На императорской службе Петр Яковлевич Чаадаев, без сомнения, сделал бы блестящую карьеру. К середине 30-х годов XIX века он мог бы быть генералом или даже министром. Однако как раз в это время стал сумасшедшим. Разумеется, по официальной версии. В действительности же Петр Яковлевич до самой смерти сохранял ясный ум, которому позавидовали бы многие современники и потомки.
Как же получилось, что Чаадаев сделался для государства сумасшедшим, будучи при этом здравомыслящим человеком?
К сожалению, Петр Яковлевич Чаадаев не так уж хорошо известен современной (даже интеллектуальной) публике. Он, как и его друг и ближайший наперсник Грибоедов, остался автором одного произведения — «Философических писем». Благодаря этому сочинению Чаадаев стал известен, причем даже больше, чем он предполагал. Известность была настолько огромна, скандальна и чудовищна, что впоследствии определила всю дальнейшую жизнь нашего героя и во многом ее испортила.
Чаадаев состоял в нескольких ложах: «Соединенных друзей», «Северных друзей», «Астрея». В последней он дослужился до очень высоких степеней. Когда Петр Яковлевич покидал «братство» в 1828 году, он в Иоанновском масонстве, строгом, шотландском, имел восьмую степень посвящения. Чаадаев делал, скажем так, блестящую масонскую карьеру, но, возможно, слишком стремился к степеням, градусам, к чинам и званиям, и поэтому они обходили его стороной.
Наш герой был убежденным западником. Он вернулся из европейского похода Русской армии человеком абсолютно сформированным. А потом то ли по собственному желанию, то ли из-за недоразумения, наступил трагический конец его военной карьеры — Чаадаев вышел в отставку. Почему? Это сложный вопрос, до сих пор не проясненный. Одни говорят, что его вынудили друзья по Семеновскому полку, другие — что он стал жертвой чересчур щекотливого поручения, которое ему дали. Он должен был сообщить царю о волнениях, которые были в Семеновском полку. Это рассматривалось многими его сослуживцами как донос. То есть он должен был, с точки зрения офицерской чести, немедленно подать прошение об отставке, но эту бумагу доносную не везти царю. Однако он повез, зная ее содержание. Иные говорят, что Чаадаев слишком медленно ехал и его опередил некий австрийский посланник. Это маловероятно. Скорее всего, там было стечение обстоятельств.
Надо сказать, что Петр Яковлевич при всех своих достоинствах был человеком ранимым и болезненно самолюбивым. Он чересчур преувеличенно реагировал на вопросы чести, достоинства, амбиций. Иной раз можно было бы перетерпеть, чиновничья гроза бы улеглась… Но он пошел на обострение — тут же испросил отставку. Он, вероятно, думал, что не дадут, поскольку карьера у него была самая блистательная. Но дали… Считается, что Чаадаев — прототип Чацкого в произведении Грибоедова «Горе от ума». И вот этот характер «служить бы рад, прислуживаться тошно», возможно, и повлиял на карьеру нашего героя.
Чаадаев был человеком очень хорошего рода. Его дедом был Щербатов, один из самых знаменитых людей России. Петр Яковлевич был человеком, полным сословных предрассудков, что выделяло его из среды «братьев», где кичиться фамилиями было не принято. А он был таков.
Кроме того, Чаадаев не терпел несправедливости, был болезненно чутким к любым ее проявлениям. И, наконец, он был очень умен, превосходно начитан, великолепно знал языки. А как он был хорош! Высок, строен, прекрасный наездник… И все эти великолепные качества, делающие из него блистательного светского льва и желанного жениха, вызывали зависть и неприятие окружающих. И это рождало высокомерие. Чаадаев понимал, что он превосходит всех вокруг. Это не способствовало дружбе с его ближайшими товарищами. По характеру он был человеком достаточно нелюдимым, закрытым. И близких друзей у него было, пожалуй, только двое (но зато какие!) — Грибоедов и Пушкин.
О Чаадаеве вслух никогда особо не говорили. Он был первым сумасшедшим, объявленным на государственном уровне. Потом эта практика дивно расцвела в более просвещенные годы.
Но давайте на моменте «сумасшествия» остановимся подробнее. Итак, Чаадаев состоял в трех масонских ложах и потом вышел оттуда, не мирясь с масонской дисциплиной, с тем, что чье-то мнение может быть более авторитетным, чем его. Это надо иметь в виду. Он был человеком очень независимых суждений. Петр Яковлевич был принят в «братство» в 1826 году во время своего европейского вояжа, уже после того, как вышел в отставку, властителями дум тогдашней Европы. Его принимали Шеллинг, француз Ламенне — самые авторитетные люди среди интеллектуальной элиты того времени. И они беседовали с ним на равных. Поэтому когда он вернулся в Россию, то ожидал к себе отношения как к некоторому пророку, как к человеку, который призван возвестить истину. А никто не торопился с такими авансами. И поэтому у него было положение Чацкого. (Чацкий приехал в дом Фамусова всех расставлять по местам, всем клеить ярлыки и всем объявлять, как они ничтожны. А публика оказалась совершенно к этому не готова. Его объявили сумасшедшим, причем его возлюбленная Софья. Грибоедовым это гениально схвачено). С Чаадаевым произошло нечто подобное (очень пророческой оказалась поэма Грибоедова). Он претендовал на роль пророка.
Денис Давыдов, который его ненавидел, завидовал его интеллектуальной славе, хотя тоже был масоном и героем войны, написал о нем довольно злобное стихотворение, в котором есть такие строки:
Старых барынь духовник,
Маленький аббатик,
Что в гостиных бить привык
В маленький набатик.
Доля правды в этом стихотворении есть. Действительно, Чаадаев склонялся к католичеству, к безбрачию и к проповеди всех католических добродетелей. Кроме того, его слушательницами зачастую были представительницы высшего московского света, по интеллектуальному уровню никак с ним не ровнявшиеся.
Вообще, по отношению к женщинам Чаадаев был настоящим кавалером, дамским угодником. Но вот мужчинам он спуску не давал! Поскольку сравниться с ним по начитанности, блестящей эрудиции, великолепной памяти и интеллектуальному уровню практически никто в тогдашней России не мог, то он и держался соответственно. Пушкин, у которого с амбициями тоже все было в порядке, называл его умнейшим человеком России, признавал своим учителем, может быть, главнейшим. Чаадаев очень повлиял на формирование интеллектуальных горизонтов поэта. Александр Сергеевича посылал ему «Бориса Годунова», посылал ему свои черновики, свои письма на редактуру. Неслыханная для него вещь! Он ведь не терпел никакого диктата. Когда Пушкин задумал жениться, Чаадаев был его наставителем, как он писал, «не столько в делах семейных, сколько в формировании мировоззрения зрелого, остепенившегося семейного человека».
Еще один интересный момент — это напряженные отношения Чаадаева с религией. Когда он вернулся с Запада и стал домашним проповедником, «маленьким аббатиком», то принес убеждение, что православие — это «религия сухая и бесплодная», католицизм же — «пышное плодоносящее древо». Кроме того, он полагал, что папство есть вещь полезная: оно не позволило государству себя сломать, а православие оказалось с поломанным хребтом при Феофане Прокоповиче и Петре. И, как он часто любил говорить, что «раньше были сосуды деревянные, попы золотые, а сейчас сосуды золотые, а попы деревянные». Чаадаев выступал острейшим критиком не только современного духовенства, но и православия как доктрины. Он цитировал отцов церкви, показывал, что католическая доктрина лучше — она плодотворнее, продуктивнее, чем православие. Такие заявления еще больше отдалили от него какую-то часть публики, восстановили против него других.
Интересно, а в чем еще, кроме католичества, выражалось западничество Чаадаева? А в том, что он считал, что России нужно перестать идти своим путем и признать, что никакого своего пути нет. Есть путь восточный, под которым Чаадаев понимал ислам, есть путь варварский — все народы, которые вели тогда кочевой образ жизни, и есть путь западный — единственный магистральный. Поэтому он полагал, что все рассуждения об особом пути — это по определению неверная вещь, они ведут в тупик. И он за Грибоедовым повторил интересную фразу: «Мы оказались поврежденным классом полуевропейцев. Мы сидим на двух стульях». (Это определение немножко жестковато, но оно определяет суть мировоззрения Чаадаева). И что пора перестать вилять, а решить — мы с Петром, мы идем по западному вектору, или мы возвращаемся в азиатчину, Византию. Византию наш герой ненавидел и полагал, что она — корень всех зол.
В чем еще смысл европейского пути по-Чаадаеву? Во-первых, установление правильных основ образования. Петр Яковлевич стремился к введению должных стандартов, которые были приняты в передовых европейских странах: в германских княжествах, во Франции и Англии. Кроме того, он хотел, чтобы духовенство перестало вмешиваться во все формы частной нецерковной жизни. Он хотел отмены цензуры, отмены крепостного права, свободы предпринимательства, свободы тиснения (печати), свободы выражения мнений, свободы манифестаций. То есть получилось, что все идеи, которые проповедовал Чаадаев, потом были приняты. И сейчас они воспринимаются как общее место. А тогда за это приклеивался ярлык безумца.
Не менее актуальны и «Философические письма» Чаадаева, в которых он очень пронзительно и горестно пишет о России, о ее настоящем и будущем. Стоит сказать, что Петр Яковлевич любил Родину. И это он подтвердил кровью и орденами на поле брани, в отличие от своих оппонентов.
Он написал очень интересную фразу о России: «Я не научился любить Отечество с закрытыми глазами». Чаадаев никогда не писал ничего такого ужасно обидного о русском народе. Он не обвинял его в тупости, в лености, в пьянстве, в разврате. Нет. Он просто писал, что народ-то замечательный, но формы правления, к сожалению, половинчаты (при Александре I это было сущей правдой), и они все время тяготеют к азиатчине. Корень же зла российского он видел в Византии, в том, что византийский царедворческий порядок, фаворитизм, лицемерие, ложь, продажность, раболепие, сервильность и холопство стали коренными чертами русского православия. Вот это он хотел переменить. То есть Чаадаев замахивался не на конкретные политические институты или социальные правила, а на перемену всей ментальности народа. Это была грандиозная задача.
И Россия пошла по европейскому пути. В этом смысле Петр Яковлевич оказался прав. Он приводил одну латинскую пословицу: «Разумных судьба ведет по дороге, а неразумных тащит». Чаадаев не хотел, чтобы судьба, рок тащили Россию по дороге прогресса, хотел, чтобы страна шла сама. Это часто не получалось. В этом плане он тоже оказался прав, и многие его слова стали пророческими.
Но Чаадаев выражал свои мысли очень жестким и непримиримым языком. И поскольку возражать ему по сути было очень тяжело (он каждый тезис подкреплял множеством примеров, ссылок, а это все нужно было прочесть — задача невозможная для его критиков и критиканов), то возражали ему по форме, по принципу, который потом тоже восторжествовал — «я не читал, но осуждаю». Тогда впервые эта фраза была сказана.
Когда читаешь «Философические письма» Чаадаева, возникает впечатление, что автор — человек очень несчастный. Поэтому становится интересно: а зачем он вернулся в Россию? Ответ прост — за тем, чтобы в ней жить.
Вернувшись на Родину, Чаадаев вел вполне активный образ жизни и вовсе не был отшельником, как считают многие. Он вел переписку, у него был своего рода салон. Для тогдашней Москвы это было нерядовое событие: обычно салон собирали прекрасные дамы, там была возможность пофлиртовать, посмотреть на красавиц, познакомиться, потанцевать, выпить, закусить. У Чаадаева же салон был беспрецедентный, чисто интеллектуальный. Туда приходили любители не просто словесности, а серьезных научных штудий. Были и любители: от студентов, совсем бедных, в заплатанных сюртуках, до вельможного боярства.
Чаадаев думал быть одиноким проповедником, возможно, даже мнил себя пророком, который станет неким светочем общественной мысли. Он хотел формировать общественное мнение, но оно обернулось против него и объявило его сумасшедшим. Он не желал больше служить, но и не о каком отшельничестве не помышлял. Чаадаев даже думал жениться, а потом эти мысли оставил.
Свои «Философические письма» он написал, но не публиковал. Он разослал их в списках и ожидал реакции просвещенной публики. Пушкин, кстати, отреагировал довольно сдержанно. Разная была реакция. Скажем, Булгарин, Греч, записные патриоты, были куда более на его стороне. Но Чаадаев ожидал некой дискуссии. Чего же он никак не предполагал, так это того, что его публикация вызовет такую общественную бурю, такую лавину общественного осуждения, ненависти к нему. Его объявили врагом России, а он как раз хотел принести стране пользу — на примерах доказать, как направить Отечество на верный путь. Отечество не оценило этого, Чаадаев обиделся и ушел в добровольный затвор. Грибоедов оставил интересное описание: «Чаадаев в халате цвета московского пожара, полубезумный, а вместе с тем величайший умник, не перестававший читать философов современных и древних, испещрявший поля великолепными, гениальными комментариями». И на вопрос, почему не пишет (ему этот вопрос задавали многие), он говорит: «Да вот, как-то перо валится из рук, никакая мысль на ум не идет». Какой-то внутренний кризис переживал Чаадаев, надломила его эта история.
Вот и получается, что человек с невероятными задатками, гений своей эпохи, единственное, что сделал — «Философические письма». Но и это очень много. Чаадаев сформировал русскую философскую традицию. И нет ни одного русского философского произведения, которое бы на эти небольшие по объему письма не ссылалось бы. И его последующие письма: «Апология сумасшедшего» и «Письма об архитектуре» — безумно интересные с точки зрения интеллектуального содержания.
Но он то ли опоздал, то ли чересчур рано родился. Как Пушкин писал: «Свободы сеятель пустынный, // Я вышел рано, до звезды…», а ведь в оригинале было: «Ты вышел рано…». Эти строки Александр Сергеевич адресовал Чаадаеву, как и многие другие. Например:
Он вышней волею небес
Рожден в оковах службы царской;
Он в Риме был бы Брут, в Афинах Периклес,
А здесь он — офицер гусарской.
Проблема в александровской и особенно в николаевской России — все должно было быть нормировано, в некой форме. Не выше линии, прочерченной императором. А Чаадаев выламывался из всех форм, и в этом была его проблема. Он ни во что не вписывался, ни в какие рамки. Этим объясняется и его разрыв с масонством.
По этому поводу Чаадаев оставил довольно большое письмо, часть которого, к сожалению, утеряна. А вот в сохранившемся документе сказано о том, что автора, во-первых, тяготят праздные, пустые разговоры, во-вторых, ритуалы ради них самих и, в-третьих, он видит больше намерений, чем поступков. «А я хотел бы видеть конкретные действия, а не разговоры о них и пустые мечтания». Но чего Чаадаев не упоминает (а это красноречивее, чем-то, о чем он пишет), так это то, что его тяготила дисциплина, он не желал над собой никого видеть. Хотя он получил должность надзирателя в ложе «Астрея», очень высокую.
И «братья» оценивали его потенциал. Но он хотел быть только первым. Причем первым не среди равных, а первым среди подчиненных. Чаадаев не был человеком системы, ни в какую систему он не вписывался: ни в воинскую, ни в штатскую, ни в масонскую. Он был одиноким гением. В этом была его сила и слабость.
Еще один любопытный вопрос — Чаадаев и декабристы. Как известно, Петр Яковлевич состоял в декабристском обществе, тепло общался с его членами. Но еще до восстания, когда никто про него не знал, он не разделял образа мысли тех, кто призывал к насилию. Чаадаев вообще был человеком размышления. В его письмах нет ни одной практической рекомендации. Есть констатирующая часть и нет резолютивной. Так что следует делать? Куда следует идти? Он только констатирует. И в этом смысле он уже с декабристами расходится.
Кроме того, насилие он ненавидел и никогда бы его не поддержал. Ну и когда он вернулся из Европ (как тогда говорили, во множественном числе), Пушкин писал, что он застал совершенно другую эпоху, другую страну и других людей. И его отношения уже с потомками тех, с кем он начинал декабристское дело, были абсолютно иными: ему было тяжело с ними, у них не было того общего прошлого.
Ну и в николаевской России Чаадаеву было не легче. Эта атмосфера зашнуровывания мыслей, атмосфера гнета, «остзейская немота Бенкендорфа», как писали поэты, на него очень тяжело давила, может быть, даже больше, чем на Пушкина, поскольку Чаадаев не был склонен к житейским утехам: ни к питью вина, ни к обожанию красавиц, ни к светскому веселью. Для него интеллектуальная деятельность сосредотачивала в себе все отрады. И когда это запрещалось, когда на это давили, когда это шельмовалось, он чувствовал себя самым несчастным человеком на свете.
Чаадаев был знаком с теоретиками декабристского движения — с Орловым, Шаховским, Трубецким. Он был из высшего дворянства и был большим снобом. Пушкин тоже был ему не ровня, но его он принимал за талант, так же, как и Грибоедова. Для того чтобы войти в круг ближайших знакомых Чаадаева, нужно было быть или человеком очень даровитым, или очень одаренным. Только эти два качества ценил наш герой.
Возвращаясь к тому, как Чаадаев воспринял декабристское восстание, отметим, что ничего одобрительного в адрес декабристов он не сказал, но и не осудил. Осудить — это означало ударить павшего. Для него, как для человека чести, это было невозможно. А уже было сказано о его щепетильности. А похвалить — это означало, во-первых, одобрить нарушение присяги, одобрить призыв к насилию и бунт против законного государя. Для него эти вещи были невозможны, поэтому он предпочел умалчивать.
Были вещи, о которых Чаадаев вообще не любил говорить: это пресловутый визит к Александру, после которого он подал в отставку, это связь с декабристами и отношение к самому бунту на Сенатской площади.
Пушкин сказал, что если бы был в Петербурге, то точно пошел бы. Чаадаев такого никогда не говорил. И не из трусости. Он действительно не пошел бы, но, с другой стороны, сделал бы все, чтобы отговорить бунтующих.
Интересно, были ли люди, которые сочувствовали Чаадаеву, когда его объявили государственным сумасшедшим? Таковых было совсем немного: Надеждин, Пушкин, Жихарев, Катенин, Каверин. Зато злорадствующих и злобствующих было в разы больше. Просто удивительно, какую сильную реакцию Петр Яковлевич вызывал в обществе!
Чаадаев умер, не дожив до 62 лет. Его похоронили на Донском кладбище в Москве. Кстати, могила его сохранилась, в отличие от многих иных. И каждый, кто хочет, может прийти на эту могилу и поклониться Петру Яковлевичу — по-настоящему великому человеку, знакомому Пушкина, Дельвига, Кюхельбекера, Грибоедова, Герцена, прототипу всеми нами любимого Чацкого.