В 1906 году датский оружейный завод получил необычный заказ. Девять пулеметов, три миллиона патронов и тысячу килограммов динамита приобрел офицер армии Эквадора. Под личиной южноамериканского военного скрывался большевик Максим Литвинов — будущий нарком иностранных дел СССР. Революционер оставил воспоминания о своих авантюрных похождениях.
Январь 1906 года. Разогнан первый Совет рабочих депутатов в Петербурге, подавлено вооруженное восстание в Москве, закрыты легальные социал-демократические газеты, в провинции охранка успешно устраивает антиеврейские и антиинтеллигентские погромы. Меньшевики поспешно сворачивают знамя, провозглашают конец первой революции, усердно занимаются угашением революционного духа пролетариата и подготовляют ликвидацию партии. Революционный авангард рабочего класса — большевистская партия — под руководством Ильича еще долго остается на боевом посту, не складывая оружия, призывая и подбадривая революционные отряды к новому штурму на самодержавие. «Мы еще повоюем». Особенно бурлит революционная энергия у рабочих Закавказья. Для них борьба еще только начинается, они готовятся к вооруженному восстанию в крупном масштабе. Раздобыв несколько сот тысяч рублей на революционные цели, они посылают с этими деньгами ходоков в Петербург, в ЦК партии, с просьбой закупить для них за границей и доставить оружие.
Я проживал в то время в Петербурге по паспорту Людвига Вильгельмовича Нитца. Под этим именем я состоял организатором и администратором первой легальной большевистской газеты «Новая жизнь». Одновременно с закрытием газеты охранка раскрыла мое настоящее имя и стала за мной охотиться. Приходилось искать новой партийной работы, и я обратился за указаниями в ЦК партии.
От имени ЦК Никитич (Л. Б. Красин) предложил мне на выбор: либо сопровождать Максима Горького в Америку и организовать там для него лекции и выступления, сбор с которых шел для партии, или же заняться за границей организацией закупки и транспорта оружия для закавказских организаций. Я выбрал последнее.
Свое бюро, или «штаб-квартиру», я организовал в Париже, получив помощь нескольких кавказских товарищей, в том числе Камо.
С первых же шагов пришлось убедиться в колоссальных трудностях, которые предстояло одолеть при выполнении порученного мне дела.
Наступление реакции в России отразилось, конечно, на отношении к русским революционерам и эмигрантам буржуазного общества за границей и буржуазных правительств. В Англии еще свежа была память о неудавшейся попытке Гапона отправить в Россию оружие на пароходе «Джон Графтон». Царское правительство сделало английскому дипломатическое предостережение, и английская полиция была начеку. В союзной Франции подкупленная пресса вела кампанию в пользу царизма, подготовляя царский заем 1906 года. В Германии, где полиция Вильгельма всегда работала рука об руку с царской охранкой, преследования русских революционеров особенно усилились в 1906 году. При таких обстоятельствах тайная закупка больших партий оружия, переброска их через всю Европу и отправка из какого-либо порта являлась, по мнению западноевропейских социалистов, с которыми мне приходилось советоваться, совершенно невыполнимой задачей. Но Ильич нас учил с трудностями не считаться и невозможностей не признавать, и мы бодро, с полной надеждой на успех приступили к делу.
Нужно было раньше всего остановиться на выборе наиболее удобного для Закавказья рода оружия, составить первый «импортный план». О закупке винтовок русского образца не приходилось и думать, так как, заказывая специально русское оружие, мы выдали бы себя с головой. По обсуждении вопроса с кавказскими товарищами мы решили закупить несколько тысяч винтовок системы Маузера и Манлихера и соответственное количество патронов, а также несколько десятков пулеметов, затем, конечно, некоторое количество мелкого оружия.
При отъезде из Петербурга я получил от Никитича, между прочим, поручение ознакомиться со вновь изобретенным портативным пулеметом, над которым в то время работал Л. Мартенс (нынешний председатель комитета по изобретениям). Преимущество этого пулемета состояло в его чрезвычайно легком весе, который почти не превышал веса русской винтовки. Описание пулемета и чертежи были найдены Никитичем вполне удовлетворительными. Мартенс просил денежной помощи для доведения дела до конца, и мне было поручено финансировать это дело по своему усмотрению.
По приезде за границу я первым делом отправился к Мартенсу в Цюрих для производства испытания. Испытание, однако, дало результаты неудовлетворительные. В отношении веса и внешнего вида пулемет не оставлял желать ничего лучшего, но единственный недостаток состоял в том, что он… не стрелял. Смущенный Мартенс объяснил это незначительным дефектом конструкции и занялся устранением его. Когда я через некоторое время вторично приезжал в Цюрих, результаты испытания оказались, однако, не более удовлетворительными. Пулемет давал через каждые несколько выстрелов осечку. Навлекши на себя подозрение местной полиции, Мартенс вынужден был перевести свою мастерскую в Лондон.
Продолжая финансировать это дело, я решил, что усовершенствование этого изобретения и массовое производство мартенсовских пулеметов потребует слишком много времени и что целесообразнее для транспорта оружия искать пулеметы другой системы.
Наиболее портативными из существовавших тогда пулеметов считались датские, изготовлявшиеся на датском правительственном заводе. Я снесся с этим заводом через гамбургскую фирму Франке, и через несколько дней датский офицер привез в Гамбург образцы пулеметов для испытания. Само собой, он не должен был подозревать о действительном назначении пулеметов, и в переговорах с ним я вместе с одним товарищем-латышом фигурировал в качестве офицера армии республики Эквадор. Образцы были мною одобрены и дан маленький заказ.
Винтовки и патроны мною заказывались через фирму Шредер и К0. К делу мною был привлечен учившийся тогда в Льеже Б. С. Стомоняков. Значительное содействие мне оказывали тогдашний секретарь Международного социалистического бюро Камилл Гюисманс и нынешний друг и соратник российских контрреволюционеров и тогдашний революционный социалист де-Брукер, от имени которого были даны все заказы. Маузеры были заказаны заводу в Бельгии же, а патроны к ним — на правительственном заводе «Дейтше Ваффен-Фабрик» в Карлсруэ. Существенным условием успеха дела мы считали возможность скорейшей доставки оружия и отправку его, во всяком случае, не позже лета того же, 1906 года. К сожалению, заводы не брались изготовить все намеченное нами количество в нужный срок. Пришлось поэтому наряду с маузерами заказать и некоторое количество винтовок другой системы, а именно Манлихера. К счастью, удалось напасть на готовую партию манлихеров, заказанную каким-то правительством, не выкупленную им и находившуюся на складах в Триесте. Партия досталась нам по сравнительно дешевой цене, хотя винтовки были совершенно новые, без всяких дефектов. Патроны к ним были заказаны на заводе Штейера (Австрия).
Так как заказы были даны через бельгийскую фирму, пользовавшуюся в оружейном мире солидной репутацией, то они никаких подозрений не вызывали. На заводах я являлся в качестве бельгийца, представителя этой же фирмы. Все заказы были выполнены к сроку, испытание и приемка были произведены мною лично вместе со специалистами.
Небезынтересный эпизод произошел при приемке патронов на заводе в Карлсруэ. Явившись к директору завода, отрекомендовавшись ему в качестве бельгийца и объяснив цель своего приезда, я получил от него малоутешительное сообщение, что в Карлсруэ находится также приемочная комиссия русского правительства. Директор предложил мне поехать с ним к этой комиссии, чтобы вместе отправиться на стрельбище для производства испытания. Пришлось принять это предложение, познакомиться с русскими офицерами и на несколько часов даже подружиться с ними. Они дали мне весьма ценные авторитетные указания при испытании патронов, благодаря чему несколько ящиков патронов были мною забракованы.
Одновременно с закупкой оружия приходилось думать о гораздо более сложной задаче — о собирании заказанного оружия с разных заводов, из разных стран в одном порту и вывозе его оттуда. Об открытой доставке оружия в Батум или какой-либо другой черноморский порт не приходилось и думать. Мы рассчитывали произвести выгрузку в открытом море, недалеко от турецко-кавказского побережья, на небольшие фелюги — парусные лодки, на которых должны были выехать нам навстречу кавказские товарищи. Найдется ли капитан парохода для такого рискованного предприятия? Удастся ли законспирировать отправку в порту? Как укрыться от бдительного ока царских ищеек в портовых городах? Каким образом усыпить бдительность таможенных властей, которые должны знать порт назначения каждого парохода?
Я объехал почти все порты Голландии, Бельгии, Франции, Италии и Австро-Венгрии, советовался там с местными партийными товарищами, с синдикалистами и профсоюзами моряков, и все они в один голос уверяли в абсолютной неосуществимости нашей затеи. Встречали они меня, впрочем, чрезвычайно радушно, выслушивали меня с громаднейшим интересом и проявляли энтузиазм и готовность к максимальному содействию. В память врезался мне один курьез. Когда я явился к секретарю партийной организации в Роттердаме и изложил ему цель моего приезда, он мне спокойно предложил явиться на следующий день, так как «по воскресеньям он о делах не разговаривает».
Путем исключения западноевропейских портов пришлось остановиться на Болгарии, но это создавало новые затруднения. Поскольку отправка оружия из таких крупных портовых городов, как Роттердам, Антверпен или Марсель, может иметь своим назначением любую страну земного шара, и в частности южноамериканские республики и Марокко, обильно снабжавшиеся тогда оружием из Европы контрабандным путем, постольку Болгария может быть отправочным пунктом лишь для России, и наша конспирация, в таком случае, ничего не стоила бы. Я вступил в связь с македонскими революционерами и нашел весьма услужливого, хотя далеко не бескорыстного агента в лице представителя македонского комитета Наума Тюфекчиева (он был убит кем-то во время империалистической войны испытанным болгарским способом). Обсудив с ним положение, мы решили добиться разрешения болгарского правительства на доставку оружия в Варну, с тем чтобы оно было отправлено оттуда контрабандным путем якобы в Турецкую Армению. Дело должно было быть изображено болгарскому правительству в таком виде, будто македонские революционеры помогают армянам в их попытке организовать восстание против общего врага — Турции. Так как македонцы пользовались в то время поддержкой и полным содействием болгарского правительства, то Тюфекчиев в успехе не сомневался. И он не ошибся. Не берусь, однако, утверждать; оказались ли болгарские чиновники нашими соучастниками из чистого патриотизма и ненависти к Турции или же действовали по побуждениям менее благородного характера. Как бы то ни было, нам был обеспечен совершенно легальный пункт назначения для закупленного оружия; мы могли давать заводам и складам ордер на совершенно открытую отправку товара в Болгарию. Помнится, что мы натолкнулись на некоторые затруднения при транзитном провозе оружия из Бельгии и Германии через Австрию, но и эти затруднения благодаря «любезности» всемирной транспортной конторы Шенкер и К0 были устранены. Поскольку, однако, мы не могли открыто говорить о транзитном характере груза в самой Болгарии, нам пришлось заплатить болгарские ввозные пошлины. Я подозреваю, однако, что болгарское казначейство от наших операций не обогатилось и что мнимые пошлины были ценой за любезность и услужливость самого Тюфекчиева и его высокопоставленных болгарских сообщников. Это подозрение у меня возникло впоследствии, когда я увидал вагоны с оружием в Варне запломбированными таким образом, как будто груз шел открыто транзитом и болгарской таможней не вскрывался. Я нисколько, однако, не жалел об уплаченной мзде, которую Тюфекчиев полностью заслужил.
На 2/3 задача была выполнена. Оставалось организовать отправку из Варны. Большим тоннажем болгары не обладают, и те немногие пароходные линии, которые там существовали, наотрез отказались взяться за отправку оружия без легального назначения и за контрабандную выгрузку в открытом море, рискуя своими пароходами и жизнью команды. Призывы к патриотизму и необходимости оказать содействие союзным по борьбе с Турцией армянам не действовали. Я решил купить собственное суденышко и вызвать для него надежную команду из России. И мне действительно удалось купить в Фиуме за сравнительно небольшую плату в 30 000 франков небольшую яхту, сделавшую переход из Америки в Европу и по своей вместимости вполне годившуюся для наших целей. Купил я ее на свое имя, прописавшись в Фиуме по болгарскому паспорту брата Наума Тюфекчиева. Отремонтировав яхту на острове Люсин Пиколо и приспособив ее для товарных перевозок, я отправил ее в Варну со старой командой, обеспечив последней обратный железнодорожный билет до Фиуме. В Варне оружие должно было быть перегружено из вагонов на яхту, для которой была выписана из России команда, и затем отправлено в заранее условленное место, где приемку должны были организовать кавказские товарищи.
В Варне все было готово для отправки в июле или августе, и я не сомневаюсь, что все сошло бы благополучно, если бы мы могли тогда же произвести отправку. Произошла, однако, заминка финансового характера.
Дело в том, что поручение я получил в начале 1906 года от большевистского ЦК. Спустя несколько месяцев в Стокгольме имел место так называемый Объединительный съезд, на котором меньшевики выбрали в ЦК большинство своих сторонников. Узнав о перевыборах, я решил, что данное мне поручение будет аннулировано, и, как лояльный партиец, послал «прошение об отставке». Велико было мое изумление, когда новый ЦК, очевидно под давлением кавказской организации, подтвердил мой мандат и предложил мне продолжать и закончить начатое дело. Но, якобы благословив меня на продолжение дела на словах, новый ЦК на деле прекратил всякую поддержку. Я в самом начале не был достаточно предусмотрителен, чтобы перевести за границу всю предоставленную в мое распоряжение кавказскими товарищами сумму, выписывая деньги от ЦК по мере надобности. До стокгольмского съезда мои финансовые требования удовлетворялись Никитичем без всяких задержек, и я в свою очередь имел возможность аккуратно оплачивать счета, укрепляя свое положение и доверие к себе со стороны коммерсантов, с которыми приходилось мне иметь дело. С переходом же ЦК в руки меньшевиков в пересылке денег наступили серьезные перебои. На телеграммы и письма в ЦК я подолгу не получал ответов, просьбы о денежной помощи оставались гласом вопиющего в пустыне. Я протестовал, ругался, указывая, что успех дела зависит от своевременной отправки оружия в спокойную погоду, до наступления осенних штормов в Черном море
Увы! — через 3 дня я узнал в Софии, что из-за шторма, а, может быть, неопытности и трусости капитана яхта села на мель недалеко от румынского берега, команда разбежалась, рискуя попасть в руки румынской полиции, а оружие растащено румынскими рыбаками. Я немедленно выехал в Бухарест, но спасти из оружия ничего не удалось, так как о происшествии стало известно российскому посольству, которое немедленно приняло свои меры. Я тогда же написал в ЦК энергичный протест, возложив на него ответственность за срыв предприятия.
Некоторое время спустя капитан яхты, вернувшись в Одессу, был схвачен полицией и перевезен в Петропавловскую крепость. На допросе капитан (имени его я не помню) дал «чистосердечные показания» и сообщил о моей роли в этом деле. Если не ошибаюсь, это привело к дипломатическому конфликту между Россией и Болгарией. К делу, действительно, были причастны не только второстепенные болгарские чиновники, но и члены болгарского правительства. Личная встреча была у меня в Париже с тогдашним болгарским военным министром генералом Савовым, которому я, между прочим, предлагал купить мартенсовское изобретение.
Так кончилась вторая и последняя попытка массового ввоза оружия в царскую Россию для революционных целей. Первая попытка была сделана Гапоном, и к ней я имел следующее отношение.
Летом 1905 г. ко мне в Ригу приехал Буренин и сообщил, что Гапон совместно с эсерами погрузил в шотландском порту оружие на пароход («Джон Графтон»), не позаботившись об организации приемки. Эсеры обратились в ЦК нашей партии за содействием, и вот Буренин привез мне от ЦК поручение взяться за это дело.
Изучив карту Прибалтики, я путем исключения открытых портов остановил свой выбор на острове Наргене (Nargo), близ Ревеля. Недолго думая, я отправился на этот остров, обошел его кругом и выяснил численность находившейся на нем пограничной стражи и условия охраны. Оказалось, что пограничники по очереди обходят остров в одиночку раз в сутки, в определенные часы, и что в то время как дежурный пограничник находится на одном конце острова, на другом конце можно беспрепятственно работать несколько часов, и что по ночам вообще никакого обхода не бывает. Я выработал следующий план: на берегу острова заранее заготовляется достаточное количество глубоких ям, способных вместить все количество привезенного оружия. Пароход с потушенными огнями прибывает к острову ночью и выгружает оружие на собственных лодках через посредство собственной же команды. На берегу люди выгружают оружие из лодок и прячут его в заготовленные ямы. Одной ночи для всей операции было достаточно. Постепенная перевозка оружия небольшими партиями с острова в Реве никаких трудностей не представляла бы.
Выписав из Петербурга и Ревеля надежную группу студентов и рабочих, мы немедленно приступили к работе. Поселились мы на острове у шведских рыбаков, которых пришлось, конечно, посвятить в нашу конспирацию. Днем мы из дому не выходили, чтобы не попадаться на глаза страже, и лишь по ночам, вооруженные заступами, мы отправлялись на берег и, вырывши яму, покрывали ее хворостом, а сверху — землей. Работали все дружно, с огромнейшим энтузиазмом. Помнится, когда из города привезли газеты с манифестом о булыгинской думе, некоторые студенты вопросительно взглянули на меня, — стоит ли, мол, продолжать, и я должен был произнести небольшую речь о действительном значении булыгинских конституционных потуг.
Работать пришлось недолго. Через неделю пришло известие, что «Джон Графтон» разбился в финских шхерах. Каким образом пароход очутился в финских водах, успели ли эсеры снестись с Гапоном и дать направление на Нарген, выбрал ли капитан зигзагообразный курс из конспиративных соображений или же тут место сознательное предательство, — остается и по сию пору невыясненным.