15 октября 1926 г., Ленинград
Дорогой Леонид Петрович!
Я скоропостижно уехал из Москвы и не мог «из уст в уста» поблагодарить Вас за ту радость, которую Вы доставили мне своим чтением. В ту мучительную полосу моей жизни, когда я обивал чужие пороги, хлопоча о безумной дочери, приятно мне было попасть в чинную и ясную атмосферу Вашего профессорского дома. Вначале я даже удивился: неужели вправду такое существует? Неужели и вправду есть такое бытовое явление, как чтение своей рукописи среди ученых, благожелательных друзей? Я был смущен большими именами собравшихся: Пиксанов, Вересаев, Сакулин, Переверзев.
Как хорошо, дорогой Леонид Петрович, что Вы можете вращаться в этом кругу, шлифовать здесь свое дарование, свой вкус. Я помню то время, когда Вы были кустарь-одиночка, без друзей, без связей и — без Серафимы Германовны. Впервые я понял в тот вечер, до чего Вы крепко вросли всеми корнями в Москву. И тема Ваша была московская: Сухово-Кобылин дальше от нас, чем от Вас. Как все же мы, петербуржцы, сильно разнимся от Вас, москвичей! У нас было бы невозможно такое литературное радение. Жаль, что я ушел раньше времени. Неужели никто не сказал о художественности Вашего подхода к предмету, о прекрасной композиции Вашей вещи и пр. Признаться, меня несколько рассердил адвокатский разбор Вашей важной статьи. Неужели все дело в том, убил ли Сухово-Кобылин или нет? Дело в том, что он воскрешен перед нами, и если бы внезапно вошел в Вашу комнату во время чтения, мы все встретили его как друга.
Чтобы доказать Вам, что мое пристрастие к Вам не слепое, я приведу Вам несколько мелочей, которые мне не понравились. Не понравилась мне затейливость некоторых Ваших выражений: «в рыхлые споры вонзился эпизод» и проч. Злоупотребление словом «жуткий», которое (слово) вообще стало теперь стертым клише. Не понравились некоторые эпитеты: «бурные вспышки радости», «колоритный и яркий», «кровавый призрак», «испытанное средство пыток». Кольнуло раза два, когда Вы вместо «невиновность» употребили слово «невинность». Вот и все. Простите за придирки, но я на самом деле люблю Ваше творчество, и это дает мне право быть слишком придирчивым.
«Пушкина в креслах» еще не дочитал. Начало отличное. Если позволите, по прочтении напишу Вам о своих впечатлениях — с той же ответственностью, с какою пишу это письмо.
Сердечный привет Серафиме Германовне.
Ваш Чуковский.
6 ноября 1959 г., Барвиха
Дорогие друзья, Серафима Германовна и Леонид Петрович!
Вы и представить себе не можете, как тронуло меня Ваше письмо. Статья в «Литературной газете» — событие для меня невеселое: не могу же я скрывать от себя, что это по существу — некролог. Тем более, что сейчас я нахожусь в клиническом санатории «Барвиха» и каждую секунду ощущаю свой безрадостный возраст.
Как отношусь я к Вашему творчеству, дорогой Леонид Петрович, Вы знаете. И о Сухово-Кобылине, и о Лескове, и о Достоевском, и о Пушкине, и о многих других Вы рассказали столько нового, молодого, красивого — и я не помню ни одной Вашей главы, в которой не отразилась бы Ваша благородная, изящная, светлая личность.
Работая при самых неблагоприятных условиях, Вы никогда не вступали ни в какие конфликты с совестью, блюли свой талант в чистоте, и вот почему мне так дорого Ваше дружеское рукопожатие сегодня.
Целую руку у Серафимы Германовны.
Ваш К. Чуковский