Что произошло?
Положение Московского царства летом 1610 года было бедственным. И начать нужно с того, что в тот момент оно, во-первых, не являлось царством, ибо уже не имело царя, а во-вторых, не контролировало собственную территорию (за исключением столицы). Кратко описать события последних 8−9 месяцев можно было так: полная катастрофа. К Москве стремительно приближался с одной стороны Лжедмитрий II, стоявший лагерем в Тушине, с другой стороны — польский гетман Станислав Жолкевский. Влиятельный митрополит Филарет Романов, которого Лжедмитрий II признавал своим патриархом, вёл переговоры с поляками о приглашении на царство Владислава — сына Сигизмунда III.
Единственным спасением был юный воевода Михаил Скопин-Шуйский, родственник царя Василия IV. Увы, в мае 1610-го этот талантливый полководец внезапно умер на пиру в доме князя Воротынского. Только ленивый не обвинил тогда царя Василия в отравлении молодого воеводы, который благодаря своим победам обрёл такую популярность, что многим очень захотелось видеть его на троне.
Дни Василия IV были сочтены. Уже в июле 1610-го в Москве поднялось восстание, в результате которого царь был низложен, насильно пострижен в монахи и вскоре выдан Жолкевскому. Трон опустел, а оперативное руководство ситуацией взяло на себя самопровозглашённое правительство, вошедшее в историю как Семибоярщина. Вариантов у него было, по сути, два: признать царём Лжедмитрия II или как-то договориться с поляками. Ещё, конечно, можно было попытаться удержать Москву самим, но этот вариант, похоже, даже и не рассматривался. Лжедмитрия II бояре откровенно боялись. Не говоря уже о том, что, признав его, они выглядели бы полными идиотами.
Поэтому был выбран польский путь. На него, пусть и скрепя сердце, согласился даже московский патриарх Гермоген, преданный сторонник Шуйского и яростный враг Семибоярщины. Его главным условием было принятие Владиславом православия. Того же требовал и Филарет, начавший переговоры чуть ранее. По договору между Сигизмундом и московским правительством, Владислав должен был получить шапку Мономаха в обмен на принятие православия. Впрочем, не факт, что королевич не сдал бы древнюю русскую корону в музей. Его отец заказал для сына новую. Путь в Москву был королевичу расчищен.
Могло ли быть иначе?
Семибоярщина официально объявила Владислава царём. В Москве даже началась чеканка новой монеты. Не до конца ясно, действительно ли бояре так хотели иметь царём Владислава или это была уловка, но свои обязательства по договору они выполняли старательно и чётко. Проблема возникла с польской стороны. Сигизмунд III арестовал членов Великого посольства, включая и Филарета, и князя Василия Голицына (убийцу Годуновых), отправив их в качестве пленников в Польшу. Король хотел полной капитуляции на своих условиях.
Любопытно, что Владислава в Москве продолжали ждать. Проблема упиралась в две вещи: во-первых, принятие православия, очевидно, означало отказ королевича от будущих претензий на польский трон, во-вторых, в 1610-м Владиславу было всего 15 лет, то есть он ещё не был совершеннолетним. Поэтому Сигизмунд требовал, чтобы его пока признали регентом Московского царства. На такое унижение не могла пойти даже Семибоярщина, не говоря уже о гневном Гермогене, который распространял по всей Руси послания с требованием вооружаться против поляков. Ситуация запуталась, переговоры были в целом сорваны, в Москве засели поляки, которые формально принимали решения от имени Сигизмунда, а на деле творили, что хотели. Семибоярщина процесс не контролировала. В декабре 1610-го она отправила Гермогена под арест, видимо, чтобы тот не мешал переговорам, но патриарх продолжал рассылать свои послания во все уголки страны.
В 1612-м люди Владислава были из Москвы изгнаны, а ещё через год Земский собор избрал царём Михаила Романова. При этом Владислав продолжал пользоваться титулом русского царя. В 1617-м он неожиданно заявил свои претензии на престол и попытался силой забрать то, что за 7 лет до этого ему предлагали взять практически даром. Королевич вторгся в Московское царство, но добраться до столицы не смог. Итогом его интервенции стало Деулинское перемирие. Россия потеряла Смоленск, Чернигов, Рославль, Дорогобуж и ещё ряд территорий, а взамен получила обратно Филарета Романова с другими арестованными послами, икону Святого Николая и отказ Владислава от претензий на трон. Правда, в официальных польских бумагах он продолжал именовать себя русским царём до 1634 года.
Что изменилось бы?
В 1632 году Владислав был избран польским королём. Именно избран, ибо в Речи Посполитой власть по наследству не передавалась. Историкам король Владислав IV скорее нравится. Он оказался прозорливым стратегом, незаурядным полководцем, меценатом и толковым антикризисным менеджером. Не дал Михаилу Романову вернуть Смоленск, лихо остановил наступление турок, не позволил втянуть Польшу в Тридцатилетнюю войну и проявлял удивительную для католического короля того времени веротерпимость. Плюс Владислав оказался поклонником высоких искусств и всячески поощрял живопись, а также оперу и театр. Но он не сладил со шляхтой, не построил флот, о котором мечтал, часто менял внешнеполитический курс, чем в итоге ослабил Речь Посполитую.
Случись Владиславу стать одновременно и русским царём, и польским королём (это было бы сложно, потому что ему каким-то образом нужно было бы быть для этого и православным, и католиком), он, несомненно, заявил бы свои права и на третью корону — шведскую. Королём Швеции Владислав себя тоже титуловал. Его отец принадлежал к династии Ваза и в конце 16-го века правил Швецией. Правда, его всё же низложили. Владислав хотел вернуть корону отца. Объединив силы Московского царства и Речи Посполитой, он повысил бы свои шансы, но не более того. К тому же он не обладал железной волей, необходимой для создания подобной империи. России он мог принести стабильность, но мог и посеять в ней хаос. Так точно было бы в том случае, если бы, заняв престол, он не принял бы православия. Да и вообще не ясно, готова ли была Семибоярщина, призывавшая его на царство, признать Владислава на самом деле. Скорее всего, многие бояре увидели свою выгоду в том, чтобы сыграть на религиозных настроениях. Ведь духовенство, казаки и народ не горели желанием видеть в Москве иноверца. Это наглядно продемонстрировало ополчение Минина и Пожарского.