Встречь солнцу
После того, как отчаянные ватаги ушкуйников проторили путь за Урал через «каменный волок» и открыли русским Югру, за дело взялись богатые новгородские купеческие и промышленные (от «промысел») династии. В отличие от ушкуйников, которые совершали точечные вылазки вглубь неизведанных территорий, прагматичные купцы попытались прочно утвердиться на столь щедрой земле.
С XIII века Великий Новгород официально включает Югру в перечень своих владений, регулярно снаряжая основательные экспедиции для сбора ясака с местной самояди.
Нанятые боярами-купцами промысловики рубили в полунощных (северных) землях первые робкие русские укрепленные городки. Обороняться было от кого: югорские инородцы не всегда покорно платили дань и нередко нападали на промышленников.
После трагического падения вольного города в междоусобной борьбе с Москвой дело новгородских ушкуйников продолжили поморы, которые заменили ушкуй на более основательный кочуй и отправились «встречь солнцу» по студеному морю-окияну. Иностранцы всегда удивлялись русским кочам, называя их круглыми судами. Когда льды сковывали море, плоское дно корабля выжимало на поверхность. Позже Петр I, восхищенно смотревший на европейское судостроение, запретит рубить русские кочи, и секрет их создания будет забыт навсегда.
В 1600 году артель поморов выпросила у нового русского царя Бориса Годунова разрешение на поход в далекую Малгонзею, лежащую за Югорьскою землею. В этих краях, по преданию, жили «человецы незнаемые». Сказывали, что мангазейские самоеды едят мясо оленье и рыбу, да межи собою друг друга едят. Годунов, рассчитывая получить десятую часть от промысла поморов, разрешил им отправиться на край света трудным морским путем.
Однако чуть позже хитрые дьяки нашептали царю, что, дескать, лучше послать в Мангазею стрельцов с воеводой и взять тамошние богатства твердой московской рукою без всяких посредников. Возглавили государеву экспедицию в новые земли князь Мирон Шаховской и письменный голова Данила Хрипунов. Таким образом, Мангазея сразу заселялась двумя волнами: поморы шли морским путем, а воеводы со стрельцами — из Тобольска.
Когда воеводы, наконец, прибыли на реку Таз в месте впадения в нее речки Мангазейки, то увидели там многочисленные зимовья русских промысловиков. Тут было представлено все Поморье: пустозерцы, мезенцы, пинежане, кеврольцы и холмогорцы. Обе стороны не обрадовались, встретив друг друга. Промысловикам стрельцы грозили отъемом десятой части добытого, а воеводы тревожились, что поморы выбьют лучшего соболя из государева ясака. Тем не менее волю царя надо было исполнять: поморов оторвали от промысла и организовали рубить новый город — первый в заполярный части русской земли.
Мангазея златокипящая
Уже в 1607 году растущая бурными темпами Мангазея по указу самозванца получила статус города. Мангазея представляла собой типичное северо-русское поселение. Главные административные здания — воеводский и гостиный дворы, государевы житницы, церкви — были обнесены деревянным кремлем с пятью башнями. Шестигранник главной башни возносился на 12 саженей (25,6 метров) и заканчивался смотровой площадкой. На вершину башни мангазейцы прикрепили изображение двуглавого орла — символ русской государственности гордо воспарил над тайгой.
Мангазея имела и чисто сибирские черты — в городе стояла аманатская изба, на которой русские держали взаперти заложников из числа местной родоплеменной знати. Заложники заставляли инородцев быть сговорчивыми и проворными при выплате ясака.
Все городские здания стояли на вечной мерзлоте, поэтому фундаменты приходилось укреплять слоями замороженной щепы. Под фундамент подкладывали берестяные листы, не пропускавшие весной грунтовую воду в подвал и защищавшие намороженный слой.
В свои лучшие годы городской посад разрастался до 500 домов, в которых проживали 1−1,5 тыс. человек. По избам ютились купцы, промысловики со своими семьями, служилые и обрусевшие инородцы. Большую часть года посад почти пустовал — мангазейцы уходили на промысел в тайгу, пробираясь далеко вглубь континента — вплоть до земель по Енисею и Лене. В городе оставались только служилые, воеводская дворня, ссыльные поляки с литовцами, да ремесленный люд. Они развлекали себя игрой в запрещенные шахматы и карты, попивали бражку, торговали в лавках и от скуки заглядывали в церковь.
Мангазея, руководившая освоением огромных просторов на севере Сибири, поражала современников своей красотой. Среди серой и убогой заполярной тайги возвышался прочный и основательный город. Глаз русского человека, истосковавшегося по родине, радовали островерхие макушки башен, позолоченные купола церквей, замысловатые коньки кровель. Мангазейцы постарались обустроиться на суровой чужбине по-домашнему, воссоздав уют далекой Руси.
Вольные промышленники и государевы служилые люди быстро стали антагонистами в Мангазее. Поморы ухитрялись выбивать или обменивать у инородцев лучших соболей еще до начала сбора государева ясака, оставляя для казны только «мяхкую рухлядь и невеликие соболи». Многие поморы переженились на самоедских и остяцких жонках, научившись от них местным языкам. По этим причинам воеводы часто не могли собрать с Мангазейского уезда доброго ясака, навлекая на себя гнев царя.
Для защиты общих интересов промысловики и торговый люд объединялись в мир. Общинное самоуправление выражалось в выборе на общем сходе целовальника, который, целуя крест, обещал твердо стоять за интересы посада перед воеводами. Целовальник собирал со всех вольных мангазейцев мирские деньги, которые шли на решение насущных городских задач и кормление воеводы с его многочисленной дворней. Немалую общинную казну берегли в трапезной церкви Успения. Воеводы, забравшись так далеко от Москвы, нередко вели себя, как маленькие царьки, заводя аристократические порядки. Как бы ни была сложна жизнь посадских людей на суровой чужбине, на родину с пустыми руками никто возвращаться не спешил. Стиснув зубы, промысловики терпели воеводский беспредел.
При удачном стечении обстоятельств промышленники могли рассчитывать на баснословные прибыли. При сравнительно небольшом вкладе капитала, требовавшегося на организацию плавания Мангазейским морским ходом и покупку необходимого снаряжения, самые удачливые промысловики возвращали потраченные деньги с доходом, в десятки или даже сотни раз превышающим потраченные средства. Слава о Мангазее как «златокипящей землице» быстро разошлась по всей Руси.
В далеком заполярном городе многие увидели Китеж-град и Беловодье, которые вышли в реальность прямо из сказки. Русские люди, закрывая глаза на смертельные опасности студеного моря и непредсказуемой тайги, отправлялись на чужбину с мечтой о кардинальной перемене своего социального положения. Мангазея представляла собой мощный социальный лифт, который мог за пару лет возвысить и озолотить человека или навсегда похоронить его в безмолвном таежном болоте.
Тобольск берет свое
Стольный град Тобольск мыслил себя центром Сибири, а местные воеводы — ее властелинами. Однако вдруг на лукоморье Обской губы начал подниматься из вечной мерзлоты новый русский город Мангазея — мощный экономический центр, концентрирующий в своих руках гигантские объемы пушнины. При этом львиная доля промыслового зверя уходила из-под носа тобольской таможни — через Мангазейский морской ход — прямиком на Русь. За семь лучших лет через Мангазею прошло 477 469 соболей, стоимость которых составила немыслимых 2 387 345 рублей — это в разы больше, чем вся казна московского царя. Такой порядок вещей никак не устраивал Тобольск, и местные воротилы, стремясь направить поток пушнины в сибирскую столицу, круто взялись за дело.
Князь Иван Куракин, воеводствовавший в Тобольске в 1616—1620 годы, решил раз и навсегда покончить с мангазейской вольницей, на которой богатели поморы-промышленники. Мудрый царедворец придумал для молодого и неопытного царя Михаила Романова новую геополитическую угрозу. Дескать, бесконтрольный и неохраняемый северный морской путь может стать для иностранных торговых компаний — например, английских — легкой дорогой на Обь и Енисей. Англичане придут и приберут к рукам «златокипящую царскую вотчину». Юный московский царь, взошедший на престол в агонии трагической русской Смуты, поверил тобольскому воеводе.
Сведущие люди в Москве прекрасно знали, что ни одна из дерзких вылазок европейских путешественников в студеное северное море не стала успешной. Европейский корабль не русская коча — его ломало льдами и бросало на мели из-за большой осадки. На таком судне до Сибири не доплывешь.
Однако мангазейская вольница раздражала не только Тобольск, но и саму Москву. Златокипящий город стал центром бесконтрольной миграции множества людей. Через Мангазею в Сибирь бежали беглые холопы, спасаясь от разрухи Смуты. Через Мангазею же обратно на Русь уходили те, кто не мог сдюжить на службе в суровых сибирских городах — Березове, Сургуте, Томске.
В 1620 году Михаил Романов запретил под страхом смертной казни Мангазейский морской ход. Промысловикам было предложено ходить в Сибирь через Урал — древним «каменным волоком». После царского указа простым поморам, мечтавшим о золотых горах, пришлось забыть о легкой наживе: путь через Урал был долог и дорог. Отныне поморы могли попасть в Мангазею только в качестве наемных промысловиков в артели богатых купцов, имевших нужные связи и капиталы.
Мангазея выросла быстро и крепко встала на берегу полярной реки Таз. Казалось, несмотря на запрет морского пути, город продолжит развиваться и богатеть, но у судьбы на то были свои планы.
Василий Мангазейский
На исходе 1640-х годов неподалеку от одной из церквей медленно затухающей Мангазеи из земли вдруг выполз гроб. Горожане ахнули и сговорились поставить на месте явленного чуда часовню. Очевидно, в гробу лежал неведомый угодник Божий, так как многочисленный люд, притекавший к могиле, получал просимое исцеление. Позже мангазейцы припомнили, что давным-давно на этом месте был похоронен кроткий юноша, пострадавший за свое боголюбие и праведность.
В младые годы отрок Василий прибыл в Мангазею с богатым купцом, поступив к нему на службу управляющим. В те времена торговля в городе процветала и у юноши было полно работы. Помимо занятий в лавке Василий исправно присутствовал на всех церковных службах и подолгу молился дома. Однажды шальные людишки разграбили лавку купца, умыкнув оттуда весь товар. Но юноша, вместо того, чтобы стеречь хозяйское добро, по своему обыкновению стоял службу. Более того, он не пришел тут же на зов купца и не кинулся искать грабителей, оставшись в церкви до самого конца длинного пасхального богослужения.
В гневе обворованный купец заподозрил в причастности к преступлению кроткого Василия. Он сгреб девятнадцатилетнего юнца в охапку и потащил на воеводский суд. Воевода учинил допрос с пристрастием и крепко побил бедолагу, но никакой вины за ним не нашел. Тогда не смирившийся с потерей своего товара купец самостоятельно взялся за Василия. Однако ответом провинившегося работника стали лишь молчание и покорно склоненная голова. В гневе купец со всего маху ударил юношу связкой амбарных ключей. От несправедливой мужицкой руки Василий тихо скончался. По преданию, случилось это 4 апреля 1602 года.
Долгих 47 лет тело кроткого отрока пролежало в земле без должного погребения. Василий и после смерти продолжал смиренное существование, не мешая жить вечно суетным мангазейцам. Выйти на свет божий блаженный решился лишь тогда, когда гибнущая Мангазея остро нуждалась в подмоге и заступничестве.
Святой Василий никому не отказывал в помощи: он указывал путь потерявшимся охотникам и промысловикам, лечил недуги, хвори и слепоту, сохранял слабых духом мангазейцев от самоубийства в самые лихие годины. Даже местные инородцы — остяки, самоеды, тунгусы, эвенки и юраки — признали святость Василия и через него приходили к свету Христа, оставляя языческий мрак в таежных болотах.
Всю свою короткую земную жизнь Василий предпочитал мирским делам службу богу. Но даже святой чудотворец не смог отмолить грехи умирающей Мангазеи и спасти ее от гибели. В 1670 году мощи святого были перенесены в Троицкий Туруханский монастырь, поставленный на Енисее. Туруханск десятилетиями методично отнимал у Магазеи ее влияние, людей, промыслы и вот забрал и первого сибирского святого.
Смерть одного города
Отказ от северного морского пути закрыл Мангазею для вольных поморов, но мангазейская торговля отказывалась затухать. Русские купцы имели достаточно желания и денег для того, чтобы собирать артели промысловиков и засылать их в Сибирь «каменным волоком». Однако десятилетия хищнического истребления пушного зверя давали о себе знать — соболь «испромыслился». Воеводам все сложнее было собирать богатый ясак, а промышленники в поисках доброй добычи забирались все глубже в земли по Енисею и Лене.
В 1628 году царь придумал отправить в Мангазею сразу двух воевод: старшим назначил Григория Кокорева, а младший — Андрея Палицына. Так уж сложилось, что соправители совсем не сошлись характерами и крепко разругались еще в Тобольске. Прибыв в далекую государеву вотчину воеводы сразу же разъехались — Кокорев поселился на воеводском дворе, а Палицин заставил посадских людей срубить ему новый дом. Воеводы энергично принялись соревноваться друг с другом в роскоши — у кого богаче терем, больше дворни и краше жена. Палицин, обосновавшийся на посаде, близко сошелся с торговым и ремесленным людом, держась с ними, как с ровней.
Ссора двух воевод никак не утихала: соправители регулярно писали государю, обвиняя друг друга в изменах и прочих смертных грехах. Из-за смуты в городе расстроилось все делопроизводство, отчего в первую очередь страдал торговый и промышленный люд. Посадский мир пытался взять на себя функции по управлению городом в условиях воеводской анархии, сговорившись стоять за свои интересы «накрепко и бесстрашно».
Осенью 1629 года Мангазея раскололась пополам: гарнизон встал на сторону Кокорева как старшего воеводы, а посад и ссыльные поляки с литовцами стояли за Палицина. Ожесточение между сторонами, наконец, переросло в вооруженное противостояние. Младший воевода с посадскими людьми осаждал старшего, засевшего в кремле с гарнизоном.
Местные инородцы с удивлением и любопытством наблюдали, как русские люди режут и стреляют друг друга. Вскоре силы осаждавшей стороны иссякли и Палицын с верными ему людьми отступил на Енисейский волок, где поставил собственную таможню и съезжую избу. Лихолетье воеводской смуты дорого обошлось Мангазее. Городской посад так и не смог отстроиться в былом виде, а воеводы осознали, что центр уезда несложно при необходимости перенести в другие земли.
Мангазея всегда жила чужим хлебом. Ржаную и овсяную могу доставляли на кочах из Тобольска через реку Таз. В середине XVII века в Обско-Тазовском бассейне вдруг резко ухудшились условия для навигации: рассвирепели ветры, и усилилась ледовитость. Три года кряду — 1642, 1643 и 1644 — кочи с продовольствием никак не могли пробиться к Мангазее. Одинокий русский город в заполярной тайге голодал: в ход пошли ясачные звериные шкуры, кора деревьев, кожаные ремни и сапоги, кто-то не брезговал и мерзлой человечиной. В столь тяжелых условиях заниматься торговлей и промыслами невозможно — народ медленно разбредался из города. В 60-е годы тобольские воеводы махнут рукой на Мангазею, ставшую для них непосильной обузой. Отныне хлеб и соль в город будут доставлять из Енисейска через Туруханск.
В первое голодное лето 1642 года в Мангазее разразился ужасный пожар, зарево которого осветило тайгу на десятки верст вокруг. Народная молва приписывала вину за пожар местным инородцам, которые десятилетиями смиренно терпели притеснения со стороны русских. Однако почувствовав слабость злейшего врага, кетский богатырь по имени Черемуховое Дерево замыслил организовать восстание. Знойным летним днем хитрые самоеды и юраки проникли в Мангазею под видом торговцев и подожгли город. В сторону бросившихся тушить свои дома и пожитки мангазейцев из леса хладнокровно полетели стрелы инородцев. Грандиозный пожар уничтожил все административные здания и большую часть кремля.
Москва, упорно продолжавшая верить в Мангазею как центр уезда, потребовала скорейшего восстановления города. Но местные воеводы сразу поняли всю тщетность своих усилий — рабочие руки утекали из Мангазеи в поисках лучшей доли. На глазах умирающий город формально все еще продолжал управлять промысловыми зимовьями, расположенными по Тазу, Енисею и Лене.
Впервые о переводе управления Мангазейским уездом на Туруханское зимовье заговорили еще в 1630-е годы. В 1640-е воеводы предпочитали сидеть в Туруханске, а в Мангазею наведывались нечасто. Сибирский приказ в Москве все никак не мог проститься с заполярной царской вотчиной и откладывал ее перенос. Однако воевода Родион Павлов в 1668 году своей волей перевел немногочисленных мангазейских стрельцов и казаков в Туруханск на «вечное жилье». В 1672 году некогда великий русский город — златокипящая Мангазея — будет окончательно оставлен, а рядом с Туруханским зимовьем царь повелит срубить Новую Мангазею.
В месте, где когда-то кипела бурная жизнь, а соболя и деньги лились рекой, русские оставили после себя обугленные каркасы городских построек, торчавших из земли, как кости истлевшего трупа. Мангазея осталась лежать одна на краю света, всеми забытая и успокоившаяся навеки.