Журналист, историк Леонид Млечин и ведущие передачи «Цена победы» радиостанции «Эхо Москвы» Дмитрий Захаров и Виталий Дымарский вспоминают ситуацию сентября — октября 1941 года, когда «Москва зашаталась». Полностью прочесть и послушать оригинальное интервью можно по ссылке.
В октябре 1941 года у немцев была реальная возможность войти в город. Почему не вошли? Дело в том, что они опасались фланговых ударов и хотели сделать всё по военной науке: окружить Москву с трёх сторон, а затем уже спокойно прорваться в город.
Октябрь 1941 года был самым страшным месяцем в истории нашей столицы. Во-первых, её могли взорвать отходящие части НКВД. Во-вторых, займи немцы Москву — над выжившими жителями начались бы дикие расправы.
Что касается минирования города, то известно, что Сталиным было подписано секретное постановление Государственного комитета обороны, согласно которому была выделена «пятёрка» во главе с Берией, которая руководила минированием всех важнейших объектов столицы. Предполагалось уничтожить абсолютно всё, кроме водопровода и канализации, даже метро.
Невольно возникает вопрос: а готов был Сталин сдать Москву? Сложно ответить. Но факт, что во время описываемых событий правительство переехало из столицы в Куйбышев, наводит на некоторые размышления.
В послевоенный период Жуков рассказывал доверенным людям, что вождь не верил или, как он выразился, «не особенно верил», что удастся удержать Москву.
Известно, что 15 октября Сталин проснулся (возможно, он вообще не спал всю ночь) необычно рано и распорядился собрать всех членов Политбюро в его кабинете. Когда все были на месте, вождь объявил, что всем нужно сегодня же, то есть 15-го вечером, эвакуироваться. Сам он уедет из города на следующее утро, то есть 16 октября.
Ходили разговоры, что Сталин поехал на вокзал, ходил по перрону час, размышлял, потом вернулся. На самом деле ни на какой вокзал он не ездил: его ни за что бы не повезли на поезде, потому что железнодорожный состав, даже если бы он был прикрыт с воздуха, даже если бы были поставлены зенитки на платформу, мог подвергнуться губительному удару немецкой авиации. На центральном аэродроме Сталина ждали «Дугласы», которые и должны были его забрать. Все его вещи — абсолютно все — были вывезены в Куйбышев. Судя по всему, отец народов не верил, что город удастся удержать. Он был готов отдать его.
Что касается приказа «Об эвакуации столицы», то он имел самые губительные последствия. Поскольку начальство побежало из города, слухи о сдаче Москвы распространились мгновенно. Началась чудовищная паника. И это неудивительно, потому что люди ничего не знали, им ничего не сообщали. Было такое ощущение, что немцы будут в Москве уже завтра. Некоторые даже выбегали на улицу смотреть, нет ли там немецких мотоциклистов.
Но самое отвратительное, самое показательное то, что струсили и убежали все те, кто по своему долгу просто обязан был оборонять город до конца или как минимум показать, что готов удержать столицу. О ком речь? О начальстве. Центральном, городском…
Только представьте, как власть имущие вырываются на Егорьевское шоссе, мчатся, загрузив продуктами свои машины.
В городе фактически не оказалось ни одного сколько-нибудь мужественного человека, который бы не побежал, который бы сказал: «Мы будем оборонять Москву. Я здесь останусь. Мы наведём порядок».
Известно, что второй секретарь горкома партии Георгий Попов возложил вину на своего прямого руководителя — первого секретаря Московского обкома и горкома Александра Щербакова. На самом деле струсили абсолютно все. Тут выявилась вся сталинская система подбора кадров: ни на что не способные, несамостоятельные, лишённые мужества.
Но есть и масса других примеров, когда простые люди занимали линию обороны. Например, учившиеся на историческом факультете ИФЛИ Александр Зевелев и его друзья вступили в Отдельную мотострелковую бригаду особого назначения. В те октябрьские дни они заняли позиции в центре Москвы.
И таких примеров фантастического мужества московской молодёжи, которая считалась изнеженной, не готовой к испытаниям, великое множество. А рядом другие — те, которые её поучали, руководили ею, упрекали — они побежали. Вот это отвратительно. То есть была картина, с одной стороны, мужества, с другой — позора.
Между прочим было и совсем ужасное: в городе оставались люди, которые ждали немцев, всерьёз обсуждали новую оккупационную администрацию, рвали и жгли труды Ленина, Маркса и Сталина, выбрасывали портреты и бюсты вождя в мусор.
Со временем паника, конечно, спала. Почему? Сталин вдруг увидел, осознал, что ничего не происходит, немцы не входят, войска сражаются. Он увидел это и понял, что бежать не надо. Но главным образом на него, конечно, подействовала уверенность Жукова. Всё время он звонил Георгию Константиновичу и спрашивал: «Смогут ли войска удержать Москву?» И всякий раз Жуков, этот сверхуверенный в себе человек, отвечал, что он в этом не сомневается.
Об этом, кстати, Жуков рассказывал ответственному редактору «Красной звезды» Давиду Ортенбергу. Там вообще вышла очень забавная история. В самый разгар московской паники Сталин вдруг приказал сообщить, что оборона города поручена Жукову, и сам позвонил Ортенбергу с указанием напечатать портрет полководца. Ортенберг спросил: «На какой полосе?» — «На второй», — ответил вождь.
Ортенберг отправил корреспондента в Перхушково, в штаб Западного фронта. Тот позвонил и доложил, что Жуков не хочет фотографироваться, ему некогда. Тогда Ортенберг позвонил Жукову сам:
— Нужна фотография.
— Какая фотография?! У меня тут бои идут.
— Верховный распорядился.
— Ну, хорошо.
Потом Ортенберг запишет: «Я-то подумал, что Сталин хотел показать москвичам, какой достойный человек защищает город, а Жуков мне сказал: «Наивный ты. Это он хотел показать, кто ответит за сдачу города, если это произойдёт».