Макаренко Николай Иванович: «Нам последовал приказ — срочно отбыть на оборону Москвы. Мы заняли оборонную позицию у города Наро-Фоминска. 11 декабря 1941 года немцы попытались прорваться к Москве. После ожесточённых боёв им удалось прорвать оборону нашей пехотной дивизии и вклиниться в наше расположение, но мы смогли в конце концов окружить врага. Вся мощь нашей артиллерии обрушилась на головы немцев, они стали пятиться в овраги, занимать пустые блиндажи, где их и добивали наши танки. После этой неудачной попытки немцы больше не пытались делать прорывы на участках обороны нашей дивизии. Мы держали оборону Москвы днём и ночью. Днём мы вели огонь по противнику, ночью я снимал с дневной огневой позиции одно орудие и выезжал на запасную огневую позицию в сторону от основной.
Там по установленным заранее целям мы выпускали несколько снарядов беглым огнём, после чего сразу же оставляли эту позицию. Только мы успевали отъехать, как враг сразу по этому месту открывал огонь. 5 декабря 1941 года наши войска прорвали оборону немцев, и началось наше великое наступление. Немцы бежали из-под Москвы, при отступлении они жгли села и разоряли города. Враги бросали много военной техники, чем воодушевляли солдат нашей армии. Во время битвы под Москвой, когда мы гнали отступавших немцев, я получил контузию под городом Ржевом, и меня отправили в госпиталь в Калугу…»
«Конечно, мне пришлось пережить множество трудностей. Были проблемы с обувью: если весной не успевали получить сапоги, то приходилось ходить в валенках, они всегда были сырые, неудобные, пальцы ног упирались так, что трудно было ходить, сушить же обувь было негде, да и времени на это не было… А так… Главное, что мы победили врага».
Козленко Лонгвин Степанович: «Служить мне довелось в столице на Соколиной горе. Там, в небольшом лесочке, располагалась наша батарея. Главной задачей было сопровождение груженных военной техникой и людьми составов, идущих на передовую. Каждый рейс был опасен. Наши составы постоянно обстреливали с воздуха и забрасывали бомбами немецкие лётчики. Спасение было одно — сплошной заградительный зенитный огонь. Однажды в ночи ослеплённый кинжальными лучами прожекторов немецкий тяжёлый бомбардировщик не смог выбраться из прожекторной паутины. Мы стреляли прицельно и сбили вражеский самолет. Видели, как он, оставляя за собой огненный шлейф, упал в лес.
Через оптику я видел, на что способен знаменитый русский «генерал Мороз». Хвалёная немецкая техника бездействовала. Пока «генерал Мороз» продолжал морозить немцев, другой генерал по фамилии Жуков прибыл на передовую. Я видел этого коренастого, сурового человека, когда он готовил армию к контрнаступлению. К нам уже прибывали свежие силы — хорошо, по-зимнему одетые сибирские части, вооружённые автоматами. Здорово тогда помогла кавалерия. Летучие кавалерийские отряды постоянно нападали на немецкие санные обозы, не давая возможности провезти снаряды и питание».
Григорьев Геннадий Константинович: «Развивая зимнее контрнаступление под Москвой, советские войска погнали врага почти на всех фронтах. В феврале 1942 года наша 360 дивизия из Калининской области с боями перешла в Смоленскую. Там 6 марта наш 255 батальон на рассвете ворвался в одну деревню. На её улице из ворот дома выскочил немец с автоматом в руках.
От меня до гитлеровца было 30−40 метров. Я быстро вскинул свой ППШ, левой рукой придерживая его за магазин. Но немец дал очередь первым. И две пули ударили в мой круглый полупустой магазин, рикошетом улетели в сторону, а третья, пробив мою левую руку выше кисти, повредила кость, разорвала вену и нерв. Я упал в снег, а бежавшие за мной наши автоматчики пристрелили немца.
Меня перевязали и отправили в санбат, затем в госпиталь, расположенный в школе райцентра Пено в Калининской области. Госпиталь был переполнен, и нас повезли дальше в тыл.
Но дорогой немецкие самолёты зверски разбомбили санпоезд. Это было самое страшное, что я пережил на войне. Ведь из 300 раненых в живых осталось не более 50. В их числе был и я, получив контузию головы и ранение левого бока».
Снайпер Шмелев Андрей Александрович: «Москву тогда очень укрепили, кругом были аэростаты, зенитные орудия, почти на каждом здании были пулемёты. Аэростаты были подняты довольно высоко, поблизости были прожектора, которые захватывали светом вражеский самолёт, и тогда уже зенитные установки сбивали его. И так всю войну.
Фашисты хотели разбомбить город: налёты за налётами. А мы встречали эти налеты на крыше. Не только мы — вся Москва на крыше была. Конечно, дети, старики были в бомбоубежищах. У нас в здании тоже было бомбоубежище, но я там ни разу не был. В нашу часть ни одна бомба не попала. Но на всякий случай во время бомбёжек лошадей разводили в разные стороны части.
Быстро разбомбить Москву не получилось, и тогда немцы решили её сжечь: стали бросать зажигательные бомбы. Размер их около 300 мм. Летит она и воет, падает и кружится. Нужно успеть её скинуть вниз на землю, а там уж её засыпали песком. Сначала хватали бомбы руками в рукавицах. А потом нам сделали клещи длинной в метр, и, когда «зажигалка» падала, брали её клещами и сбрасывали. Мне тогда был 21 год, но чтобы было страшно — не помню. Помню, что просто брал и скидывал. Да и бояться-то некогда было: этих зажигательных бомб было так много, что их кучами скидывали с крыш. На всех зданиях Москвы по расписанию дежурили люди. Поэтому немцы ничего и не добились этими зажигалками…
Пятого декабря началось контрнаступление советских войск. И вот тут-то началась страшная битва, какой ещё история не знала. С обеих сторон были тысячи самолётов, тысячи танков и живой силы. В результате месячного сражения немцы были разбиты. А после этого наши войска пошли в наступления по всем фронтам».
Груздев Константин Анисимович: «На крышах сооружали площадки, на которые устанавливали зенитно-пулемётные установки. Подниматься на эти площадки надо было по железным лестницам.
Москва тогда была вся затемнена. Мы уже были в Москве, когда немец начал свои первые налёты. Помню своё первое впечатление. Над Москвой стало сплошное зарево. Всё гудит, а самолёты летят низко-низко. Немец прилетал всегда в восемь часов вечера. Как по расписанию. Восемь часов — он уже над Москвой. По нему часы проверять можно было. Летели эшелонами: сначала один, потом другой, и сбрасывали фугасные бомбы. Одна из них попала во двор гостиницы «Москва», другая снесла угол высотного здания гостиницы «Балчуг». И в Кремль попала бомба.
Немец бросал фугасные и зажигательные бомбы, а ещё осветительные. Такие повиснут — и Москва вся как на ладони, освещённая. Мы никуда не уходили с крыши. В расчёте всего 5−6 человек, а дежурить надо постоянно. Менялись каждые 3 часа. Кто-то спит, кто-то дежурит. Спали там же, на чердаке. Поначалу, правда, в столовой питались. Ходили на Рождественку, там гражданская столовая была, ну и нам уголок выделили. А в столовую придёшь, сядешь за стол — тревога, и бежишь, остаёшься голодным. Только потом стали еду в котелках на всё отделение носить. Утром немец после бомбёжки улетает, а мы опять дежурить. А после дежурства была ещё и военная подготовка: технику изучали, штыковой бой, наводку. Надо было знать системы оповещения, марки самолётов. Проводили с нами политзанятия.
Я сначала рядовым был, а потом сержантом, командиром зенитно-пулемётного расчёта. Стрелять приходилось часто. Во время бомбёжки все гражданские уходили в бомбоубежище. Смотришь с крыши — идут с узелочками, кто с одеялом, кто с подушками. Бомбоубежища в метро были, вот туда все и шли».
Георгий Константинович Жуков: «Сотни тысяч москвичей круглосуточно работали на строительстве оборонительных рубежей, опоясывавших столицу. Только на внутреннем поясе обороны в октябре и ноябре трудилось до 250 тысяч человек, три четверти которых составляли женщины и подростки. Они соорудили 72 тысячи погонных метров противотанковых рвов, около 80 тысяч метров эскарпов и контрэскарпов, 52,5 тысячи метров надолб и много других препятствий, вырыли почти 128 тысяч погонных метров окопов и ходов сообщения. Своими руками эти люди вынули более 3 миллионов кубометров земли!
Доблестным и самоотверженным был труд рабочих и инженеров на оставшихся в Москве предприятиях. Работали на устаревшем оборудовании, так как всё ценное было эвакуировано. Людей было мало, но военное производство наладили в самый короткий срок. На Московском автомобильном заводе организовали производство пистолетов-пулемётов системы Шпагина-ППШ. Затворы к ним поставляли Первый подшипниковый завод и завод имени Серго Орджоникидзе.
Я видел своими глазами, как в распутицу и грязь тысячи и тысячи москвичей, главным образом женщин, не приспособленных, вообще-то говоря, к тяжёлым сапёрным работам, копали противотанковые рвы, траншеи, устанавливали надолбы, сооружали заграждения, таскали мешки с песком. Грязь прилипала к их ногам, к колёсам тачек, на которых они возили землю, неимоверно утяжеляя и без того несподручную для женских рук лопату.
В суровых, зачастую чрезвычайно сложных и трудных условиях наши войска закалялись, мужали, набирались опыта и, получив в свои руки даже минимально необходимое количество боевых и материальных средств, из отступающей, обороняющейся силы превращались в мощную наступательную силу. Благодарные потомки никогда не забудут трудовых героических дел советского народа и боевые подвиги не только отдельных воинов, но и целых соединений в тот труднейший для нашей страны период. В битве под Москвой была заложена прочная основа для последующего разгрома фашистской Германии».
Орфография и пунктуация источников сохранены