Екатерина II называла его «сумасшедшим Федькой». Поэт Пётр Вяземский — «патриотическим Геростратом». Наполеон сравнивал его фигуру с Маратом и считал чуть ли не главным виновником своего поражения. Сам он называл себя «спасителем империи», а в Европе его знали не иначе как «человека, который сжёг Москву». Всё это — граф Фёдор Ростопчин, московский генерал-губернатор 1812 года…
«Он русский, это многое объясняет»
Слоган к фильму Никиты Михалкова «Сибирский цирюльник» гласил: «Он русский, это многое объясняет». Чтобы «объяснить» фигуру Фёдора Ростопчина, этой формулы явно недостаточно. Граф Фёдор Васильевич был не просто «русский», а именно «русский барин». А что такое «русский барин» крепостной эпохи?
Вот как — совсем по другому поводу, но удивительно точно! — характеризовал этот тип Александр Герцен: «…избалованный, дерзкий, отвратительный забавник, барин и шут вместе. Удушливая пустота и немота русской жизни, странным образом соединённая с живостью и даже бурностью характера, особенно развивает в нас всякие юродства».
Вот таким вот «барином-шутом» был и Фёдор Ростопчин. И нельзя сказать, что он был человеком без способностей. Но атмосфера деспотизма душила, уродовала самые многообещающие дворянские умы.
Живому, бурному ростопчинскому уму было явно тесно в узких рамках самодержавной России. И Ростопчин ещё с юности начинает метаться. То он слушает курс лекций в Лейпцигском университете, то берёт уроки кулачного боя у английских боксёров. То отправляется на войну с турками, где служит под началом самого Александра Суворова, то внезапно карьеру боевого офицера меняет на скользкий путь придворного (камер-юнкер с 1792 года).
«Сумасшедший Федька»
Служба под началом Суворова пошла Ростопчину только во вред. В русском обществе в то время вошло в моду подражать знаменитому генералу в его «странностях». Вот только Суворов свои выходки на грани фола оправдывал громкими победами. А у его подражателей ничего, кроме паясничества, за душой не оказалось. Так и Ростопчин. Подражая знаменитому начальнику, он лишь укрепил в себе ту жилку гаерства и шутовства, которая во всём блеске «засверкает» уже в 1812 году.
Екатерина II ценила шутников. Но не шутов. Императрица дала новому камер-юнкеру прозвище «сумасшедший Федька», а затем и вовсе спровадила его ко двору своего сына Павла, наследника престола (такого же «сумасшедшего», по мнению Екатерины).
Служба при особе взбалмошного Павла ещё больше разболтала характер Ростопчина. И вместе с тем послужила трамплином его стремительной карьеры. Когда в 1796 году Павел стал императором России, то и Ростопчин мигом оказался на вершине властного Олимпа.
Но прежде чем говорить о государственных свершениях Фёдора Васильевича, стоит ещё немного остановиться на его личности. Неужели в ней ничего не было, кроме шутовства и позёрства? Вовсе нет. Фёдор Васильевич был фигурой многомерной, противоречивой…
Стакан воды
Начнём с того, что Ростопчин был честен. Повальное казнокрадство, парализовавшее империю в конце правления Екатерины, его ужасало. Грязь фаворитизма («союз» между 67-летней императрицей и 29-летним Платоном Зубовым) была ему отвратительна. Вот что Ростопчин писал в феврале 1796 года: «Никогда преступления не бывали так часты, как теперь. Их безнаказанность и дерзость достигли крайних пределов…»
И впоследствии никто никогда не ставил Ростопчину в вину корыстолюбие. Его упрекали за глупость, за шутовство, за бездарность — за что угодно. Но никогда — за воровство.
Когда 5 ноября 1796 года тот же Платон Зубов в панике метался по комнате умирающей Екатерины и не мог добиться, чтобы ему дали просто стакан воды (при дворе все уже понимали, что он больше никто), лишь один человек оказал ему эту услугу. Это был Ростопчин. Фёдор Васильевич был благороден и не топтал поверженного врага.
Несмотря на взбалмошный, переменчивый характер, Ростопчин был верен своим друзьям. Тем, кто удостоился его доверия, Ростопчин открывался совсем с другой стороны — внимательного, тактичного друга. А среди друзей Ростопчина были «герой Кавказа» Павел Цицианов, писатель Николай Карамзин, князь Семён Воронцов (знаменитый русский посол в Лондоне).
У руля внешней политики
В 1799 году, в возрасте 36 лет, Ростопчин стал президентом Иностранной коллегии. За те полтора года, что он стоял у руля внешней политики империи, Ростопчин провёл два поистине незаурядных решения. Во-первых, произошёл переход (в 1800 году) от вражды с Францией к союзу с Бонапартом. А во-вторых, состоялось присоединение Грузии к Российской империи (в 1801 году). Правда, это ставило Россию перед необходимостью защищать новую провинцию от набегов горцев. А стало быть, предопределило участие России в последующей долгой Кавказской войне (закончится лишь в 1864 году).
Оба эти решения можно трактовать по-разному, но геополитического размаха у них не отнять. Убийство Павла I в марте 1801 года остановило карьеру Фёдора Ростопчина на долгих 11 лет. В этот промежуток (с 1801 по 1812 год) Ростопчин живёт в своём московском особняке и занимается литературными опытами.
Эти-то литературные опыты и сыграют с Ростопчиным злую шутку, когда в мае 1812 года — неожиданно для всех — император Александр I решит назначить отставного сановника на пост генерал-губернатора Москвы.
«Народный губернатор»
Почему именно весной 1812 года вспомнили о Ростопчине? Дело в том, что в воздухе пахло войной с Наполеоном. В таких условиях император Александр решил опереться на «русофильскую партию». А одним из главных «русофилов» считался как раз Ростопчин. Такая слава закрепилась за ним от того, что герои его творений (представители простого народа) говорили тем лубочно-гаерным языком, который офранцуженные русские дворяне принимали — по незнанию — за настоящий «народный говор».
И когда война началась, Ростопчин всё в том же разудалом, ухарском стиле стал выпускать «подымающие дух» прокламации — те самые «ростопчинские афишки» (прозваны так потому, что их наклеивали на стены домов на манер театральных афиш). Ужасная пошлость и фальшивость этих, якобы народных, посланий была очевидна.
Впрочем, были и другие оценки ростопчинского творчества. Князь Пётр Вяземский, например, считал афиши Ростопчина «знаменательным явлением в нашей гражданской жизни», так как именно Ростопчин стал первым говорить с Москвой, чего прежде никто из градоначальников не делал. Граф Ростопчин был, по мнению Вяземского, первым «народным губернатором», пытавшимся опереться непосредственно на поддержку всего населения.
Великий пожар Москвы
Ну и, наконец, то, что прославило Ростопчина на весь мир — пожар Москвы (сентябрь 1812 года). До сих пор историки спорят, отдавал ли Ростопчин приказы поджигать город или нет. Свидетельства самого Ростопчина противоречивы. Поначалу он хвалился тем, что именно по его приказу «Москва была принесена в жертву». Потом (когда московские домовладельцы, не разделявшие жертвенных убеждений градоначальника, начали требовать у него возмещения убытков) Ростопчин «дал задний ход» и своё участие в пожаре стал отрицать.
Но в любом случае в том, что произошло в Москве в сентябре 1812 года, доля вины Ростопчина есть — и доля немалая.
«Народный губернатор» вывез из Москвы все противопожарные средства, «забыв» при этом в городе несколько тысяч русских раненых, которые потом в пожаре и приняли мученическую смерть. Своими истеричными прокламациями Ростопчин подзуживал толпу на совершение «жертвенных актов», так что поджоги — уже и без всякого приказа сверху — могли иметь место.
Впрочем, как всегда, Ростопчину надо отдать должное. Обрекая на уничтожение имущество москвичей, он без колебаний пожертвовал и собственным. Из своих двух особняков в Москве он не вывез даже стула, чтобы никто не упрекнул его в шкурничестве. А подмосковную усадьбу Вороново губернатор сжёг дотла сам, своею рукой.
После победы над Наполеоном «русофил» Ростопчин стал уже больше не нужен, и в июле 1814 года император отправил его в отставку. Последние годы жизни этот главный «ненавистник французов» прожил в… Париже. Даже на пороге смерти граф Фёдор Ростопчин не изменил себе. А точнее, своей двойственной (но ни в коем случае — не двуличной!) натуре. Ведь незадолго до кончины он всё же вернулся в родное отечество…