А. Кузнецов: Фабула данного дела достаточно простая. Речь идет о жителях села Люторич Епифанского уезда Тульской губернии, которые весной 1879 года подняли бунт против своего помещика, графа Бобринского.
Алексей Васильевич Бобринский был правнуком Екатерины II. Его современник, граф Владимир Владимирович Мусин-Пушкин, дает ему следующую характеристику: «Это был крупный, некрасивый человек, но с осанкою и манерами вельможи. Никто так не любил и не умел угощать, как он, и его приезды осенью в Покровское всегда сопровождались целым обозом разной снеди и пития. Он был очень умен и образован и считался выдающимся председателем собраний».
Но вернемся к делу. После отмены крепостного права жители села Люторич были «наделены» землей в размере, не превышающем ¾ десятины на душу. Эти небольшие наделы крестьяне называли «кошачьими» и «сиротскими».
О. Пашина: Это меньше гектара?
А. Кузнецов: Да. Понятное дело, что этого мизерного клочка крестьянам не хватало, поэтому они вынуждены были брать землю в аренду у графа.
И сам Бобринский, и его управляющий Фишер решили извлечь из этого обстоятельства выгоду.
О. Пашина: Например?
А. Кузнецов: Землю крестьянам они сдавали по договорам под стопроцентную сумму неустойки и под другими различными условиями, в результате чего бывшие крепостные вновь стали закабаленными. Помимо этого, Фишер, пользуясь неграмотностью арендаторов, допускал огромное количество злоупотреблений, стараясь обманом выкачать из них дополнительные доходы.
И вот в один из дней крестьянам села Люторич пришла повестка в суд…
О. Пашина: Что еще за повестка?
А. Кузнецов: По одному из обязательств они должны были уплатить долг на сумму более 8 тысяч рублей. Огромные деньги! Два годовых генеральских жалования.
О. Пашина: Дело рук Фишера?
А. Кузнецов: Да. 22 апреля 1879 года судебный пристав тульского окружного суда Прусаков явился в село для взыскания по трем исполнительным листам вышеуказанной суммы в пользу графа и его управляющего. Крестьяне заявили, что данное взыскание неправомерно, поскольку часть долга они уплатили. Пристав уехал, но через некоторое время вернулся вновь уже для описи имущества. И вновь сельчане не дали ему сделать этого. Тогда, еще через пару дней, он явился уже в сопровождении солдат.
О. Пашина: Солдат?
А. Кузнецов: Да. Село окружили. Взвод вместе с судебным исполнителем начал описывать имущество. В это время большинства взрослых мужчин на месте не было: они как раз отправились к графу просить о справедливости. За ними, естественно, сбегали. Они примчались. Видят — имущество описывают, детишки и бабы плачут. Началась драка, в результате которой нескольких солдат изрядно «помяли». Особенно досталось старосте по фамилии Ширяев. И вот по этому поводу было возбуждено уголовное дело.
О. Пашина: Сопротивление властям.
А. Кузнецов: Совершенно верно. В декабре 1880 года в Московской судебной палате с участием сословных представителей началось слушание дела. Всех подсудимых защищал Федор Никифорович Плевако, который не только не взял с крестьян ни копейки (а их, на минуточку, было 34 человека), но еще и содержал их во время процесса, длившегося три недели.
Граф Алексей Васильевич Бобринский. Фото с сайта ru. wikipedia.org
Итак, суд. Сразу отметим, что изначально суд не был расположен к какому-то жесткому приговору. Ну, во-первых, в судебном заседании председательствовал сам глава Московской судебной палаты Александр Николаевич Шахов, очень мудрый и порядочный человек, большой энтузиаст судебной реформы. Во-вторых, прокурор, Лев Викторович Шадурский, в своей обвинительной речи признал, что некоторые факты противоречат материалам дела, что некоторые обвинения против крестьян надуманные. И он отказался (редчайший случай!) поддерживать обвинение в отношении почти половины подсудимых. Только 18 крестьян он попросил счесть виновными, но при этом настаивал на снисходительном приговоре.
О. Пашина: А какова была формулировка обвинения?
А. Кузнецов: Бунт и приготовление к нему, составление и распространение воззваний, подстрекающих к бунту, злостное противодействие исполнению начальственных предписаний.
О. Пашина: Кстати, под суд, помимо мужчин, попала и женщина.
А. Кузнецов: Да, была такая солдатка Пименова, женщина, видимо, очень вспыльчивая. В этой истории, к слову, она сыграла одну из лидирующих ролей.
Так вот, из 34-х человек прокурор просил 16 оправдать, а 18 приговорить: шестерых, наиболее активных, — к 10 месяцам тюрьмы, а 12 — к полутора месяцам.
О. Пашина: Можно сказать, что все довольно мягко.
А. Кузнецов: Да. То есть у Плевако, по сути, не было особенных оснований, что называется, надрываться. Однако он бросается в бой. Да так, как будто бы от этого дела зависит вся его адвокатская репутация, зависят жизни его подзащитных…
О. Пашина: Да, речь, произнесенная им, — настоящий шедевр.
А. Кузнецов: Согласен. Вот, например, как Федор Никифорович характеризует причины того, что произошло: «Документы прочитаны, свидетели выслушаны, обвинитель сказал свое слово — мягкое, гуманное, а потому и более опасное для дела; но жгучий и решающий задачу вопрос не затронут, не поставлен смело и отчетливо.
А между тем он просится, он рвется наружу: заткните уши, зажмурьте глаза, зажмите мои уста, — все равно, он пробьется насквозь; он в фактах нами изученного дела; его вещают те заведенные порядки в управлении владельца деревни Люторич, те порядки, которые я назову «картиной послереформенного хозяйства в одной из барских усадеб», где противоестественный союз именитого русского боярина с остзейским мажордомом из года в год, капля по капле, обессиливал свободу русского мужика и, обессилив, овладел ею в свою пользу».
Далее. Одним из главных обвинений против крестьян было то, что их выступление — это не стихийная вспышка, а подготовленный бунт. Мол, были подстрекатели. Главное доказательство заключалось в том, что незадолго до повторного явления властей в село, крестьяне провели сходку, на которой договорились о протесте. И на это, кстати, достаточно серьезное обвинение Плевако ответил: «Частное лицо, получившее повестку о неправильном взыскании, имеет право думать само собой о незаконности иска и соображать, нельзя ли опротестовать опись.
Деревенская община — юридическое лицо. Она думает на сходке, и, по условиям юридического лица, она иначе не может думать, как вслух и речами. Сильные голоса того и другого на сходке — это рельефные мысли думающей юридической личности; здесь пользование своим правом, здесь нет преступления».
О. Пашина: Блестяще!
А. Кузнецов: Побили старшину Ширяева… Федор Никифорович объясняет: «Прошу вас припомнить, что старшина — сельчанин той же деревни. Он одновременно и некоторая власть, а вместе и свой человек, родня, сосед обвиняемых. Как старшина, он мог принять за всех повестку, быть представителем юридического лица — деревни. В его показаниях есть места, из которых видно, что он, и никто кроме него, повинен в том, что повестка о вызове в суд была принята, а крестьяне не знали ни о суде, ни о решении. Он один настаивал на том, что крестьяне должны: но вместе с тем в его доме, не в меру другим, опись не производилась.
Не мудрено, что крестьяне смотрели на него, как на ренегата, продавшего и разорившего их, и боялись, что своими, в качестве представителя деревни, действиями он свяжет их и здесь, опять приняв повестку, сделает для них обязательными и непоправимыми все действия пристава.
Крестьяне мешали ему быть их представителем, когда они сами хотят вступить в спор со взыскателем. Вот смысл удерживания, хватания его за руки
А вот еще: «Но подстрекатели были. Я нашел их и с головой выдаю вашему правосудию: они — подстрекатели, они — зачинщики, они — причина всех причин…
Бедность безысходная, бедность — создание Фишера, одобряемое его владыкой, бесправие, беззастенчивая эксплуатация, всех и все доведшая до разорения, — вот они, подстрекатели!
Одновременно, потому что одинаково невыносимо всем становилось, вспыхнуло негодование люторовцев против бесцеремонного попирания божеских и человеческих законов, и начали думать они, как им отстоять себя.
И за эту драму сидят теперь они перед вами.
Вы скажете, что это невероятно… Войдите в зверинец, когда настанет час бросать пищу оголодавшим зверям: войдите в детскую, где проснувшиеся дети не видят няни. Там — одновременное рычание, здесь — одновременный плач. Поищите между ними подстрекателя. И он найдется не в отдельном звере, не в старшем или младшем ребенке, а найдете его в голоде или страхе, охватившем всех одновременно…»
Ну и кульминация: «Но если слово защиты вас не трогает, если я, сытый, давно сытый человек, не умею понять и выразить муки голодного и отчаянного бесправия, пусть они сами говорят за себя и представительствуют перед вами.
О, судьи, их тупые глаза умеют плакать и горько плакать; их загорелые груди вмещают в себе страдальческие сердца; их несвязные речи хотят, но не умеют ясно выражать своих просьб о правде, о милости.
Люди они, человеки!..
Судите же по-человечески!..»
О. Пашина: Здорово! И, конечно же, оправдательный приговор?
А. Кузнецов: 30 человек были оправданы. Трое мужчин, самых активных, получили несколько месяцев тюрьмы. Вышеназванная солдатка Пименова получила 5 рублей штрафа.
Мягкий приговор. Безусловная адвокатская победа.
Федор Никифорович Плевако. Фото с сайта kino-teatr.com
Виктор Александрович Гольцев, известный журналист, юрист, очевидец данного процесса, так описывал реакцию публики: «В зале гремели рукоплескания взволнованных, потрясенных слушателей; мужики-подсудимые стали на колени. Крестьяне бросились благодарить защитника, из публики несчастным жертвам отвратительной корысти начали сыпаться деньги. В обществе до сих пор не прекращаются выражения сочувствия несчастным разоренным крестьянам и искреннего и признательного уважения к их талантливому защитнику. Так, в трактире купца Князева у Серпуховских ворот 30 декабря собралась компания в девять человек из мещан и крестьян, прочитала речь Плевако и до того была тронута, что тут же сделала складчину в пользу крестьян, которую и препроводила затем к самому Плевако, причем приложила бумагу с выражением ему искренней благодарности. Бедные люди жертвовали по 2, по 3 рубля».