В. ДЫМАРСКИЙ: Добрый вечер! Это программа «Цена Победы». Сегодня в таком составе: ведущие — Владимир Рыжков…
В. РЫЖКОВ: Да!
В. ДЫМАРСКИЙ: Да, подтверждает Владимир Рыжков. Я Виталий Дымарский. Да. И политолог, историк Алексей Макаркин, который тоже должен нас сказать: «Да!».
А. МАКАРКИН: Да. Здравствуйте!
В. ДЫМАРСКИЙ: Мы начали реализовывать пожелания трудящихся, пожелания нашей аудитории. Недели 2 назад была моя конференция со слушателями и зрителями, где было предложено в том числе предлагать какие-то темы. Нам уже с Рыжковым кажется, что за эти десятилетия, наверное, уже все темы исчерпаны. Но оказывается, что нет. Хотели от вас услышать, о чём было бы вам интересно послушать в нашем исполнении, в исполнении наших гостей. И вот одна из заявок была денежная реформа 1947 года. И с Алексеем мы сегодня эту темы и попробуем обсудить со всех сторон.
В. РЫЖКОВ: Будет правильно чуть пошире взять эту тему, потому что не так хорошо мы знаем этот период с 1945-го по 1953-й, по смерть Сталина. Между тем он был мрачным, тяжёлым, неоднозначным. С одной стороны, Великая Победа, великая радость. А с другой — минус 27 млн человек, сотни городов, тысячи населённых пунктов разрушены, миллионы женщин лишились мужей, миллионы детей лишились отцов и дедов. Так себе, как говорится, картина. Может быть, денежная реформа 1947 года, о которой мы сегодня поговорим, я думаю, что было бы правильно её поставить в более широкий контекст. Может быть, мы начнём. Алексей, прошу вас широкими мазками набросать, что такое был Советский Союз в это время. Условно говоря, с 1945-го по 1950-й, в эту пятилетку.
В. ДЫМАРСКИЙ: Я бы добавил ещё к этой широкой картине, о которой Володя только что сказал. Надо нам вплести в эту широкую картину последствия войны: что война привнесла в первую очередь в экономическую картину.
А. МАКАРКИН: Экономическая картина, если брать её, была вполне очевидной, печальной, потому что надо было восстанавливать разрушенные города, предприятия. И надо было нормализовывать финансовую систему страны, которая тоже пребывала, как и в других странах во всей тогдашней Европе, в очень печальном положении. Было достаточно много излишней денежной массы, её надо было каким-то образом изымать для финансовой стабилизации. Плюс было 2 типа цен на рынке. Одни цены назывались пайковыми: на те продукты, которые выдавались по карточкам. Другие цены были рыночные. Официально для колхозных рынках торговали далеко не только представители колхозов — торговали самые разные люди.
В. ДЫМАРСКИЙ: Алексей, это что был свободный рынок? То, что называлось колхозным.
А. МАКАРКИН: Вы знаете, есть интересный фильм по Юрию Бондареву поставленный, «Тишина». Был поставлен ещё в начале 1960-х. Герои приходят на огромный Тишинский рынок в Москве. Только что закончилась война, конец 1945 года. Огромный рынок. Торгуют всем, чем только возможно.
В. ДЫМАРСКИЙ: Алексей, ещё один уточняющий вопрос. Откуда за время войны, не лучшее время экономически, эти излишки денег? Откуда они взялись?
А. МАКАРКИН: Было, условно говоря, на рынке 3 уровня. Первый уровень был официально в магазинах, что продавали по карточкам. Второй — колхозные рынки, там торговали не только люди колхозные, но и индивидуалы, перекупщики. У людей создалось такое представление, что при Сталине были карточки и всё. На самом деле ещё был третий уровень, кроме этого. Были такие рынки по типу Тишинского. Это была серая экономика или даже чёрная экономика: барахолки
И, соответственно, откуда брались деньги: из самых разных источников. С одной стороны, высокооплачиваемые люди, официально зарплаты высокие. Допустим, у деятелей культуры, у привилегированных деятелей науки, академиков, были высокие зарплаты у чиновников высокого ранга. Обратим внимание на ещё один советский фильм 1950-х, где нашло своё отражение многое из реальности. Это фильм «Летят журавли». Если вы помните, там показана изнанка жизни, где есть теневик, официально находящийся на государственной службе, распоряжающийся особыми ресурсами, продовольствием, теневик, который может пробить одному из героев освобождение от армии
У нас есть представления, что при Сталине ходили все только ходили в одни и те же магазины, ходили строем, все были равны. Но есть такая интересная статистика, что, когда как раз проводили денежную реформу, посчитали вклады. Примерно 82% вкладчиков в сберкассах положили около 5 млрд рубл. Это были вклады до 3 тыс. рубл. Это были вклады небольшие. А вот 18% вложили в сберкассы около 13 млрд. Это более 70%. То есть 18% вкладчиков и 70% вкладов, 70% сумм, которые там были. Если же считать не от 3 тыс., а 10 тыс., то там будет ещё более крупная цифра. Так что уровни были разные. И вкладчики были разные. Неравенство появилось.
В. РЫЖКОВ: Алексей, непосредственно к денежной реформе. Я вспоминаю, что моя бабушка рассказывала мне. Она была 1913 года рождения, в 1947 году ей было 34 года, она это время очень хорошо помнила и рассказывала о нём. Мне запомнилось, что для неё как для советского человека, женщины молодой это было шоком. Это была шокирующая реформа, потому что народ очень паниковал, потому что люди потеряли очень много денег, кто неудачно попал в эту реформу. Я помню, у нас ещё дома хранились эти принудительные займы советские, помните, на которых было нарисованы паровозы, комбайны, пароходы. Она как и все советские люди часть денег, доходов отдавала в принудительные займы. С ними тоже была частично конфискационная реформа. Давайте о ней поговорим. Для чего Сталину понадобилась эта реформа, какие цели он преследовал?
А. МАКАРКИН: Я думаю, что цели были разные. Одна цель была вполне понятной: уменьшить количество денег в обороте, изъять излишнюю денежную массу, стабилизировать финансы. Этим занимались самые разные страны в Европе. Но были разные варианты. Есть такая интересная история, например, что был вариант во Франции реформы, где меняли старые на новые 1:1. Никто ничего не потерял, при этом реформа осуществлялась в условиях кредитования Франции, знаменитый план Маршалла, уже действовал МВФ. И Франции удалось выйти из такого военного экономического кризиса.
В. ДЫМАРСКИЙ: А обмен был без ограничений?
А. МАКАРКИН: Никаких ограничений не было. В самом французском правительстве были разногласия. Молодой министр экономики говорил, что надо ввести ограничения, надо отобрать капиталы у спекулянтов, которые наживались на войне. Но другие члены правительства исходили из того, что необходима в первую очередь общественно-экономическая стабильность, не надо идти на конфликты. Плюс не надо подрывать рыночную экономику. Плюс Франция, несмотря на всю её непростую военную историю была в числе стран-победительниц. И проводить здесь конфискацию считалось не очень правильным. Плюс были уже конфискационные реформы в Бельгии и Голландии проведены. И они были проведены не очень удачно. Поэтому французы выбрали максимально спокойный для общества вариант. Он не привёл к экономическому чуду, скачку, росту. Но он позволил без больших конфликтов пройти этот период и постепенно оздоровить экономику. Это один вариант.
Другой вариант, противоположный, был в Германии. Это было почти сразу же после советской реформы. Это Западная Германия, 1948 год. Там деньги, которые были до того выпущены, рейхсмарки, признали недействительными. Их можно было положить на банковские счета, которые были заморожены. И всем выдали по 60 марок на руки. И сказали: дальше живите с чистого листа. Этот вариант в настоящее время рассматривается как очень эффективная, классическая реформа, но она была проведена в условиях оккупационного режима. В условиях, когда Германия проиграла войну, немецкое общество не могло серьёзно возмущаться и протестовать: за этим последовали бы сразу же санкции. И эта реформа была болезненной для всех. Пострадали все очень серьёзно. Но ситуация достаточно быстро выправилась, начался стремительный экономический рост — знаменитое немецкое экономическое чудо. Плюс, конечно же, снова стали зарабатывать люди, раз заработала экономика. И уже через какое-то время они смогли в значительной степени компенсировать утраты. Понятно, что каждый человек переживает, каждому плохо, когда он что-то теряет. Но утраты выглядели вполне объяснимо: Германия проиграла войну.
Сталин не захотел пойти по французскому варианту, потому что понятно, что всё отобрать было невозможно, этого никто бы не понял, если бы пошли по такому радикальному варианту. Да и потребности отсутствовали для экономики. В то же время у Сталина, думаю, было большое желание наказать спекулянтов, тех людей, которые функционировали в этом неофициальном секторе экономики, сером секторе экономики. Когда ему экономисты принесли вариант, те суммы, которые находятся на руках у граждан, в каком соотношении менять: 10 к 1 или 5 к 1. С экономической точки зрения вполне был бы достаточным более мягкий сценарий: поменять 5 к 1. Но Сталин сказал, что надо менять 10 к 1, то есть предпочёл более радикальный вариант, хотя каких-то больших экономических оснований для этого не было.
И, кроме того, был ещё один очень интересный момент, который вписывается в целом в сталинскую послевоенную политику. Когда закончилась война, то было представление о том, что в советском обществе есть единство: все объединились, все выиграли, все победили, уничтожили фашизм. Была эйфория, ликование. Но Сталин понимал, что такое ликование недолговременное, потому что общество, чем дальше, тем больше, будет спрашивать с государства уже не в рамках психологии военной, когда государству много что прощалось, потому что, понятно, шла война. И нужно было искать виноватых. И нужно было искать тех, кто идёт не в ногу. И нужно было, опираясь на большинство общества (а как он это сделал, сейчас увидим), попробовать искать такие мишени для критики, чтобы эти мишени для критики не были связаны с государством, чтобы это были не чиновники, не партийные функционеры. Чтобы этими мишенями были кто-то ещё, кто-то другие. Такими мишенями для критики очень быстро становятся деятели культуры. Появляется постановление «О журналах «Звезда» и «Ленинград»». Ахматова, Зощенко. Через некоторое время мишенями становятся литературные критики. Появляется статья в газете «Правда», подготовленная самим Сталиным, отредактированная, об одной антипартийной группе литературных критиков — по-моему так, что-то вроде этого была такая формулировка. Другие деятели культуры. Появляется постановление «Об опере «Великая дружба»», где вполне советский композитор Вано Мурадели обвиняется в том, что он написал неправильную оперу, ошибочную. Потом становятся деятели науки: генетики, кибернетики, учёные, которые отдают наши секреты американской разведке. Знаменитый фильм «Суд чести» на реальном материале. Общество постоянно находится в состоянии внутренней борьбы, причём в состоянии внутренней борьбы, с одной стороны — государственная партийная власть, товарищ Сталин и простые граждане. Простые люди, невысокооплачиваемые, невеликие, малоизвестные, без всяких регалий, но при этом чувствующие, что они на одной стороне с государством, вождём, что они выше и лучше, чем какой-нибудь учёный, который за какую-то премию отдаёт наши секреты американцам, или какой-нибудь писатель, который занимается формализмом антинародным.
И в случае с денежной реформой такими виновными оказались спекулянты. И были объявлены 2 мотивировки этой реформы. Одна мотивировка выглядела совсем уж анекдотично, с точки зрения специалистов. Оказывается, что немцы напечатали большое количество фальшивых денег и таким образом нанесли удар по нашей финансовой конструкции, так скажем. Этого не было. Немцы печатали английские деньги фальшивые для своих агентов и расплачивались ими со своими агентами. Советские фальшивые деньги им печатать не было никакого смысла, потому что в начале войны они смогли захватить довольно большое количество советских денег в отделении государственного банка в Белоруссии, Прибалтике, в других местах, где не успели эвакуировать и уничтожить их. Поэтому средств для расплаты с агентами у них было довольно много. Никаких данных о том, что они пытались подорвать советскую экономику путём печатания фальшивых денег нет у учёных. Но массовая аудитория это же не учёные, у них отсутствует какая-либо информация, они доверяют государству. Второй аргумент был: надо бороться с этими спекулянтами, отобрать у них незаконно, неправильно нажитый капитал за годы войны. Именно поэтому надо реализовать эту реформу.
С одной стороны, в ходе этой реформы не было тех, кто выиграл. Обычно, когда проводится какая-то реформа, есть проигравшие, выигравшие. Здесь никто не выиграл.
В. РЫЖКОВ: Выиграло государство, потому что удалось ликвидировать денежную массу, стабилизировать цены
А. МАКАРКИН: Государство, конечно, выиграло. Я имею в виду, что никто не выиграл из обычных граждан. Никакая из категорий: ни бедные, ни богатые. Но самые бедные, у которых денег было от зарплаты до зарплаты, у которых в сберкассе лежало 500 рубл., 700 рубл., а суммы до тысячи в сберкассах мерили 1 к 1, то есть они не потеряли, вот эти мелкие вкладчики, жившие от зарплаты до зарплаты, с трудом сводившие концы с концами, потеряли, может быть, какие-то небольшие суммы, десятки рублей, максимум сотню рублей, которые у них оставались до зарплаты, зато этим людям было приятно, что спекулянта какого-то, может быть даже знакомого им, зажали, прижали, он потерял, государство у них отняло. Вот на этом государство очень неплохо сыграло.
В. ДЫМАРСКИЙ: Алексей, нам в чат пишут слушатели и зрители: откуда взялся этот миф о невероятно успешной сталинской послевоенной экономике? Что цены снижались ежегодно. Нам пишет одна слушательница, что зато карточки отменили, в магазинах было полно чёрной икры. Даже я помню: на полках «как хороши, как вкусны крабы», стояли крабовые банки. Правда, кроме них ничего не было, насколько я помню. У меня, конечно, такие детские воспоминания. Откуда взялся этот миф о процветающей экономике?
А. МАКАРКИН: Взялся он по 2 причинам. Одна причина носит абсолютно визуальный характер. Непосредственно перед реформой 1947 года в Москву завезли большое количество продовольствие. И это всё выкинули на прилавки. У людей тогда не было денег, они были растеряны, они ходили в магазины и смотрели на эту икру, крабы. Это один был момент: демонстрационный эффект, чтобы всё появилось. Отъедешь от Москвы на сколько-то км в ближайший областной центр — там такого великолепия, конечно же, не было. Там были такие же огромные очереди, продолжали быть. Никакого экономического чуда не произошло. Но демонстрационный эффект остался, до сих пор вспоминают, как вдруг всё появилось. Это один момент.
Второй момент, тоже довольно важный. При этой реформе 1947 года, эту реформу, кстати, официально в обращении Совета министров (хотя сам Сталин не обращался по поводу этой реформы, он не хотел, чтобы его имя было связано с этой реформой) со словами, что это последняя жертва, которую общество должно принести, после этого не будем жертвовать. А перед этим была предпоследняя жертва. И тоже было заявление, что надо жертвовать. Это был 1946 год. И в 1946 году уже началась реформа ценообразования, и были в 3 разы повышены пайковые цены на то, что продавали по карточкам. На хлеб почти в 4 раза повысили: в 3,8 раза. И коммерческие цены снизились на колхозных рынках примерно на 30−40% на разные продукты. Уже произошло резкое повышение цен в среднем. И снижение коммерческих цен не могло компенсировать рост пайковых цен.
А дальше я бы сказал так, что Сталин здесь очень аккуратно действовал с общественным мнением тех людей, которые были ему важны. Так называемых «простых советских людей», которые его поддерживали, которые ненавидели спекулянтов, всех тех, кто обогащался. Сталин делал подарки. Например, одновременно практически с этим резким повышением пайковых цен снижаются цены на нитки, на катушки. Раньше катушка стоила 20 рубл., а стала стоить в 3 раза меньше — 6 рубл. Вот ситуация, когда есть, допустим, семья, которая с трудом сводит концы с концами, ей труднее стало покупать хлеб, зато тогда в семьях подрабатывали шитьём и перешивали, кроме того, одежду детям, родственником
С 1947 года начинается снижение цен. Но опять-таки я вам уже говорил, что пайковые цены на хлеб выросли в 1946 году почти в 4 раза. В 1947-м цены на хлеб снижаются на 12%. Вот сравните. Но всё равно люди ощущают, что идут какие-то послабления, государство о них не забывает. В результате происходит что? Во-первых, люди привязываются к государству и ждут дальнейших снижений. Государство уже выглядит не как отбирающее, а как патерналистское, смягчающее, что-то дающее
В. РЫЖКОВ: Мне кажется, что надо ещё здесь, чтобы более полная картина была, напомнить одну страшную вещь, о которой люди вспоминают гораздо реже, чем что Сталин цены снижал. Это голод 1947 года, когда, по разным оценкам, от сотен тысяч до 1,5 млн просто умерли от голода. Был страшный голод после войны.
А. МАКАРКИН: Да, был послевоенный голод. Причём он был в условиях, это тоже вызывало серьёзное общественное напряжение, когда СССР помогал продовольствием другим странам, в том числе странам, которые были на стороне немцев в войну. Это вызывало недовольство. Люди говорили, что надо кормить своих, не кормить чужих. Но здесь были такие, уже укоренившаяся формулировка, свои геополитические интересы. Поэтому кормили и чужих здесь, в том числе за счёт своих. А компенсацией за это стало наказание спекулянтов и сталинские снижения цен. Причём в качестве пострадавших от денежной реформы в значительной степени оказались даже не столько спекулянты, а пострадали во многом колхозники. У людей были деньги, в том числе полученные за счёт продаж на колхозных рынках. Колхозники психологически не доверяли сберкассам, боялись, что государство всё отнимет, конфискует. В результате государство отняло, но отняло там, где они не ожидали, поэтому многие пострадавшие были теми самыми колхозниками, которые сами зарабатывали, как-то что-то получали. И они оказались здесь под ударом.
Что касается спекулянтов, то с ними была такая история. Конечно, кто-то из них проиграл, кто-то потерял. Здесь так, чтобы все они смогли выйти сухими из воды, было невозможно. Но при этом были 2 группы, которые могли адаптироваться к этой реформе, потому что они получили, как сейчас говорят, инсайдерскую информацию. У нас опять-таки есть такое представление, что при Сталине был порядок, дисциплина, секреты. На самом деле ничего подобного. 28 ноября, то есть за 2 недели до реформы, в Москве московский государственный комитет партии собрал всех секретарей районных комитетов партии, председателей райисполкомов, и было сказано: «Во-первых, скоро будут карточки, дорогие товарищи, ура-ура. И второе: есть секретное постановление Совета министров, о котором мы вам не можем говорить ничего, оно секретное, но знайте, что оно есть. И ещё, кстати, нужно за ближайшее время провести работу по открытию пунктов по выплатам гражданам. Надо открыть больше тысячи пунктов, где были бы обмены. Но чего менять, что оплачивать — этого мы вам не говорим». Среди первых секретарей райкомов, председателей райисполкомов не было ни одного идиота: все прекрасно поняли, о чём речь. И началась кампания. Это тут же фактически пошло в торговлю. Большое количество спекулянтов было связано с официальной государственной торговлей.
И тут началась целая эпопея. У нас опять-таки есть представление, что все тогда вели себя осторожно, скромно, что Сталин боролся с коррупцией
Дальше получилось тоже довольно интересно. Когда всё-таки пошло после этого некоторое расследование, Сталин приказал расследовать, то к уголовной ответственности были привлечены только финансовые работники, работники сберкасс — то есть по сути дела исполнители, которые исполняли эти указания. А партийные работники, максимум, что им было, исключение из рядов политической партии, при этом их часто пристраивали на какие-то другие должности. Например, была история с 1-м секретарём калужского обкома партии Поповым. К нему было много разных претензий, не только по поводу этой истории с обменом. Он сделал вклад почти в 14 тыс. рубл., разбив его на членов семьи. Об этом стало известно. Его исключили из партии и назначили директором фабрики. После директорства фабрики он руководил областным комитетом по радио, потом был замначальника управления культурой, потом области. Потом был даже 1-м секретарём обкома какое-то время. То есть его блестящая карьера закончилась, но в номенклатуре он удержался. Таким образом наказывали по сути стрелочников. А представители номенклатуры в крайнем случае отделывались такого рода переводом на менее значимую хозяйственную работу. Вот так было. Вот такая борьба с коррупцией.
В. ДЫМАРСКИЙ: Сама это реформа проходила в форме деноминации, 10 к 1?
А. МАКАРКИН: Не совсем. Деноминация у нас была при Хрущёве, следующая реформа 1961 года. Деноминация была при Ельцине в 1990-е. Это была конфискационная реформа. То есть деноминация сочеталась с конфискацией. Наличные деньги обменивались 10 к 1. Правда, обменивались по сложной схеме: до 3 тыс. — 1 к 1, от 3 до 10 тыс. — 3 к 2, свыше 10 тыс. — 2 к 1. Здесь тоже немножко государство заработало на уже упомянутых облигациях. Облигации обменивались 3 к 1, то есть государство ещё здесь сэкономило. И, кстати, принудительные займы, облигации, были до 1957 года. То есть государство обещало, что это будет последняя жертва в 1947 году. Но что касается облигаций, оно, видимо, полагало, что это никакая не жертва, а уже обычная практика, обычная рутина, когда примерно месячный заработок надо было отдавать государству за облигации. Государство брало в долг у граждан. Так что это была деноминация плюс конфискация.
В. РЫЖКОВ: Просто на бытовом языке. Вот были карточки до 1947 года. Карточки были в разных странах. В Великобритании были карточки, которые тоже чуть ли не до конца 1940-х дожили. С одной стороны, понятно, что карточки — плохо. Это распредели ловка, минимальное количество крупы
А. МАКАРКИН: Если говорить про народную память, скорее улучшила. Бывшие коммерческие цены, которые оказались объединены с повышенными пайковыми ценами. Реально улучшилось. Плюс экономика стала работать более активно. Плюс после отмены люди стали больше зарабатывать. Они получили возможность больше расходовать. Поэтому отмена карточек была плюсом. Другое дело, что в Англии, например, карточки тоже существовали долгое время. Но в Англии не было конфискации, не было такой конфискационной реформы, ничего такого и близко не было. Но что касается советского человека, у него была такая особенность: он через столько прошёл. Если мы посмотрим на тогдашнее общество, люди прошли через мировую войну, через Гражданскую, через голод сразу после Гражданской войны, через коллективизацию, индустриализацию, через войну Великую Отечественную.
Люди уже через столько прошли, что вопрос о том, что они потеряли, конечно было плохо, тяжело. Но это было уже вторично. У людей усилилось ощущение, что восстанавливается какая-то нормальная жизнь, что они снова могут ходить в магазины спокойно, снова могут покупать спокойно, пускай даже поменьше, чем перед войной. Цены, как я уже сказал, были существенно выше предвоенных. Но хоть что-то, хоть как-то. Тут ещё объявляли о регулярных снижениях цен, что тоже людей радовало. В целом люди оценивали эти вопросы потом сугубо положительно. Они не размышляли над тем, можно ли это было сделать иначе, менее болезненно. Может быть, не стоило так много изымать, потому что страдали далеко не только спекулянты. Если мы вспомним, была знаменитая история про псевдовоинскую часть некоего Павленко, который выдавал себя за офицера, полковника, командира воинской части. Они занимались разного рода экономическими махинациями, комбинациями. Эта воинская часть абсолютно спокойно пережила эту денежную реформу и дальше продолжала функционировать, пока их в начале 1950-х не разоблачили. Но люди исходили из того, что хорошо, что наказали спекулянтов. Сейчас сложно, но дальше будет получше. И они старались, чтобы совсем не сорваться, смотреть в будущее с оптимизмом. Это просто особенность психологии человека. Если он будет замыкаться на том, что всё плохо, всё плохо, всё плохо, это будет сплошные психические срывы, так скажем.
А дальше был 1953 год, умер Сталин. И началось смягчение экономической политики. Уменьшилось давление на деревню. Потом оно стало усиливаться при Хрущёве. Уменьшилось давление на работников предприятий. Отменили закон о том, что следует уголовное наказание за прогулы. Отменили другие суровые законы, вроде закона о колосках. Граждане ещё больше успокоились и тоже старались думать о чём-то хорошем. С одной стороны, к государству было ограниченное отношение, его старались обойти, если это возможно. И тогда, и в то время это было. А с другой стороны, государство как эксклюзивный распределитель льгот. Это работало.
В. ДЫМАРСКИЙ: По поводу международного сотрудничества. Солидарность времён войны, естественно, с союзниками, уже теперь бывшими, была забыта. Советский Союз, вы говорили, помогал другим странам с продовольствием. Кто-нибудь помогал Советскому Союзу? Он где-нибудь просил кредиты, помощь?
А. МАКАРКИН: Советский Союз отказался. Советские специалисты участвовали в переговорах по поводу учреждения МВФ, но СССР отказался вступать. Уже начиналась холодная война, на СССР не распространялся план Маршалла, который инициировали американцы. СССР приходилось выкарабкиваться самому.
Что такое приходилось? Была во многом самоизоляция. Было продуманное решение Сталина. Сталин был очень творческим человеком. Он был в каких-то вопросах очень прагматичен, когда договаривался с теми же самыми англичанами, американцами, когда не вмешивался в ситуацию в Греции, о чём мы уже говорили, когда он выводил войска из Ирана, рассчитывая, что получит нефтяные концессии от Ирана. Он договаривался с Финляндией на условиях, которые были выгодны Финляндии. Здесь он был прагматиком. С другой стороны, Сталин же был коммунист, он внутренне верил, что капитализм рухнет. Он внутренне был в этом убеждён. И он рассчитывал, что в этой конкуренции послевоенной СССР выстоит. СССР надо выстоять, получить ядерной оружие, быстро восстановить экономику. А дальше на Западе будут всякие смуты, кризисы, хаосы. СССР здесь это всё может использовать. У Сталина была последняя экономическая работа в 1952 году, которую он написал. И в этой работе говорилось о том, что надо переходить к прямому продуктообмену. То есть не схема товар-деньги-товар, а постепенно нужно переходить к обмену продуктами, как это происходило бы при коммунизме. Надо отказываться, тоже постепенно, от кооперативной собственности в пользу только общенародной, то есть фактически государственной. То есть Сталина тянуло в эту сторону. Он считал, что если сейчас какое-то время продержаться, мобилизоваться, то дальше мы будем идти от победы к победе, а Запад будет слабеть. Образец СССР будет по-прежнему привлекателен для народов западных стран, как это было во время Великой Отечественной войны, когда популярность СССР была очень велика.
Получилось иначе. И сразу после смерти Сталина от его идей отказываются, отказываются ближайшие преемники: Маленков, Микоян, Хрущёв. Они переходят к более реалистичной экономической политике — к политике договорённости с Западом. Проводятся переговоры. В последние годы отношения с Западом были практически заморожены. Холодная война в чистом виде. Там начались переговоры по поводу Австрии, советской военной базы в Финляндии, по другим вопросам. Хрущёв съездил в Англию, Америку. И как-то это дело заработало, стали выстраиваться снова отношения. Вот так было.
В. ДЫМАРСКИЙ: Нам пишут наши слушатели, что из Германии вывезли много промышленных предприятий. Это была реальная помощь или это мелочь на фоне общей разрухи?
А. МАКАРКИН: Были репарации, много чего вывозили. Но на фоне общей экономической разрухи это было не много. А во-вторых, много из того, что было взято в ходе репарации, было не очень рационально использовано: просто не умели использовать. Это то же самое, если вспомним брежневский период, когда закупали зарубежную технику, а она потом нераспакованная оставалась на городских дворах. Вот что-то подобное происходило и с этой техникой, которую получали по репарации. В каких-то областях, если речь шла об оборонке, действительно не только технологии, не только станки — там учёных привлекали, они работали на Советский Союз
В. РЫЖКОВ: Мне кажется, у нас получилось сегодня дать общую картину, довольно мрачную и тяжкую, послевоенного СССР. И чуть более подробно рассказать о механизмах денежной реформы 1947 года. Алексей, огромное вам спасибо.
В. ДЫМАРСКИЙ: Спасибо! Всего доброго, до встречи!