирались, пока шли к власти, но получив власть, стремились всячески подавить».
То есть левые эсеры оказались в том положении, в котором большевики были, когда у них не было власти, и у них были развязаны руки и свобода критиковать направо и налево, обвинять Временное правительство во всех.
С. БУНТМАН: Сейчас вам покажут, товарищи эсеры, какая у вас свобода критиковать оказавшихся у власти большевиков.
А. КУЗНЕЦОВ: При этом надо сказать, что левые эсеры даже в апреле восемнадцатого года будут вполне ещё себе активно участвовать в некоторых мероприятиях большевистской власти, которые — скажем так, их участие указывает на то, что им не то что там какая-то дальняя прозорливость была не очень присуща, но даже какие-то совершенно очевидные вещи, они буквально одноходовые комбинации, они просматривали.
Например, в апреле восемнадцатого года в Москве и ряде других городов, в основном центральной России, проводится превентивная операция по разоружению отрядов чёрной гвардии, анархистов. И в этом разоружении в составе чекистских отрядов вполне себе участвуют и левые эсеры, и рядовые, и члены…
С. БУНТМАН: А вообще много их среди чекистов было, левых эсеров?
А. КУЗНЕЦОВ: Среди левых эсеров (точно так же, как и в своё время в советском правительстве, из правительства они выйдут в знак протеста против Брестского мира), была определённая квота, и эта квота наполнялась левыми эсерами, причём я скажу так, что если мы сопоставим численность большевистской партии — а она уже не маленькая в начале восемнадцатого года, это не то же, что год назад, когда свершилась февральская революция — и примерную численность левых эсеров, то я бы сказал даже, что квота в процентном отношении была чуть побольше, чем реальное вот это вот соотношение.
Александрович, которого расстреляют после мятежа сразу же, не дожидаясь суда, трибунала, был одним из заместителей Дзержинского. А отряд Попова, который будут разоружать в ходе этого мятежа, в том числе с боями в городской черте, полностью практически состоял либо из левых эсеров, либо из людей беспартийных, которые не относились к другим каким-то партиям. То есть левые эсеры, принимая участие в превентивном ударе по анархистским отрядам, почему-то не понимали, что, скорее всего, следующими будут они. Не знаю почему. Но так или иначе — это получилось. Вот этот вот очень горячий июнь, а дальше в начале июля начинает свою работу очередной съезд советов.
С. БУНТМАН: В Большом театре?
А. КУЗНЕЦОВ: По-моему — да. Да, по-моему — да. Потому что Большой театр во время революции практически не пострадал. Наверное, на тот момент в Москве это наиболее подходящая площадка для каких-то торжественных заседаний. И вот ровно… Да, съезд открывается 5 июля.
С. БУНТМАН: Сегодня?
А. КУЗНЕЦОВ: Да, сегодня, начинать праздновать можно уже сегодня. Ну, а что происходит на завтра? Что происходит 6 июля? Андрей, дайте нам, пожалуйста, первую сдвоенную фотографию.
Слева фотография поприличнее. Это Яков Блюмкин. Человек совершенно феерической биографии. Я очень рекомендую тем, кто заинтересуется, пересмотрите, найдите нашу старую передачу о Якове Блюмкине, потому что ну сейчас у нас пересказывать ни времени, ни сил, но это действительно человек, о котором …
С. БУНТМАН: И до и после.
А. КУЗНЕЦОВ: И до, и после, и во время, и вообще более головокружительную биографию в 20-м веке, мне кажется, представить себе невозможно.
Ну, а справа от него его помощник, его правая рука, человек, которому жизнь отпустила гораздо более короткую биографию, да, Николай Андреев. Он проживёт всего пару лет после вот этих событий, умрёт на территории Украины от тифа, если я не ошибаюсь, году в девятнадцатом.
Вот эти два человека: один высокопоставленный сотрудник ЧК Блюмкин. Андреев был по протекции Блюмкина в ЧК принят на должность штатного фотографа, но он выполнял такие вот функции своего рода адъютанта при Блюмкине. Он привёл своего человека, ну, многие приводили своих людей, он поручился — верный товарищ, а Андреев действительно эсер со своим стажем. Они предъявляют мандат. Андрей, у нас там вот есть один мандат, он такой с печатью, красивый мандат, вот давайте мы его тоже предъявим, из которого следует, сейчас я надеюсь, что вы сможете его даже прочитать, даже я вам прочитаю. «Всероссийская Чрезвычайная Комиссия уполномочивает своего члена Якова Блюмкина и представителя Революционного Трибунала Николая Андреева войти в переговоры с Господином Германским Послом в Российской Республике по поводу дела, имеющего непосредственное отношение к Господину Послу». Более чем туманная формулировка. Сначала, даже сгоряча, когда уже заварится мятеж, будет заявлено…
С. БУНТМАН: Подписано Дзержинским.
А. КУЗНЕЦОВ: И завизировано секретарем Ксенофонтовым и печать. Всё, как назло, как выяснится — всё подлинное. Бланк подлинный, Феликс Эдмундович подписал, Ксенофонтов приложил настоящую печать и зафиксировал своей подписью, вот такая вот, что называется, ерунда. Они появляются в здании, Андрей, покажите там теперь, вот за двойной фотографией как раз современная фотография здания. Тем, кто любит центр Москвы и часто гуляет по Арбатским переулкам, это здание прекрасно знакомо. Сергей Бунтман, как я сильно подозреваю, наверняка ещё внутри бывал. Бывал, да?
С. БУНТМАН: Конечно, когда там — итальянское посольство там.
А. КУЗНЕЦОВ: Ну да.
С. БУНТМАН: И вот всё время себе представлял, как Блюмкин, убегая, повис, говорят, на решётке.
А. КУЗНЕЦОВ: Штанами зацепился за решётку, да-да-да. Это здание вообще с очень славной историей, находится в Денежном переулке в пяти минутах неторопливой ходьбы от метро «Смоленская». Ну, там проходите, справа МИД, пересекаете переулочек, и вот, собственно говоря, нынешнее посольство Итальянской Республики.
После того как, значит, с Германией отношения по поводу этого здания сложатся не очень хорошо, там будет особняк приёмов народного комиссариата по иностранным делам. И именно здесь на званом вечере Михаил Афанасьевич Булгаков познакомится со своей будущей второй женой, которая вернётся незадолго до этого из эмиграции. Приём будет посвящён газете «Накануне» и вообще всем этим тогда очень интересным сменовеховским па и пассажам советской власти. Ну вот они приходят в здание германского посольства, вызывают Мирбаха. Следующий, Андрей, покажите, пожалуйста, фотографию. Вот он, граф Мирбах.
С. БУНТМАН: Приличный человек на самом деле, кстати говоря.
А. КУЗНЕЦОВ: Ну он кадровый карьерный дипломат, в Германии это принято, при этом он в офицерском резерве, как военный по какой-то кавалерийской, по-моему, части. И когда он появляется и спрашивает, в чём, собственно, дело, Андреев в него стреляет, а потом, прикрывая свой отход, они бросают ещё несколько гранат. Помимо Мирбаха при беседе присутствовали советник посольства Рицлер, он потом после гибели Мирбаха будет исполнять обязанности посла, и переводчик Мюллер.
Это не самодеятельность Блюмкина, это осуществление решения ЦК, это действительно так. ЦК левых эсеров решил при помощи террористических актов добиться разрыва Брестского мира и, собственно говоря, об этом свидетельствует то, что практически сразу после смерти Мирбаха, как говорится, тело остыть ещё не успело, а уже появилось воззвание, в котором, например, такие есть слова: «Убит палач Мирбах. Немецкие шпионы и провокаторы, которые наводнили Москву и частью вооружены, требуют смерти левым социалистам-революционерам. Властвующая часть большевиков, испугавшись возможных последствий, как и до сих пор, исполняет приказы германских палачей. Вперёд, работницы, рабочие красноармейцы, на защиту трудового народа, против всех палачей, против всех шпионов и провокационного империализма». Сегодня нам может показаться, что здесь вообще никакой логики нет, какая-то абсолютно бессвязица.
С. БУНТМАН: Абсолютно.
А. КУЗНЕЦОВ: А на самом деле людям того времени логика очень понятна, просто здесь она опущена, связочка одна пропала. С какой стати немецкие шпионы и провокаторы вдруг наводнили революционную Москву? Всего год назад, летом семнадцатого года, во всех газетах публикации о том, что большевики — германские шпионы, что Ленин набил карманы золотом германского генштаба.
С. БУНТМАН: Ну да.
А. КУЗНЕЦОВ: Что вы думаете, забыли за год, что ли, это? Поэтому, когда эсеры, не говоря этого прямо, но у них воззвание: немецкие шпионы наводнили Москву.
С. БУНТМАН: Ах немецкие шпионы?
А. КУЗНЕЦОВ: То всем понятно, кто же кран-то им открыл? Откуда же эта вода-то полилась?
С. БУНТМАН: Маленький вопрос, который здесь есть от Николая за 300 рублей. «Как в те времена вообще, с учётом огромной страны, агитация распространялась, и у эсеров тех же самых. Или это всё локальные события? Как это распространилось?» Газеты, что ещё? Листовки?
А. КУЗНЕЦОВ: Вот когда советская власть будет в двадцать втором уже году на большом процессе эсеров, мы о нём тоже говорили в связи с делом Фанни Каплан, потому что там обвинение в убийстве Ленина прозвучит, в подготовке убийства Ленина — вот когда будут судить уже всю партию эсеров, а не только организаторов восстания 1918 года, вот тогда и скажут, что сразу практически за восстанием в Москве последует несколько выступлений либо прямо эсеров, либо околоэсеровских сил по всей стране.
Ну например, 6−7 это мятеж в Москве, а 10−11 июля, через полнедели, в Симбирске на Волге, больше 1000 вёрст, поднял мятеж командующий восточным фронтом Красной Армии левый эсер Муравьёв. И вот, дескать: «Расскажите нам теперь, товарищи защитники эсеров, что это не части заранее выношенного плана». А как распространялось — телеграф? Телеграф, ничего другого.
С. БУНТМАН: Телеграф?
А. КУЗНЕЦОВ: Телеграф.
С. БУНТМАН: Ну это то вот, когда знаменитая картина, смотрит Ленин, Дзержинский.
А. КУЗНЕЦОВ: Да, да.
С. БУНТМАН: Вариант для дам, Сталин был раньше.
А. КУЗНЕЦОВ: Или в гениальном фильме Алова и Наумова «Бег», это мог быть Фрунзе, например.
А тем временем в Москве эсеры потихонечку начинают просто брать власть. И главную роль, роль эсеровской гвардии, выполняет отряд (вот прямо сразу после блюмкинского мандата такая плохенькая фотография человека в матросской форме), отряд Попова. Вот он вам, Попов. Извините, фотографии лучше не сохранилось. Тем более что Попов тоже проживёт жизнь очень недолгую. Но если жизнь Андреева оборвёт тифозная вошь, то жизнь Попова примерно в те же поры, на год, если не ошибаюсь, позже, оборвёт уже вполне себе чекистская пуля. Ну сейчас пару слов о его жизни после восстания я, наверное, скажу.
Совсем ещё молодой человек, он один из вот этих вот балтийских братишек, которые в своё время, ещё находясь в Гельсингфорсе, то есть в Хельсинки, вот они поднимали, делали революцию на балтийском флоте. Когда флот перевели сюда, в Кронштадт, соответственно, они стали… То есть это центробалтовский революционный братишка. Ну и со всеми ухватками этих самых революционных братишек. Любит выпить, вроде бы даже кокаина не чурался, когда имел к нему доступ. Абсолютно, что называется, в современном жаргоне безбашенный, очень горячий. Сначала делает, потом ещё раз делает, потом, может быть, думает.
Вот такой вот лихой, весь обвешанный бомбами. Но именно этому человеку. Вот ты говоришь, каково участие? Вот он командует отрядом. Велик ли отряд? За пару-тройку дней до начала восстания Попов вдруг начал бомбардировать всякие интендантские ведомства требованиями немедленно…
С. БУНТМАН: Не в смысле, увешанный бомбами? Бомбардировать.
А. КУЗНЕЦОВ: Нет, не в прямом. Пока всё-таки в переносном смысле.
С. БУНТМАН: Письменно.
А. КУЗНЕЦОВ: И письменно, и посылая свою братву для внушительности. Дескать, пожалуйста, немедленно требуя удовлетворить все наши потребности в продовольствии, в боеприпасах и в медикаментах. То есть он на войну собирается. Потому что что такое немедленное требование удовлетворить все требования в медикаментах? Значит, человек предвидит потери. Хотя вроде никакой речи о возможной отправке отряда Попова на фронт не ведётся, это отряд ВЧК. Это то, что пришло, извините меня, на смену отдельному корпусу жандармов. Это кулаки политической полиции. Кто ж таких на фронт-то отправит?
И вот Попов в своих требованиях указывает численность отряда в тысячу человек. Он, видимо, как обычно в таких случаях бывает, слегка перегнул, но современные исследователи разными путями оценивают численность отряда Попова в 600−800 человек.
С. БУНТМАН: Ого!
А. КУЗНЕЦОВ: Всё равно внушительная сила.
С. БУНТМАН: Батальон.
А. КУЗНЕЦОВ: Это полноценный, полного укомплектования батальон. И это в основном либо левые эсеры — немалая часть из тех же самых матросов, то есть это люди, которых он хорошо знает. Когда-то в этом отряде Попова, первоначально, было довольно много финнов. Это наследие от этого гельсингфорского перехода. Но Попов сделал немало для того, чтобы число финнов, не знаю, чем они его не удовлетворяли, наверное, своим партийным безразличием — он их под благовидными предлогами разослал по разным частям. Сражаться против начавшегося мятежа чехословаков в Сибири, или так далее, так далее.
С. БУНТМАН: Ну да.
А. КУЗНЕЦОВ: А на их место своих, своих, своих, своих. Кстати, о национальном вопросе, раз уж мы об этом заговорили. Исследователи обращают внимание на то, что помимо того, что 6 июля — это день работы съезда, это как раз вот после всех этих вот декретов. 6 июля — это ещё, по старому стилю, Иванов день.
С. БУНТМАН: Как это так-то?
А. КУЗНЕЦОВ: Который наступает после ночи на Ивана Купала.
С. БУНТМАН: А!
А. КУЗНЕЦОВ: К 22 прибавляем 13 дней. Это старое 22 июня.
С. БУНТМАН: Ну да.
А. КУЗНЕЦОВ: Чрезвычайно важный праздник в балтийских землях.
С. БУНТМАН: Лиго у латышей. И так далее.
А. КУЗНЕЦОВ: Вот именно латыши, по мнению специалистов, и интересовали в данном случае товарищей левых эсеров. Потому что именно в латышских отрядах видели наиболее верную, наиболее надёжную опору большевистской власти. И то, что было известно, латыши это не скрывали — что они собираются отмечать этот праздник. И на Ходынском поле, которое как известно, поле военных манёвров, поле военных парадов, всяких праздников. Это потом из него аэродром сделают.
С. БУНТМАН: Ну да. Имени Троцкого.
А. КУЗНЕЦОВ: Ну, в том числе. А пока это ещё обычное…
С. БУНТМАН: А, нет. Имени Троцкого — это центральный был.
А. КУЗНЕЦОВ: Центральный был.
С. БУНТМАН: Извините.
А. КУЗНЕЦОВ: Тоже не очень далеко, кстати говоря. Вот они стройными рядами, неся под мышками и в вещмешках всё, что необходимо для праздника, они отчалили на Ходынку. И это, видимо, тоже один из аргументов в пользу того, что именно 6 июня надо начинать восстание. И дальше начинаются события, которые внятно потом советская власть так и не объясняла. Лично Дзержинский отправляется утихомиривать мятежников.
С. БУНТМАН: Лично Дзержинский?
А. КУЗНЕЦОВ: Лично Дзержинский.
С. БУНТМАН: Вот это вот мне всегда было непонятно.
А. КУЗНЕЦОВ: Ну, потому что, Серёж…
С. БУНТМАН: Что там происходит?
А. КУЗНЕЦОВ: Ну, что…
С. БУНТМАН: Это понятно было только в фильме «Шестое июля», знаешь, который вот был?
А. КУЗНЕЦОВ: Знаю. Замечательный фильм Юлия Карасика, который сегодня не утратил своей художественный ценности. Ну, и как мне кажется, в известном смысле, это определённый исторический взгляд, конечно. Безусловно отцензурированный. Там играет Дзержинского, если я не ошибаюсь, Михаил Козаков, да?
С. БУНТМАН: Угу.
А. КУЗНЕЦОВ: Вот.
С. БУНТМАН: Ленин — Каюров, по-моему.
А. КУЗНЕЦОВ: Ленин — Каюров, безусловно. Алла Демидова…
С. БУНТМАН: Мария Спиридонова.
А. КУЗНЕЦОВ: Мария Спиридонова. Прош Прошьян — Джигарханян. И вообще, там множество замечательных актёров. Сегодня люди, которые предпочитают говорить о том, что мы на самом деле почти ничего не понимаем о реальных движущих силах этого мятежа, говорят о том, что, вполне возможно, это вообще инсценировка большевиков. Что большевики сами, либо втёмную, либо даже не совсем втёмную подстроили, подставили, вынудили эсеров подставиться.
С. БУНТМАН: Чтобы их устранить.
А. КУЗНЕЦОВ: Конечно.
С. БУНТМАН: Просто-напросто.
А. КУЗНЕЦОВ: Что Дзержинский отправился лично в казармы угомонять взбунтовавшихся. Давайте, Андрей, покажем казармы, сразу после портрета морячка.
С. БУНТМАН: Это какие казармы-то?
А. КУЗНЕЦОВ: Это казармы на Хитровке. В Казарменном переулке.
С. БУНТМАН: Так. В Казарменном переулке.
А. КУЗНЕЦОВ: Молчановские казармы.
С. БУНТМАН: Молчановские, да?
А. КУЗНЕЦОВ: По-моему, они так назывались.
С. БУНТМАН: Или Покровские?
А. КУЗНЕЦОВ: Покровские, Покровские.
С. БУНТМАН: Это Покровские казармы, да. Это от бульвара, как раз, вид. Да.
А. КУЗНЕЦОВ: От Яузского, да?
С. БУНТМАН: Это ещё Покровский.
А. КУЗНЕЦОВ: Это Покровский ещё бульвар. В общем, это Хитровка.
С. БУНТМАН: Там за ними Хитровка, там дальше всё.
А. КУЗНЕЦОВ: Там горка, да. Подколокольный переулок. Певческий. Вот эти вот края. И Дзержинский был арестован. На его место был временно исполняющий обязанности назначен, Мартын Иванович Лацис. Андрей, покажите нам ещё один двойной портрет, Дзержинский с Лацисом. Да, совершенно верно. Вот этот вот.
То есть есть подозрение, что Дзержинский, отправляясь к поповцам, исходил либо из того, что поповцев обманули и достаточно его авторитета, чтобы их вернуть в правильный лагерь. Это близко к советской официальной версии. Ну а, вот, люди, более конспирологические версии высказывающие, говорят о том, что не иначе как Феликс Эдмундович пошёл для того, чтобы подкорректировать то, что пошло не совсем по плану.
С. БУНТМАН: Ну да.
А. КУЗНЕЦОВ: То есть он как один из дирижёров, он решил личной явкой внести необходимые коррективы. В общем, так или иначе, факт остаётся фактом. Примерно на сутки с позднего утра шестого до позднего утра седьмого у эсеров, как это видится сегодня, была абсолютно реальная возможность по крайней мере в Москве захватить власть. Они уже взяли под свой контроль телеграф, уже были взяты под свой контроль мосты. В Москве мосты такой роли, как в Петрограде, конечно, не играют, но тоже играют своеобразную роль.
С. БУНТМАН: Ну, в общем-то надо как-то из Замоскворечья-то переправляться.
А. КУЗНЕЦОВ: Надо, конечно, большие массы войск-то по мостам переправлять. Так что всякое возможно. Но, и это отмечают сейчас практически все исследователи, эсеров хватило на очень удачный замах на старт.
С. БУНТМАН: Говорят, что Лановой играл Дзержинского?
А. КУЗНЕЦОВ: Лановой?
С. БУНТМАН: Не помню я.
А. КУЗНЕЦОВ: Я сейчас не готов. А достаточно давно этот фильм пересматривал. Ну, можно посмотреть.
С. БУНТМАН: Ну ладно, может быть. Всё равно.
А. КУЗНЕЦОВ: В общем, так или иначе, к окончанию утра 7-го числа стало понятно, что эсеры не имеют плана победного завершения этого мятежа. Видимо, они исходили из того, что, победно начавшись, всё остальное посыпется само. А оно не посыпалось.
С. БУНТМАН: На что они рассчитывали-то? Почему должно было посыпаться?
А. КУЗНЕЦОВ: Вот такой тебе яркий, на мой взгляд, эпизод. Когда мятеж начался и пока развивается крайне успешно для его организаторов, Мария Спиридонова является на съезд. Она одна из делегатов съезда советов.
С. БУНТМАН: Да.
А. КУЗНЕЦОВ: И она залезает на сцене прямо на стол. И кричит: «Слушай, Земля! Слушай, Земля!» Обращается со всякими антибольшевистскими воззваниями. И, возможно, рассчитывает на то, что съезд пойдёт за ней прямо сейчас. А её арестовывают, нейтрализуют. Выдающуюся роль в нейтрализации мятежа сыграл Ленин. Действительно. Эти сутки он, видимо, практически не спит. Он отдаёт конкретные целеуказания.
Очень полезен оказался — фактически его в какие-то моменты правой рукой оказывается Николай Подвойский. Тот, которого мы знаем как вроде бы руководителя октябрьского, военного руководителя, октябрьского восстания в Петрограде. Вот в этой роли он как раз не очень убедителен. Мы-то знаем, что там другие люди, просто вычеркнутые впоследствии из истории, сыграли в ней более динамичную роль.
С. БУНТМАН: Ну Подвойского тоже не очень вчеркивали потом. Самого-то.
А. КУЗНЕЦОВ: А вот в подавлении эсеровского мятежа он как раз очень активен. Ну и большую роль сыграла позиция человека, которого, несмотря ни на что, даже после его абсолютного лояльного поведения в рамках мятежа, его всё равно будут в чём-то подозревать и предлагать видные большевики: а давайте на всякий случай его расстреляем. Это Вацетис. Ну, расстрелять товарища Вацетиса никогда не поздно, как показали события уже второй половины тридцатых годов.
С. БУНТМАН: Ну да. Один из первых главкомов был Вацетис.
А. КУЗНЕЦОВ: Один из первых главкомов. Кадровый офицер, полковник царской армии. Видимо, очень грамотный и в отношении штабной, и в отношении…
С. БУНТМАН: Знаешь, как латыши говорят до сих пор? Эх, был бы у нас тогда такой главнокомандующий, как Вацетис! В Латвии так называемой, буржуазной.
А. КУЗНЕЦОВ: Да. Одним словом, это действительно крупный военный специалист. И вот его латышские стрелки, дисциплинированно не успевшие развернуть масштабное празднование Иванова дня, в конечном итоге восстановили порядок. Андрей, вы знаете, я не вижу, по идее у нас должна быть карта. По-моему есть, да. Вот эта, да.
С. БУНТМАН: Так, давайте разберёмся.
А. КУЗНЕЦОВ: Правда, на ней, к сожалению, очень неяркие краски. Но, если вы посмотрите на восточную часть карты, увидите здесь такую штриховку. Это как раз Хитровка.
С. БУНТМАН: Это карта центральная. Здесь Бульварное кольцо.
А. КУЗНЕЦОВ: Да, это центр.
С. БУНТМАН: И кусочек Садового, да.
А. КУЗНЕЦОВ: Кусочек Садового. Ну, Замоскворечье ниже, соответственно. И вот там, ну, сейчас ближайшая, для тех, что ориентируется в Москве по схеме метро, ближайшее метро «Китай-город». Вот в этих краях. Там прямо по, я не вижу отсюда, но, по-моему, по Покровке эсеровский отряд Попова занял, так сказать, линию фронта. Дальше по ним стали применять просто артиллерию.
С. БУНТМАН: Да, Покровка, Маросейка и дальше Ильинка.
А. КУЗНЕЦОВ: И Троцкий будет потом, когда будет отчитываться об этих событиях, будет говорить: артиллерия стреляла безупречно, безукоризненно. Не знаю, безукоризненно она стреляла или нет, но, конечно, их начали отжимать. Их начали отгонять в сторону.
С. БУНТМАН: Но куда? Откуда? Везде стреляла артиллерия-то.
А. КУЗНЕЦОВ: Ну, там же высоты кругом. Там эта самая горка, и всё прочее. Поставили артиллерию, стреляли. И я так понимаю, что стреляла в основном мортирная артиллерия. То есть стреляли по навесной траектории, а не по настильной. Их начинала оттеснять туда, в сторону восточных узлов железных дорог. В направлении нынешних Перово и Новогиреево.
С. БУНТМАН: Ну, вот, Курский там…
А. КУЗНЕЦОВ: Да-да-да. Тогда глубоко подмосковных. Ну и в конечном итоге… Сам Попов, вынырнет, ни много ни мало (вот тоже причудливая биография, не такая, конечно, как у Блюмкина), вынырнет у батьки Махно. Какое-то время прямо в Гуляйполе будет у него одной из самых правых его рук. Будет всячески агитировать. С Поповым советской власти придётся ещё разговаривать, когда он официально будет приговорён к смертной казни. Никто этого приговора не отменял. Но когда он будет одним из представителей Махно на переговорах, там, в полях, не где-то за столом…
С. БУНТМАН: Ну Махно был временами очень нужен.
А. КУЗНЕЦОВ: Очень, очень нужен.
С. БУНТМАН: Как в Крымской операции.
А. КУЗНЕЦОВ: Очень нужен, конечно. Ну, а начнёт-то Попов, когда удерёт из Москвы, он начнёт — ещё с Петлюрой он успеет повоевать там тоже. Он так и останется революционером.
С. БУНТМАН: Ну конечно. С двумя силами Махно никогда не входил в союзнические отношения. С добровольцами и с петлюровцами.
А. КУЗНЕЦОВ: Вот. Совершенно верно.
С. БУНТМАН: Да. Как-то так.
А. КУЗНЕЦОВ: Ну, а дальше мятеж подавлен, и надо решать, что с этим со всем делать, и хотя большинство организаторов мятежа так или иначе улизнули, а кого-то, как Александровича и нескольких наиболее активных, ну скажем так — офицеров, да, отряда Попова расстреляли сразу по горячим следам решением коллегии ЧК без всяких там судов, но сделать это в отношении известных революционеров, видимо, так сказать, не решились, и поэтому в ноябре восемнадцатого года состоялось заседание революционного трибунала при ВЦИКе — мы довольно подробно про этот орган рассказывали в программе «Дилетанты» где-то полгода назад, наверное, Серёж, или даже, наверное, побольше: у нас был какой-то номер «Дилетанта», так или иначе связанный с французской революцией.
С. БУНТМАН: А, ну да, там было, с террором, да.
А. КУЗНЕЦОВ: И вы с Айдаром меня пригласили в передачу как раз именно поговорить.
С. БУНТМАН: Да-да-да, поговорить о революционном трибунале. Да.
А. КУЗНЕЦОВ: О революционном трибунале у нас, в нашем, так сказать, варианте в том числе. И вот эти самые революционные трибуналы, то есть органы достаточно упрощённого такого, но не — это не военно-полевые суды тем не менее. Покажите, пожалуйста, Андрей, нам последнюю фотографию, вот ту, которая у нас вылезла на первое место.
И вот вы видите перед собой слева плохого качества фотографию, но не нашёл, опять же, лучше — это Отто Карклин: несколько братьев-революционеров придут в революцию, вот он недолгое время, мне кажется, меньше полугода он будет заместителем председателя трибунала при ВЦИКе, ну, а правого человека, на правой фотографии — мы вам именно эту фотографию показываем уже не первый и не второй раз, это Николай Крыленко, будущий нарком юстиции, страстный обвинитель на целом ряде процессов: вот он здесь выступает в качестве обвинителя, почитайте его — они изданы, почитайте его судебные речи, почувствуйте его…
С. БУНТМАН: Стиль!
А. КУЗНЕЦОВ: Стиль, так сказать, да, вот. Ну вот кусочек зачитаю прямо из официального сообщения: «Из всех обвиняемых в заседание трибунала доставлены Спиридонова и Саблин». То есть из более чем десятка человек на скамье подсудимых всего два человека: Андрей, покажите, пожалуйста, фотографию — она у нас сейчас с вами последняя стоит в углу, вот тоже двойная фотография.
С. БУНТМАН: Вот, да, Спиридонова и Саблин, да.
А. КУЗНЕЦОВ: Спиридонова и Саблин. Я не нашёл фотографию Саблина этого времени, здесь уже вы видите по форме, здесь он уже двухромбовый краском, это более поздняя фотография, я думаю, что лет на десять примерно…
С. БУНТМАН: Комдив?
А. КУЗНЕЦОВ: Ну, я думаю, что это ещё до введения персональных званий, до тридцать пятого года, вот, потому что, конечно, очистительная машина второй половины тридцатых годов бывшего красного командира Саблина-то разъяснит. Но ты прав в том смысле, что должности в основном — он действительно, в тридцатые годы он реально командует дивизиями, несколько таких должностей он сменил. Ну, а Мария Александровна Спиридонова — это фотография примерно вот того времени, о котором идёт речь.
С. БУНТМАН: Объясни, пожалуйста, загадку Блюмкина!
А. КУЗНЕЦОВ: Ты имеешь в виду какую часть загадки?
С. БУНТМАН: Что ему ничего не было практически!
А. КУЗНЕЦОВ: Я не знаю, так ли это, но дело в том, что, похоже — ну, простой ответ, для конспирологов: Блюмкин agent provocateur.
С. БУНТМАН: Ну да.
А. КУЗНЕЦОВ: Блюмкин свой человек изначально, и по…
С. БУНТМАН: Его дело было спровоцировать, сделать, чёрт с ним с Мирбахом, ну, а здесь вот…
А. КУЗНЕЦОВ: Для людей, которые считают, что это вообще чрезвычайно тёмная история и что это большевистская провокация — конечно, Блюмкин идеальная фигура вот именно такого рода. Другая, значит, точка зрения: вполне возможно, что у Блюмкина был, по крайней мере позже он проявится уже открыто, очень мощный покровитель — чей человек Блюмкин буквально через год? Троцкого.
С. БУНТМАН: Оу.
А. КУЗНЕЦОВ: Блюмкин человек Троцкого с девятнадцатого года, это уже открыто он человек Троцкого.
С. БУНТМАН: Ну да.
А. КУЗНЕЦОВ: «Остальные обвиняемые — Майоров, Прошьян, Фишман, Камков, Карелин, Трутовский, Магеровский, Голубовский, Черепанов, Попов», — тот самый Попов, да? — «Блюмкин и Андреев от суда скрылись». Дальше такой эпизод, который, как мне кажется, вполне красочный — очень недоброжелательный глаз советского лояльного журналиста описывает в газете того времени, вот да? Причём всё подчёркивает, что ну граждане, ничего тут такого, в общем, смотрите: «Знаменитый Митрофаниевский зал, где было столько «громких»» — в кавычках — «процессов к началу заседания трибунала почти пуст». Кому это интересно всё, да, товарищи?
«Посторонней публики почти совсем нет, члены Верховного трибунала занимают места, вводят обвиняемых. Спиридонова с своём обычном чёрном платье с голубым воротничком и какими-то махровыми красными цветами в руках». То есть она выглядит такой вообще барышней от революции, да, морфинисткой, кокаинисткой, с цветами.
С. БУНТМАН: Здесь спрашивают — это не украшение у неё было на фотографии, а это пенсне.
А. КУЗНЕЦОВ: Это пенсне, да, да, она…
С. БУНТМАН: На шнурке, да.
А. КУЗНЕЦОВ: Она же в том числе и зрение начала резко терять после того, что с ней произошло, после первого ареста. «"Ваше имя и отчество», спрашивает Спиридонову председатель. Спиридонова как будто не слышит и говорит едва внятно: «я прошу сделать заявление». «Скажите сначала ваше имя и отчество и сколько вам лет». «Я не слышу», растерянно оглядывается с каким-то болезненным видом Спиридонова. Ей повторяют вопрос председателя. «Я прошу сделать заявление», громче и твёрже говорит Спиридонова, «для этого не надо знать моего имени и отчества».
Саблин также отказывается отвечать на обычные вопросы председателя: «Мы не станем отвечать ни на один вопрос», говорит он, «до предварительного заявления». Члены трибунала, переговорив между собой, разрешают подсудимым сделать их заявление. «По постановлению партии левых эсеров, по своему личному побуждению», чуть слышно говорит Спиридонова, «мы отказываемся принимать участие в том, что здесь происходит. В этом зале одна политическая партия собирается судить другую, это недопустимо, нашу междоусобицу, наш спор может решить только Третий Интернационал». «Я также отказываюсь», поднимается Саблин, «мы покидаем зал».
Слово берёт обвинитель Крыленко. «Здесь происходит», говорит он, «не суд одной партии над другой, а суд, установленный конституцией Федеративной Советской Республики»", — уже принята Конституция восемнадцатого года, правда. «"Я настаиваю на том, чтобы заявление обвиняемых оставить без последствий, что не помешает им апеллировать к Третьему Интернационалу»". И в перерыве, который был объявлен, председатель, посовещавшись с трибуналом, говорит: если подсудимые отказываются отвечать на вопросы, хотят, чтобы их увели — ну, пожалуйста. То есть дело слушается в отсутствие даже тех двух подсудимых, которые в начале процесса, как говорится, имелись.
О чём говорил Крыленко, в чём пафос обвинителя: Крыленко говорил о том, что партия левых эсеров, вышедшая из недр той самой партии социал-революционеров, в настоящее время умерла, но остались определённые лица, с которыми необходимо бороться, когда они становятся вредными. Поэтому он настаивает, чтоб Верховный трибунал отнёсся к обвиняемым со всей строгостью, в особенности по отношению к Попову как к начальнику выступления 6−7 июня — по разыскании он должен быть расстрелян. А дальше вот — ну, крыленковский, извини, другого нет, но крыленковский ответ на твой вопрос по поводу Блюмкина: «В отношении же Блюмкина и Андреева, совершивших террористический акт, но не принимавших активного участия в восстании — удалить навсегда из пределов Советской республики».
С. БУНТМАН: А, да, да, была такая, но это интересно. Изгнание! Как в Греции.
А. КУЗНЕЦОВ: Чисто Греция, только я хотел — с языка только снял!
С. БУНТМАН: Да. Да-да-да.
А. КУЗНЕЦОВ: Чисто Греция. Ну…
С. БУНТМАН: Приговор, да?
А. КУЗНЕЦОВ: Приговор: Попову вышка заочно, этим самым, значит — кому изгнание, кому что, Крыленко попросил, учитывая заслуги Спиридоновой и Саблина перед революцией, пятилетнюю высылку, вместо этого им дали год тюрьмы, но Спиридонову — вот Саблина, честно говоря, не помню, а Спиридонову уже весной — это происходит в ноябре восемнадцатого, а уже весной, в марте, по-моему, девятнадцатого товарищи эсеры Марию Александровну похитят из тюрьмы, так что она там пробудет уже, так сказать, приговорённой пробудет всего три с небольшим месяца.
Как я уже сказал — на большом процессе эсеров, уже в двадцатые годы, естественно, и эта история тоже будет эсерам припомнена как выступление с оружием в руках против советской власти: вот в восемнадцатом году есть несколько тёмных моментов — это по-прежнему покушение на Ленина, очень суетливое поведение товарища Свердлова в эти дни и особенно после, и так далее, ну и вот мятеж левых эсеров, где более или менее понятно по хронологии, что когда происходило.
С. БУНТМАН: Да, и правильно в чате написали, что надо это по часам всё смотреть. Да.
А. КУЗНЕЦОВ: Да. По часам даже можно более-менее расписать: вот тут то-то-то.
С. БУНТМАН: Да-да-да.
А. КУЗНЕЦОВ: А вот тем не менее — так бывает, да? По часам расписано, а что это было — остаётся по-прежнему…
С. БУНТМАН: Одному богу известно.