Нельзя сказать, что Великая Французская революция была исключительно гуманистической затеей. Первую кровь она пролила в свой первый день — уже взятие Бастилии 14 июля 1789 года сопровождалось зверствами. Коменданту Бертрану де Лоне, который даже не думал сопротивляться взбунтовавшимся парижанам, благодарные восставшие отрубили голову, воткнули её на длинную палку и таскали по всему городу. Двух заместителей де Лоне просто повесили ни за что. Однако эту казнь без суда и следствия новая власть предпочла объявить эксцессом революционных масс и оставить без внимания.
Следующие три революционных года были относительно мирными. Многое изменилось после 10 августа 1792 года. В этот день парижане опять взбунтовались, штурмом взяли дворец Тюильри. Защищавшие королевскую семью швейцарские гвардейцы осмелились сопротивляться. В перестрелке было убито и ранено 376 нападавших. Но силы были неравны, королевская семья оказалась под арестом, швейцарцев и придворных препроводили в тюрьму. В этот день Францию провозгласили республикой.
Новая власть готовилась защищать себя от внешних и внутренних врагов. Австрийские и прусские войска уже находились на территории Франции. В Париже оставшиеся на свободе роялисты строили планы по освобождению Людовика XVI и возвращению его на престол. Санкюлоты, городская беднота роптали, что аристократы в любой момент могут вернуть себе с трудом и кровью отнятую у них власть. Пошли слухи о том, что заговоры зреют даже в тюрьмах, где томилось множество роялистов. Мстительные настроения старательно распалялись: лидер крайних революционеров Жан-Поль Марат в своей газете «Друг народа» писал: «Верно и разумно отправиться с оружием в руках в тюрьму, вырвать из неё изменников, особенно швейцарских офицеров и их сообщников, и перебить их всех». В августе по настоянию Робеспьера право судить и карать было передано Коммуне Парижа. Воодушевленные этим якобинцы, составлявшие в управлении Коммуны большинство, тут же опубликовали списки подозрительных граждан, подлежавших аресту. Туда попали практически все категории лиц, имевших основание быть недовольными революционной властью: те, кто подписывал петиции против новых порядков, кто занимал какие-либо посты при старом режиме, священники, отказавшиеся принимать гражданское устройство церкви.
В разряд «подозрительных» сразу попали десятки тысяч человек. Массовые аресты начались в ночь с 29 на 30 августа 1792 года. Всех парижан обязали в эту ночь сидеть дома, дожидаясь пока их не посетят комиссары, назначенные Коммуной. В этом массовом мероприятии участвовали около шестидесяти тысяч национальных гвардейцев, арестовавших более трёх тысяч человек, часть из которых, правда, утром отпустили. Городские тюрьмы оказались переполнены еще до полуночи. Потоки арестованных направляли в любые подходящие для их содержания места, прежде всего в опустевшие после декретов новой власти монастыри.
Казалось бы, опасавшиеся заговоров должны были успокоиться, но извращенная революционная логика работала совсем иначе, чем обычная. Где много врагов революции, там обязательно должен быть заговор. Если враги революции в тюрьмах, значит именно там они и планируют козни против революции и всего французского народа.
Защита революции — дело кровавое
Полыхнуло 2 сентября. Утром по городу пронесся слух, что пруссаки захватили крепость Верден в 250 километрах от Парижа. На самом деле, Верден пал только вечером этого дня. Но возбужденный народ не утруждал себя проверкой слухов. Санкюлоты готовились оборонять свой город, но первоочередной задачей они считали уничтожение внутреннего врага. Революционные секции районов Парижа наперебой стали принимать постановления об удушении роялистского заговора в зародыше путём полного уничтожения заключенных в тюрьмах и монастырях.
В половине третьего вооруженная толпа вломилась в ворота аббатства Сен-Жермен. Люди уже были пьяны от крови — еще по дороге они выволокли из тюремных карет и убили 29 священников, отказавшихся присягать новой власти. В аббатстве содержались защищавшие королевский дворец 10 августа швейцарские гвардейцы и придворные. Начался самосуд. Участник штурма Бастилии Станислас Майяр, завладевший списком заключенных, под рёв толпы начал, руководствуясь революционным правосознанием, одних отпускать восвояси, а других предавать жуткой смерти. Сперва оптом решили судьбу швейцарцев. Их, обвиненных в убийстве народа, по одному выводили во двор, где забивали саблями, топорами и дубинами. С каждой новой жертвой толпа зверела всё больше. Стоявшие в задних рядах ругали и били передних за то, что не могли дотянуться до «врагов революции». Призывы к справедливости возымели действие — те, кто уже устал убивать, отошли, чтобы дать другим насладиться расправой. Для тех, кто боялся сам марать руки кровью, но не хотел пропустить редкого зрелища, притащили скамьи, на которые взгромоздилась «галёрка». Резня в Сен-Жермен продолжалась весь вечер и почти всю ночь. Были убиты королевские телохранители, придворные, несколько министров. Всего около 270 человек.
Избежать страшной смерти удалось только одному приговоренному. Начальник Дома инвалидов маркиз де Сомбрель подлежал смерти за происхождение и за то, что 14 июля 1789 года отказался дать оружие восставшим. Когда старика уже выволокли на заваленный трупами двор, неожиданно вперед выбежала его дочь, кричавшая, что её отец всегда был другом народа, и инвалиды видели от него только хорошее. Эти слова требовали подтверждения. Кто-то из убийц нацедил полную кружку свежей крови и протянул юной маркизе. Она, не колеблясь, выпила кровь «врагов революции», и толпа с одобрительными криками отпустила её вместе с отцом.
Карусель смерти: парижский вариант
Все желающие расправиться с «заговорщиками» уместиться в аббатстве Сен-Жермен не могли, но на их кровавое счастье мест заключения в Париже хватало. На тот момент в городских тюрьмах содержалось около трёх тысяч узников. Причем далеко не только политических. Значительное число составляли уголовники и бытовики — лица, осужденные за незначительные проступки. Карающий меч, а также топор и дубина народного гнева особых различий не делали. Доставалось всем. В некоторых тюрьмах уголовники, чтобы доказать свою социальную близость санкюлотам, сами предложили свои услуги убийцам и всласть поработали палачами, заслужив прощение.
В монастыре Бернардинов толпа перебила всех уголовников, ждавших отправки на галеры. В тюрьме Сальпетриер были растерзаны 35 проституток за недостаточно высокий, по мнению «судий», моральный облик. В монастыре Кармелитов были расстреляны почти 200 священников, отказавшихся присягнуть революционному народу. Та же судьба постигла еще 92 церковников в семинарии Сен-Фирмен. Все лица духовного звания, погибшие в начале сентября во Франции, в 1926 году были причислены папой Пием XI к лику святых как мученики. В тюрьме Ла Форс, где погибло более 160 заключенных, произошло самое знаменитое убийство этой жуткой ночи. Шесть десятков санкюлотов во главе с одним из самых гнусных революционеров Эбером в буквальном смысле слова растерзали подругу королевы Марии-Антуанетты маркизу де Ламбаль. Голову жертвы нацепили на кол и устроили шествие до тюрьмы Тампль, где содержалась королевская семья. Увидав отрубленную голову подруги в окне своей камеры, Мария-Антуанетта единственный раз в жизни упала в обморок.
Расправы не прекратились и в следующие дни. 3 сентября в тюрьме Шатле погибли около 220 заключенных, в основном уголовников. Там же произошел единственный известный случай сопротивления убийцам. Могучий аббат Берди, когда его выводили на казнь, схватил двоих конвоиров и сломал им шеи. 4 сентября настала очередь тюремного госпиталя Бисетр, где содержались сошедшие с ума заключенные, а также нищие и бродяги. Видимо парижане устали собственноручно наводить революционный порядок, поэтому попросту расстреляли здание из пушек, похоронив под его руинами всех пациентов.
Всего в эти жуткие дни погибли около 1400 человек — больше половины заключенных всех парижских тюрем. Революционные власти не могли (а может и не хотели) помешать разгулу стихийного террора. Командующий национальной гвардией Сантер отказался разгонять толпу, опасаясь, что его гвардейцы перестанут повиноваться, и сами примут участие в расправах. Министр юстиции Дантон заявил: «Мне наплевать на заключённых! Пусть с ними будет всё, что угодно!» А министр внутренних дел Ролан посоветовал предать события 2 сентября забвению: «Я знаю, что народ, хотя и ужасен в своей мести, но вносит в неё своего рода справедливость».
Париж в эти страшные дни жил обычной жизнью. Толпы убийц с обагренными кровью руками шарахались мимо работающих магазинов, кафе со столиками на улицах и зазывавших публику на спектакли театров. Обычные парижане вздыхали: конечно, мол, всё это печально, но ведь эти страшные революционеры освобождают Францию от тех, кто угрожает нам и нашим детям. С осуждением расправ не выступила ни одна из многочисленных парижских газет.
Постепенно страсти улеглись. Расправы над заключенными случились и в нескольких французских городах, но парижского размаха не достигли. Революция насытилась кровью жертв и на какое-то время успокоилась. Но, видимо, начало сентября странно притягательное время для революционного террора. Спустя 126 лет, 5 сентября 1918 года российский Совнарком издал декрет о начале красного террора. Очень многое в событиях последующих месяцев напоминало парижские расправы в сентябре 1792 года.