«Идеолог буржуазии… г-н Карсавин… силится отравить сознание народных масс юродивыми религиозными проповедями…» — писали в советских журналах о трудах историка и философа Льва Платоновича Карсавина. Учёный понимал, что после таких нападок дни его академической жизни в Советской России сочтены: «Предвижу скорую для себя неизбежность замолкнуть в нашей печати». Уже в октябре 1922 года Лев Платонович покинет родину на пароходе Preussen и долгие годы проведёт в эмиграции. Впрочем, в Россию он ещё вернётся — но совсем не в статусе работника науки.
Выдающийся ученик Ивана Гревса
Лев Карсавин родился 1 декабря 1882 года в Санкт-Петербурге в семье артиста балета Платона Константиновича Карсавина и Анны Иосифовны Хомяковой, внучатой племянницы известного русского славянофила Алексея Хомякова. Спустя три года у пары появится дочь, Тамара, которая впоследствии станет известной балериной под влиянием отца. Сам же Лев, в отличие от сестры, воспримет славянофильские и религиозные идеи от матери, что станет одной из причин его увлечения историей, философией и богословием.
Учение для юного Льва было настоящим смыслом жизни. В 1901 году Карсавин с отличием закончил Пятую классическую гимназию, после чего выдержал вступительный экзамен на историко-филологическом факультете Петербургского университета. Лев Платонович стал учеником блестящего отечественного историка-медиевиста Ивана Михайловича Гревса, вырастившего целую плеяду выдающихся учёных. Впоследствии мэтр отзывался о Карсавине как о «самом блестящем» из них.
В 1906 году Лев с золотой медалью окаанчивает университет и остаётся на кафедре всеобщей истории, параллельно с этим начиная преподавательскую деятельность сначала в гимназиях города, а затем и в высших учебных заведениях — в частности, Карсавин ведёт занятия на Высших Бестужевских курсах. Параллельно с этим он защищает в 1913 году сначала магистерскую, а спустя три года и докторскую диссертацию под названием «Основы средневековой религиозности в XII-XIII вв., преимущественно в Италии», причём он получает одновременно две докторские степени: по истории и по богословию.
Впоследствии, развивая свои идеи о философии истории и целях своей родной науки, Карсавин писал: «Высшею задачею исторического мышления является познание всего космоса, всего тварного всеединства как единого развивающегося субъекта». Такой подход роднил его с представителями всемирно известной исторической «школы Анналов», сформировавшейся только в 1930-е годы.
Карсавин много работал — ему требовались средства на содержание семьи. Ещё будучи студентом, в 1904 году, он связывает свою жизнь с Лидией Николаевной Кузнецовой. В этом союзе появится три дочки. Лев Платонович практически не знал отдыха, совмещая научные штудии с преподавательской деятельностью в многочисленных учебных заведениях Петербурга — от родного университета до Высших курсов Лесгафта. Параллельно он писал статьи для знаменитой энциклопедии Брокгазуа и Ефрона, журналов «Церковный вестник», «Исторический вестник» и многих других. В 1917 году казалось, что материальные проблемы преодолены — но разразилась революция.
Карсавин и советская власть
До 1918 года Карсавин практически не участвует в общественной и политической жизни Петербурга. Сфера его интересов лежала целиком в научной плоскости. Однако коренной слом, наступивший в связи с приходом ко власти большевиков, заставил его обратить внимание на эту сферу — тем более, что это было продиктовано в том числе и его философскими идеями. Наблюдать за поистине историческими изменениями в судьбе своей родины и не принять в них участие — довольно странно.
Несмотря на свою глубокую религиозность и занятия в том числе и историей религии, Карсавин не сразу стал объектом большевистских нападок. Более того, в 1918 году он становится профессором, а в 1921 году — ректором Петроградского университета. Параллельно с научной деятельностью, которая оказалась весьма плодотворной, Карсавин включается и в общественную жизнь. Он становится участником религиозно-философского «Братства Святой Софии», учреждает вместе с Сергеем Каблуковым, Антоном Карташёвым и Владимиром Бенешевичем «Всероссийское братство мирян в защиту церкви».
Большевики были погружены в решение совершенно других проблем. Однако, когда Гражданская война подошла к завершению, власть обратила внимание на «пятую колонну». Всё началось с нападок в прессе и профессиональных журналах. Подход Карсавина к истории и философии был чужд «пролетарскому сознанию». «Карсавинское понимание истории прямехонько приводит его под сень поповской ризы». Лев Платонович превратился в «растлителя молодёжи», с которым нужно было как-то бороться.
16 августа Карсавина арестовывают по обвинению в антисоветской деятельности. Его приговаривают к принудительной высылке без права возвращения: вместе с Николаем Лосским, Иваном Лапшиным, Нестором Котляревским и другими деятелями культуры и науки он покидает Россию 16 ноября на пароходе Preussen.
Вынужденная эмиграция
18 ноября Лев Платонович с семьёй прибыл в Штеттин. Вынужденную эмиграцию он переживал болезненно, подчёркивая, что «история России совершается там, а не здесь». Как и многие другие деятели культуры, оказавшиеся в Европе, он испытывал определённое материальное стеснение, которое тем не менее не мешало ему активно участвовать в жизни диаспоры. Во время пребывания в Берлине он занимал пост заместителя председателя местного бюро Русского академического союза, работал в Русском научном институте и издавал философские труды, в которых излагал свою идею метафизики всеединства.
Уже в 1924 году он сблизился с евразийцами и активно участвовал в жизни движения, а в 1925 году вошёл в Совет евразийских организаций. Однако коллеги по цеху относились к историку с определённой опаской, поскольку для движения он был человеком «извне». Николай Трубецкой в 1926 году высказывал сомнения в искренности философа: «У меня нет полной уверенности и в самой силе убеждённости Карсавина. Для всего его миросозерцания характерна известная пантеистическая расплывчатость и принципиальная неопределённость».
Несмотря на то, что Лев Платонович в середине 1920-х годов считался одним из главных идеологов евразийства, для него самого участие в этом движении было скорее временной мерой. Главным делом своей жизни он считал свои философские исследования, которые, к великому его сожалению, не находили отклика в эмигрантской среде. В 1927 году Карсавину поступило предложение от Дмитрия Святополка-Мирского переехать в Великобританию (в это время учёный уже несколько лет жил во Франции) и начать преподавать в Оксфорде, но историк отклонил это предложение. Он понимал, что начало академической карьеры в иностранном университете приведёт к окончательному разрыву с Россией.
Поэтому, когда в 1928 году к Карсавину обратился его давний коллега по Петербургскому университету, а ныне — премьер-министр Литовской республики Августинас Вольдемарас с предложением начать работу на кафедре всеобщей истории Каунасского университета, Лев Платонович согласился на переезд. Всё же Литва была к России намного ближе, чем далёкая Великобритания. Выучив литовский язык за полтора года, профессор начал активно печататься, чему способствовал и щедрый университетский оклад. Казалось, что жизнь стала налаживаться.
Однако депрессия, с которой столкнулся историк в начале эмиграции, не покинула его. В философско-литературных произведениях, выходивших в каунасский период его творчества, отчётливо видны его душевные переживания. Замечала это и его семья, проживавшая в Париже, но часто приезжавшая к Карсавину в Литву. В 1936 году жена, Лидия Николаевна, писала своим дочерям: «Папа нас встретил, сразу не увидел нас и думал уже, что мы не приехали. Суся его увидела первая, он оч. похудел и почернел. По-видимому, у него период неврастении, так что иногда он мгновенно устает и чувствует упадок сил, по-моему, главное от нервов».
Арест и ссылка
Раскол среди евразийцев и связь части из них с ГПУ стала одной из причин разрыва Карсавина с движением. Впрочем, находясь в Литве, он и без того всё реже и реже участвует во внутренней кухне движения, занимаясь исключительно научными изысканиями. Литовские коллеги относились к нему уважительно, называя даже «Литовским Платоном», признавая заслуги и талант, но всё же считали его чужаком. Чувствовал это и сам Карсавин, что серьёзно било по его душевному здоровью.
В 1940 году Литва была присоединена к СССР . На новую эмиграцию Карсавин не решился. Он продолжил работу уже в Вильнюсском университете и читал лекции по истории стран Востока — они были наиболее безопасными с идеологической точки зрения. Чистки, начавшиеся в связи с приходом коммунистов, обошли историка стороной. Новая власть пока не трогала почтенного профессора: то ли из-за его связи с евразийцами, то ли не считая Карсавина в достаточной мере опасным антисоветским элементом.
Великую Отечественную войну историк провёл в Литве, а в 1944 году, когда страна была освобождена от немецкой оккупации, вновь отказался уезжать в Европу, несмотря на советы близких друзей. На сей раз коммунисты не обошли стороной «старорежимного» преподавателя — в 1946 году его отстранили от преподавания в университете, а спустя три года арестовали «за пособничество международной буржуазии». Впрочем, поводы к этому давал и сам историк, открыто критикуя советскую власть и лично Сталина. В 1948 году была арестована его дочь, Ирина, а спустя год сам Карсавин попал в МГБ.
В 1950 году историк был приговорён к 10 годам заключения в исправительном лагере и выслан в Россию. Там профессор, испытывавший проблемы со здоровьем, был помещён в спецлагерь в посёлке Абезь, что в республике Коми. Несмотря на заключение, Карсавин продолжал творить — ещё в Вильнюсской тюрьме он написал стихотворный сборник «Венок сонетов», а в Абезе даже создал кружок среди заключённых, где читал лекции по истории и философии. Воспоминания о жизни в лагере в целом и о Карсавине в частности оставил Анатолий Ванеев: «В это время Карсавин устраивался, полусидя в кровати. Согнутые в коленях ноги и кусок фанеры на них служили ему как бы пюпитром. Осколком стекла он оттачивал карандаш, неторопливо расчерчивал линиями лист бумаги и писал — прямым, тонким, слегка дрожащим почерком».
Лев Платонович Карсавин скончался от туберкулёза в Абезе 20 июля 1952 года. Его дочь, Ирина, пережила лагеря и благополучно дожила до старости в Литве. В 1954 году она писала матери в связи со смертью отца: «Мамочка, ничего не разрушается, только меняется, и не надо приходить в отчаяние. У меня чувство уже давно его постоянного присутствия, и потому известие о его смерти не было совсем неожиданным».