«Дорогой Максимилиан Александрович. Киммерийски приветствую Вас и Марью Степановну — воздевая руку к небу. Хотя, впрочем, тут это, пожалуй, не годится: три недели я в Петербурге и ежедневно созерцаю сквозь окно, как некое серое ящеричное брюхо ползает по самым крышам. Никогда ничего хорошего из этого не выходит, когда небеса забывают свое место и пробуют устроиться на земле: одна слякоть. И внутри как-то очень сыро, и все люди ходят сутулые — голову в плечи — как Ремизов, будто боятся стукнуться макушкой о небо.
Очень все стукаемся — просто мочи нет. Приехал — первое, с чем поздравили: Катковы на мой роман «гузном сели» — по-Аввакумовски говоря. Ну, тут другого, по правде говоря, и не ждал. А вот то, что без меня вышел мой роман с вырезанными из него двумя рассказами — это уж подарок. Спасибо. На днях послал в «Круг» Воровскому статью («О литературе, революции, энтропии и о прочем» — для критического сборника); почти уверен, что статья окажется верблюдом, а Воронский — игольным ушком. Пишу рассказ — тоже верблюд. Боюсь, что и Вы, когда приедете, привезете с собой целый караван верблюдов.
Книг выходит мало, а вышедшие — не выходят из книжных магазинов. Нет почти никаких новых литературных затей. Разве вот что: «Россия» (Лежнев) распухает в толстый журнал, листов в 20; хорошо, если бы Вы дали туда стихи и уговорились с Лежневым о какой-нибудь критической статье — этого там особенно не хватает. В Петербурге за зиму выйдут 2−3 книги «Литературной мысли» (издательство «Мысль») — тоже нечто вроде журнала, с «вторым отделом»; если хотите печатать что-нибудь там — я могу передать.
Вы не раздумали еще ехать в Москву и к нам? Если Ваша поездка откладывается — пошлю Вам последнюю свою книгу; но предпочту передать из полы в полу. Пра-шляпа цела и тоже ждет Вас; а прикажите — вышлю.
Если есть в Петербурге какие поручения — пишите. Получили ли мою открытку из Москвы (я проболтался там почти две недели)?
Ваш Евгений Замятин».