С.БУНТМАН: Добрый вечер! Сегодня Алексей Кузнецов, Сергей Бунтман, и в «Не таке» очередное дело, но всё там длинно перечислено, что там есть, а в общем-то сказано было короче: «Нет, ты не будешь забвенно, столетье безумно и мудро».
А.КУЗНЕЦОВ: Безумно и мудро!
С.БУНТМАН: Здесь всё, да.
А.КУЗНЕЦОВ: Те самые времена Очаковские и покоренья Крыма, о котором мы с восемьдесят третьего…
С.БУНТМАН: Восемьдесят четвёртый год!
А.КУЗНЕЦОВ: Восемьдесят третий — восемьдесят четвёртый год, покорение Крыма — то, первое покорение Крыма, что называется, в полный рост. Но, впрочем, тоже уже не первое, первое было при Минихе, которого тоже можно сегодня вспомнить.
С.БУНТМАН: А Миниха мы вспомним сегодня, да?
А.КУЗНЕЦОВ: Ну, можно притянуть, хотя, конечно, к этому времени его уже нет в живых, несмотря на то, что жизнь прожил долгую. У Александра Сергеевича Пушкина был такой интересный, среди прочих интересных приёмов, был такой интересный приём: в его прозе, где речь шла о совершенно вымышленных ситуациях — я не имею в виду «Капитанскую дочку», которая всё-таки происходит в декорациях совершенно реальных событий, и поэтому там наряду с персонажами вымышленными, вроде того же Петруши Гринёва, действуют Пугачёв, Рейнсдорп и другие совершенно реальные исторические персонажи.
А вот если мы возьмём «Повести Белкина», если мы возьмём «Пиковую даму», то там среди вымышленных персонажей вдруг иногда мелькнёт буквально одно имя, но совершенно реального человека. Как в повести «Выстрел» говорится о том, что главный герой, Сильвио, в своё время перепил знаменитого Бурцова. И абсолютно реальный человек, гусар, мы его поминали в одной из передач, где его дальний родственник, корнет Бартенев, убил польскую актрису, свою любовницу. Вот, так сказать, высказывалась гипотеза, что он в известном смысле спорил, конкурировал со своим великим, значит, хотя и боковым предком. И вот такое же реальное имя мелькает в «Пиковой даме», где прямо в первой главе, когда говорится о истории появления трёх магических карт, тот, кому первому графиня открыла три карты, сильно проигрался кому-то, вроде бы Зоричу. Вот Зорич — это совершенно реальная фигура. И сегодня речь пойдёт в основном о нём. Сразу же, забегая вперёд, скажу — судебного преследования Семён Гаврилович Зорич избежал.
Но прежде чем мы начнём говорить о Семёне Гавриловиче Зориче, Полина нам покажет первую картинку. Перед нами ассигнация Екатерины II — данная конкретная ассигнация на 25 рублей, но там были разные суммы. Значит, когда в конце 1760-х годов матушка выдала… Издала указ о том, что появляются бумажные ассигнации, она, естественно, объяснила их появление чем? Угадайте! Благом подданных.
С.БУНТМАН: Ну естественно, а чем же ещё объяснять-то, господи?
А.КУЗНЕЦОВ: Конечно! Ну, а что у нас ещё, так сказать, среди родных осин, какой мотив у власти.
С.БУНТМАН: Я вас хочу наказать тем, что выпущу ассигнации — так не получится.
А.КУЗНЕЦОВ: Да, да. Значит, было сказано, что, поскольку вот эта вот монета, натуральная монета — она доставляет неудобства, особенно в больших количествах, то вот эти бумажные ассигнации — они для удобства, как мы бы сегодня сказали, крупного бизнеса… Дело в том, что ассигнации — это не банкноты, к которым мы привыкли, а теперь уже и отвыкать начали, да, с нашими электронными деньгами. Ассигнация по сути — это долговая расписка государства. Это не деньги ещё в полном смысле слова, это заменитель денег. Ассигнация означает, что в любой момент по ней можно у государства получить данную сумму звонкой, как говорится, монетой.
С.БУНТМАН: Ну вот как всегда — так же, как чек можно обналичить. Да. Следующая ступень.
А.КУЗНЕЦОВ: Совершенно верно. Но подразумевалось, что хотя это и не деньги в полном экономическом смысле слова, но платёжным средством они вполне могут быть точно так же, как вполне легальным платёжным средством в своё время были долговые расписки, векселя. Если оба участника или больше, в зависимости от количества, если участники сделки не возражали, то векселя тоже можно было принимать в уплату. Только надо сделать соответствующую передаточную надпись, индоссамент. Как только эти самые плохо ещё — это важно — плохо полиграфически исполненные ассигнации начали появляться, естественно, тут же у людей определённого склада ума и характера зачесались ладони.
С.БУНТМАН: Так, а что тут подделывать?
А.КУЗНЕЦОВ: Подделывать действительно особенно нечего.
С.БУНТМАН: Это бумага!
А.КУЗНЕЦОВ: А самое главное — их общая корявость в исполнении, этих ассигнаций, она как бы настраивает всех пользователей на то, что никто особенно в неё не вглядывается, в эту ассигнацию. Если что-то исполнено в высоком качестве, любая шершавость — в прямом и в переносном смысле слова — она сразу настораживает, а тут всё коряво, чо. Верблюда спросили — почему у тебя спина кривая? Он спросил в ответ — а что у меня прямое, да? Вот и с этими самыми бумагами так. Подделывали настолько широко и размашисто, что через три, по-моему, года после первого вброса в оборот пришлось отказаться от ассигнации в семьдесят пять рублей. Дело в том, что она так легко переделывалась из двадцатипятирублёвой ассигнации, что только ленивый этим не занимался, и просто в результате правительство решило её упразднить.
С.БУНТМАН: Это школьное задания просто, да.
А.КУЗНЕЦОВ: Да, да. Причём для коррекционного класса. Просто упразднить эту ассигнацию, чтобы, так сказать, отбить вот это самое поползновение, уж слишком легко их переделывать. Суммы были, надо сказать, достаточно большие по тем временам, в первые же годы существования этих ассигнаций: только выявлено подделок было на сто восемьдесят тысяч рублей, это огромные деньги по тем временам! Вот мы сегодня будем говорить о самой крупной партии этих выявленных подделок. И здесь нам понадобится тот самый Семён Гаврилович Зорич. Встречайте, пожалуйста. Полина сейчас предъявит нам этого красавца.
С.БУНТМАН: Ну это… не сравнить с ассигнацией, я бы сказал, по качеству, да.
А.КУЗНЕЦОВ: С ассигнацией не сравнить, но тоже надо сказать — уж извините меня за цинизм, пожалуйста — но продукт тоже достаточно серийный, хотя и серия гораздо более ограниченная. Под ограниченной серией я имею в виду мужчин матушки императрицы. У неё, в общем, вкус был совершенно определённый.
С.БУНТМАН: Высокий.
А.КУЗНЕЦОВ: Высокий, достаточно высокий. Правда, в одном месте я встретил упоминание о том, что якобы рост его составлял, значит, пять футов и шесть дюймов — это примерно сто шестьдесят восемь сантиметров, то есть по тем временам это средний рост, а по нынешним даже маленький. Но в других местах, где не указывается точно в цифрах, но говорится о том, что он был высок, статен, широкоплеч. То есть, видимо, это поклёп. Думаю, что какой-нибудь иностранный поклёп, это они любят считать, там, с точностью до дюйма, а у нас сказано — высокий-статный, значит высокий-статный. Высокий, статный, кровь, что называется, с молоком, гвардейская выправка, решителен, лих, так сказать, за словом в карман не лезет. Слово, правда, из него выходило, как правило, достаточно простое, потому что в силу и биографии, и, видимо, природных наклонностей он был человеком… О нём писали в основном — человеком добрым, щедрым, к людям расположенным, но сразу несколько мемуаристов отмечают его неотёсанность и необразованность.
Биография его следующая: он серб. Вообще-то при рождении и в детстве фамилия его была не Зорич, а Неранчич. Она сегодня ещё прозвучит. Это сербский дворянский род. Зоричем он стал, когда его усыновил бездетный дядя, офицер, а впоследствии генерал русской службы. Дядя его привёз сюда, в Россию, и определил здесь учиться, ещё совсем подростка. Обучался он в училище, находившемся на территории Славяносербии. Во времена матушки Екатерины было много всяких прожектов. Потом родится вообще грандиозный прожект, который будет довлеть над российскими правителями вплоть до товарища Сталина, «Греческий проект», да? Проливы наши в одно слово, хэштег.
Пока проекты пожиже, но уже зарождается будущий проект Новороссии, пока зарождается в более локальном варианте. И вот в районе Бахмута нынешнего довольно значительная территория передаётся войсковым отрядам переселенцев, ну, сказано — из Сербии. На самом деле, когда потом подсчитали… А подсчитали, когда была назначена сенатская ревизия, потому что, удивительное дело, на этом проекте обнаружились такие злоупотребления, такие распилы, такие денежные суммы канули неизвестно в какую реку, — возможно, в Бахмутку, а возможно, и в ещё какую-то, возможно, и в целый Днепр, — что решили вообще посчитать: а что там у нас? И выяснилось, что хотя сербы там есть в количестве нескольких сот, но они не составляют там этнического большинства. Там и венгры, там и турки, там, в общем, кого там только нет, даже крещёных евреев обнаружили (ну, без них совсем было бы скверно, видимо).
В общем, этот проект был прикрыт, отчасти потому, что проворовался, отчасти потому, что его вытеснил гораздо более глобальный проект, в который он вошёл. Это, кстати, один из способов покрытия недостачи: проворовался проект — а ты его упрячь в ещё более масштабный. А ещё более масштабный — это проект Новороссии. Что тут только Сербия? Мы вообще будем, глобально!
Тем временем, пока все эти пертурбации со славяносербским проектом происходили, мальчик рос, и настало ему время определяться в службу. Он определился в службу и служил, надо сказать, без всяких яких, не как Петруша Гринёв, был записан в полк при рождении. У него такой волосатой лапы, у Зорича, — теперь он уже Зорич официально, — у него такой волосатой лапы не было, поэтому он несколько лет, как и положено, служил рядовым, потом унтер-офицером, в общем, до выхода в первое офицерское звание прошло четыре или пять лет. Он служил действительно, не сидел там в имении, так сказать, яблоки окучивал — нет, он служил, тащил лямку. Вышел в младшие офицеры, дальше — очень достойная судьба настоящего полевого такого, ну полевого… Он кавалерийский офицер, он сразу выпустился в гусары и всю жизнь так по гусарской линии и служил, пока служил. Он принял участие в Семилетней войне: отличился, попал в плен, некоторое время (несколько месяцев) в этом плену побыл, потом был отпущен на пароль, как тогда говорили, то есть под честное слово в этой кампании больше не принимать участие. Вернулся, получил повышение, причём довольно быстро там их получал: сразу за несколько месяцев несколько офицерских чинов. Ну, была такая практика: человек побыл в плену, ему как бы… через чины не скакали, но давали их побыстрее. К плену тогда было другое отношение: если человек в плену ничем себя не скомпрометировал, то…
С.БУНТМАН: Плен — это такое же воинское испытание, как и другие.
А.КУЗНЕЦОВ: Такое же, да, как и любое другое: стойко переносить тяготы и лишения. Затем наступила следующая война… Да, ещё он успел повоевать с барскими конфедератами. Мы с Леонидом Кацвой не так давно достаточно подробно рассказывали историю Барской конфедерации в первой передаче, которая была посвящена разделам Речи Посполитой, кому интересно, пожалуйста, послушайте эту передачу. А дальше началась Русско-турецкая война 1868−1874 года — та самая, которая послужила настоящей причиной введения этих самых ассигнаций.
Столкнувшись в очередной раз с тем, что война — слишком расходное дело, но зная европейский опыт, матушка-императрица решила, что введение ассигнаций позволит правительству включить печатный станок и тем самым смягчит неблагоприятное влияние войны на экономику. В 1870 году, героически сражаясь, прикрывая в арьергарде локальное отступление своей части, Зорич опять попадает в плен к туркам, и на этот раз уже не на несколько месяцев, а на несколько лет. Об этом свидетельствует, кстати, не он сам, а независимый свидетель — другой русский офицер, который в это время тоже в плену находился в Крыму. Не в Крыму, вру…
С.БУНТМАН: Он на Дунае должен быть. Там же воевали тогда.
А.КУЗНЕЦОВ: Да, но Зорич в конечном итоге окажется в Семибашенном замке, то есть в самом Стамбуле, да, в главной государственной тюрьме. А как он там окажется? Сначала его очень хорошо приняли. Дело в том, что когда он сдавался, то, понимая… А он перед этим так отважно отбивался, что он боялся, точнее, не боялся, но предполагал, что если он сейчас поднимет руки, то его могут изрубить в капусту и в плен не взять. Он закричал по-турецки — какой-то минимальный набор турецких слов у него был — он закричал: «Я капитан-паша!». А капитан-паша — это очень высокий генеральский чин в турецкой армии, и турки от удивления его взяли в плен. И первое время с ним обращались очень хорошо, всячески уважительно, но потом ему предложили переход на турецкую службу — он категорически отказался, после чего его посадили в тюрьму, и он некоторое время сидел в достаточно нехороших условиях.
Дальше был заключён Кючук-Кайнарджийский мир, пленных поменяли, он вернулся обратно в Россию, и через некоторое время на него обратил внимание Григорий Александрович Потёмкин. Надо сказать, что здесь в разных биографиях и в разных описаниях этого дела некоторая раскоординация. Где-то говорится, что Потёмкин его начал двигать, додвигал его до полковника. В этом качестве при вступлении в новую должность ему нужно было в Петербурге представиться императрице — она его увидела, положила на него глаз, и тут-то Потёмкин сообразил, что этим можно воспользоваться. Сам Потёмкин был уже не у дел: его уже сменил Завадовский, которого мы сегодня увидим точно, даже с портретом. А другие говорят, что Григорий Александрович, увидев молодого человека, сразу смекнул, что он из той породы, какие нравятся матушке Екатерине, и все эти повышения в чине вплоть до полковника служили одной цели: подвести его, так сказать. Ничего нереального в этой версии нет, потому что по крайней мере в ещё нескольких случаях известно, что Григорий Александрович такое практиковал. Если я сам больше уже не вхож собственно в альков, но остаюсь…
С.БУНТМАН: Но, кстати, это с ведома Екатерины было.
А.КУЗНЕЦОВ: Конечно! Да я думаю, что у них был настолько открытый брак, назовём это нейтральным словом.
С.БУНТМАН: Это была ещё ко всему — скомпрометированное слово — великая дружба. Это была очень большая дружба и очень большое сотрудничество.
А.КУЗНЕЦОВ: Да, и, конечно, они, даже уже перестав быть вместе как мужчина и женщина, относились друг к другу с очень тёплыми чувствами. И была ревность, и была дружба, безусловно, много чего было, вообще сложная история. Вполне возможно, что Потёмкин… но так или иначе на самом деле…
С.БУНТМАН: «Не из-за любви бьёмся, а из-за политики», — как писали друг другу.
А.КУЗНЕЦОВ: Совершенно верно. В любом случае, эти две версии не очень-то противоречат друг другу. Зорич попадает в объятия Екатерины как человек Потёмкина. Да, это её решение, конечно, Потёмкин не прислал его с нарочным в пакете, но у него какие-то обязательства перед Потёмкиным к этому времени были, договорные.
С.БУНТМАН: Хотя бы не мешать, вот это главное. Вот что больше всего волновало светлейшего: не мешать, не интриговать.
А.КУЗНЕЦОВ: Да. Развлекай матушку тем способом, для которого ты предназначен, и не мешай тому, чтобы я оставался фаворитом в гораздо более важном политическом смысле этого слова. А тут Зорич оказался недоговоропригоден, скажем так. 11 месяцев продолжалось его счастье, его шанс, как тогда говорили.
С.БУНТМАН: Случай.
А.КУЗНЕЦОВ: Его случай, да. Хотя за эти одиннадцать месяцев на него изверглось что-то совершенно фантастическое. И единовременные суммы, и какой-то невероятный бриллиантовый гарнитур, начиная от осыпанных бриллиантами аксельбантов и заканчивая табакерками и прочей полукилограммовой мелочью. Дом ему был куплен неподалёку от Зимнего дворца, на набережной Невы, чтобы недалеко ходить. Ну, а в период уже какого-то особенно мощного умиления, а может быть, уже планируя его отставку, — трудно сказать, — пожаловано ему было ключевое для нынешнего рассказа местечко Шклов. За что он был отставлен…
С.БУНТМАН: А где ж тот Шклов-то?
А.КУЗНЕЦОВ: А тот Шклов в Могилёвской губернии будущей. Восточная Беларусь — первый раздел Речи Посполитой. Сейчас про Шклов поговорим. За что его отставили? За совершенно безудержную страсть к карточной игре. То есть матушка-императрица была достаточно терпима к многим порокам своих возлюбленных, но как любая нормальная женщина, я бы сказал даже — как любой нормальный человек, когда карты ценили больше, чем её саму…
С.БУНТМАН: При всей её любви к картам-то.
А.КУЗНЕЦОВ: Да, но она-то играла во что? Она-то играла в игры семейные и коммерческие. Карточные игры, как известно, делились на три разряда: семейные — типа в дурачки; коммерческие — в винт, например, да, — предшественник гораздо более сегодня известного преферанса; и, извините меня, — то, что действительно называли азартными — все вот эти штосы и прочие их разновидности. Игры случая, да, где гнули углы и так далее. Вот, собственно говоря, за это, ну, а также за общую грубость, неотёсанность, неспособность поддержать беседу, — а матушка Екатерина всё-таки любила, чтобы её собеседники были ну хоть как-то минимально начитаны тоже, — вот он, видимо, даже минимальным требованиям не отвечал. Расстались, как она любила. Она вообще не была склочной дамой, она любила со своими мужчинами расставаться красиво, прилично, так, чтобы они по возможности на неё не обижались. Ему было много дадено и при расставании тоже. Он съездит за границу, там слегка развеется, а дальше вернётся в Шклов и займётся городом, точнее, местечком Шкловом.
Местечко Шклов, ну, как вы понимаете, поскольку перед нами фотография, то конечно, это уже другое время.
С.БУНТМАН: Ну это какой-нибудь… Рубеж веков 19−20, судя по одежде.
А.КУЗНЕЦОВ: Это рубеж веков, 19-го и 20-го, но на, так сказать, на основном плане, за строениями базара, находится шкловская ратуша — она как раз построена в те самые времена, о которых мы с вами говорим. Местечко Шклов знавало и плохие, и хорошие времена. Да, у местечка Шклов чётко существование его как зебра: чёрное-белое, чёрное-белое. Вот когда это местечко попадает в руки Зорича — у него как раз полоса чёрная, хотя ещё не так давно это был шестой или седьмой по численности населения на территории Белоруссии городок, то есть несколько тысяч населения, ярмарки регулярно там проходили. Значительная часть населения жила ремеслом и торговлей, значительная часть населения — евреи, — понятно, восточная Белоруссия.
Но дальше пошли пожары. Город горел как-то с завидной регулярностью и в конечном итоге превратился из процветающего местечка в захолустное почти село. Принадлежал он на тот момент дедушке будущего одного из молодых друзей императора Александра, князя Чарторыйского. Дедушка Чарторыйский потом передал папе Чарторыйскому, а вот папа Чарторыйский, ну, где-то пишут, продал Российскому государству своё имение. Но в одном месте я нашёл упоминание о том, что имение у него просто отобрали, а вот крепостных — да, крепостных купили честь по чести (а их прилагалось несколько тысяч). Ну, то есть какие-то деньги он всё-таки получил. И вот это вот принадлежавшее некоторое время государству имение Шклов и его окрестности, соответственно, были Зоричу и вручены.
И дальше начинается очередная белая полоса — он решает насильственно ввести в Шклове золотой век. Что он делает? Во-первых, он учреждает благородное училище. Такое альтернативное Петербургскому кадетскому корпусу, частное учебное заведение с очень серьёзной программой, с восьмилетним курсом обучения, для несостоятельных (в смысле денег, разумеется) дворянских детей, желающих поступить в военную службу.
С.БУНТМАН: Хорошая затея!
А.КУЗНЕЦОВ: Отличная штука! Причём начинается там с 70−80 воспитанников, за несколько лет их число дойдёт до трёхсот. Большинство их учится либо полностью на счёт Зорича, либо при значительном его финансовом участии. Прекрасные педагоги, изучаются три языка: русский, французский, немецкий — причём не только говорить и писать, но и риторика на всех трёх языках, то есть говорить красиво. Изучаются танцы, музыка, очень серьёзно математика: а вдруг в артиллерию или в инженеры занесёт, да? Форма им выдаётся, содержание. Государство выдаёт этому заведению через несколько лет официальную аккредитацию, то есть даёт право присваивать по выпуску офицерское звание. То есть это одно из первых военных училищ в Российской Империи, по сути.
Кроме этого, в городе Шклове он учредил театр. Ну, естественно, крепостной, как в то время было принято. Сейчас иногда об этом театре в связи с Зоричем пишут, что… Кто-то пишет, это был сераль, кто-то пишет, это был бордель.
С.БУНТМАН: Первое, что приходит на ум, ну да.
А.КУЗНЕЦОВ: Это было, да, и об этом в том числе и современники оставляли некоторые, так сказать, указания и намёки, что актрис, актёрок, да, использовали и по этой части тоже. Ну, во-первых, я хочу вам сказать, что в то время в принципе отношение к театру не только в России было таково. Не случайно же в Англии женщинам запрещалось играть на сцене — это было непристойно, да. Это всё было, но было и другое. Прекрасно известный любителям истории театра Василий Сахновский, режиссёр и историк театра, написал, цитирую: «Здешние представления превосходили по великолепию придворные спектакли русские, было и польские, императорские австрийские в Шёнбрунне и французские в Версале». Я думаю, что Василий Сахновский знал, о чём он писал, по крайней мере, может быть, если он и преувеличивал, то лишь чуть-чуть.
Вообще, о роскоши шкловского бытия Зорича и его окружения писало много народу. Дело в том, что в Шклове дважды была сама императрица. Она ездила по делу, так сказать, на свидание с австрийским императором, но через Шклов и обратно. По этому поводу было устроено такое, что описание читать больно: какие были в Шклове построены, разбиты, и так далее… Вплоть до того, что Зорич во дворце, который был построен явно к приезду императрицы, спальню воспроизвёл один в один такой, какой она была в Зимнем дворце. Такой лёгкий намёк, да? Что если вы захотите вспомнить нашу замечательную дружбу, чтоб вам дверь не искать лишнее время, да? Она на том же месте.
С.БУНТМАН: Да, и вообще, удобно же в путешествии чувствовать себя как дома.
А.КУЗНЕЦОВ: Ну, и совершенно понятно, что вокруг этого роилась буквально огромная компания всяких поставщиков жуликоватых… Зорич деньги считать, видимо, не умел. Ни в карточной игре, ни в таких вот расходах хозяйственно-административных. Поэтому имение будет постоянно закладываться, перезакладываться, долги десятитысячные, стотысячные… Ну и на каком-то этапе, причём надо сказать, что довольно быстро, дело становится совсем плохо с финансово-экономической точки зрения. Ода, посвящённая Зоричу: «Ты всем всегда благотворишь, ко всем щедроты ты являешь. От всех сторон венцы лавровы главу твою покрыть готовы. Ты общий всех благотворитель и счастья ищущих рачитель». Чей перевод с французского, я не знаю, а вот автор оригинала хорошо известен: это Франсуа-Мари Аруэ, известный также как Вольтер. Конечно, они не были лично знакомы, но, видимо, до слуха одного из главных корреспондентов Екатерины Алексеевны доходит слава, и он думает, что будет не лишне, как говорится, засвидетельствовать почтение.
Ну и в результате дело пахнет керосином, фактически банкротством, и тут появляется родной брат Зорича. Напомню, — эта фамилия уже звучала, — Неранчич, Дмитрий Неранчич, который некоторое время путешествовал по Европам, и вот из европ он привозит братьев Марка и Аннибала, или Ганнибала, Зановичей. Не очень понятно их этническое происхождение. Они вообще такие абсолютно международные авантюристы: говорят на дюжине языков, переписываются с Калиостро, который поминает их в своих, значит, мемуарах, да? Кто-то называет их родиной Далмацию, кто-то говорит о сербском происхождении, в материалах дела они в одном месте будут названы венгерцами, — чёрт его разберёт, — жулики, пробы ставить негде, а какого уж они точно этнического происхождения… Может быть, кстати говоря, и сербы, да, что облегчило бы им сближение с Неранчичем. Значит, судя по всему, картина их знакомства выглядела следующим образом: они познакомились в Париже, видимо, за карточной игрой, потому что графы (они представлялись графами Зановичами) играли по-крупному. Только в отличие от Зорича, который играл, потому что он игрок, — вот они шулера, классические каталы.
И вот Неранчич, так сказать, с ними закорешившись, как-то в какой-то момент, судя по всему, поведал им о том, что вот брат — человек хороший, но не очень, значит, разбирается в управлении бизнесом. И они говорят — о-о-о, мы берёмся помочь, мы-то как раз в этом разбираемся. Убедите брата, чтобы он дал нам Шклов в откуп. Мы ему будем 100 тысяч в год платить, а уж чего мы со Шклова соберём — то наше. Ну, на этом система откупов со Средневековья, так сказать, построена, и многие государства, не говоря уже о частных лицах, этим пользовались. То есть государство откупа предоставляло, а частные лица их, соответственно, брали. Зановичи приезжают вместе с Дмитрием Неранчичем в Шклов, а дальше в Шклове начинают твориться интересные вещи.
А тем временем через Шклов в своё имение, которое у него сравнительно неподалёку, едет светлейший. Григорий Александрович то ли тяготился, что они с Зоричем плохо расстались… Они плохо расстались: Зорич его пытался даже на дуэль вызвать, но был окорочен и укорочен. Зорич был абсолютно уверен, что в том, что матушка его прогнала с глаз долой — не он сам виноват, а виноват Потёмкин, конечно.
С.БУНТМАН: Ну ещё нашептали.
А.КУЗНЕЦОВ: Ну, отчасти, может, так оно и было, хотя я думаю, что матушка действительно от него устала — судя по всему, он был совершенно необузданный человек. Может быть, Потёмкин на этом как-то… А может быть, замыслил действительно месть, и не сомневался, что какой-никакой материалец да соберёт — это нам уже, видимо, никогда точно не узнать. Но так или иначе, значит, проезжает он мимо Шклова, но недалеко, и тут к нему является некий еврей (называют несколько разных имён — не важно), который предъявляет фальшивую ассигнацию. Светлейший на неё смотрит так, сяк, на свет, читает внимательно, говорит: «А с чего ты взял, морда, что она фальшивая?» «А вот посмотрите, извольте посмотреть, значит, ваше сиятельство, как слово «ассигнация» напечатано?» «Ёлки-палки!» — говорит светлейший. Действительно, вместо «г» второе «и»: «ассиинация», чего на оригинале всё ж таки не было. «А много? Где ты это взял?» — «А у нас здесь много таких, — говорит еврей, изо всех сил пытаясь изобразить простодушие, — хотите, я вам через полдня сколько нужно принесу?» Ну, по крайней мере, так эта история выглядит в пересказе самого Григория Александровича.
Григорий Александрович велит предстать пред светлы очи Николаю Богдановичу Энгельгардту — фамилия очень хорошо известная в русской истории. Как известно, Энгельгардты делятся на казанских и смоленских — этот из смоленских, естественно. Как о нём один знающий его человек написал, что «Николай Богданович, — а он могилёвский губернатор, — любил до безумия собственную пользу». Всё-таки в русском языке 18-го века есть своё очарование. Я очень благодарен Пушкину за реформу, но иногда… «любил до безумия собственную пользу».
Николай Богданович, похоже, каким-то бочком был прикосновенен к этой афере, но тут, естественно, изобразил, так сказать… Позаимствуем у Гашека выражение «взгляд кота, гадящего на соломенную сечку», то есть взгляд государственного человека, щёлкнул каблуками. И начинается опрос местных евреев, которые несут по две, по три, по четыре сторублёвых фальшивых ассигнаций. Они подделывали только один номинал — сто рублей. «Кто их делает?» — спрашивает Потёмкин. Ему отвечают: «А графы Зановичи и карлы зоричевы, и работают, и выпускают, и меняют», — то есть Зорич, похоже, в помощь Зановичам выделил несколько своих карликов. Вспомним, что в это время, вообще в 18-м веке это обычное дело — должны быть арапы, должны быть карлики обязательно, карлицы.
Ну, а дальше начинается сначала секретное расследование, причём начинается оно сразу в Сенате, и довольно быстро, опять же, при помощи тех же самых евреев… Насколько я понимаю, вот эти все фальшивые бумажки их очень беспокоили с той точки зрения, что они понимали, что когда это всё вскроется, по их бизнесу это ударит самым, так сказать, безобразным образом. Стало понятно, что похоже, ассигнации были изготовлены за границей и привезены, значит, Зановичами. Более того, зафиксировали: в середине апреля 1783 года, через таможню, находившуюся в белорусском местечке Толочин, проследовали два ящика, вроде бы с картами, географическими картами, а вёз их поверенный Зорича Йовель Беркович. Беркович потом на следствии будет говорить, что вот его, значит, это самое, Зорич послал разменять что-то, а потом там ему вручили ящики, ящики уже были запечатаны, что в тех ящиках — он знать не знает.
С.БУНТМАН: В общем, обычная…
А.КУЗНЕЦОВ: Естественно, ну понятно, обычное дело, да. Но поскольку расследование — уже невозможно утаить это шило в мешке, а Зорич запаниковал и отправляет в Москву, непонятно на какой адрес, — то ли следствие так и не выяснило, то ли решило не обнародовать имена на всякий случай, — но он отправляет целый маленький отряд из восьми человек своих достаточно близких. В том числе один из Зановичей — младший, Аннибал, учитель Салмаран, который был одним из главных администраторов вот этого благородного училища. Кстати, довольно любопытный кадр: он из тех учителей, которые приехали в Россию на заработки, обучал французскому и музыке девочек Нащокиных, и это первая, так сказать, правда, довольно дальняя верёвочка к Пушкину, потому что Пушкин, как известно, с Павлом Васильевичем Нащокиным очень дружил, а эти девочки Нащокины…
С.БУНТМАН: Павел Воинович.
А.КУЗНЕЦОВ: Павел Воинович Нащокин, конечно. Это его папа сказал Павлу, отказываясь вернуться на службу: «Вы, государь, горячи, да и я тоже». Вот, а эти бы приходились ему то ли кузинами, то ли двоюродными сёстрами, в общем, каким-то образом… Ну, у Пушкина будет более прямая связь с этим делом… И было решено брать эту карету, а точнее, видимо, даже несколько, потому что вряд ли восемь человек ехали в одной карете. Будем брать. Значит, через агентуру стало известно, что в карете есть два тайника. Под Москвой, но не дав въехать в город, карету окружили, всех арестовали. В карете обнаружили 77 500 рублей. Ассигнациями. Фальшивыми. Значит, после этого расследование переходит в открытую стадию. Поскольку никакого единого следственного органа в то время не было, это расследование в разных направлениях ведут разные органы: чем-то занимается тайная канцелярия, типа упразднённая, но на самом деле…
С.БУНТМАН: Там всё Шешковский?
А.КУЗНЕЦОВ: Ну, кнутобойствует помаленьку, а куда ж ему деваться то. Шо он ещё умеет, болезный, да? Значит, занимается губернатор Энгельгардт: собственно, именно под его руководством проводилось отслеживание кареты до, так сказать, её передачи в руки московских властей. И учреждается специальная сенатская комиссия из пяти человек, которая, собственно, должна стать судом. Проводятся обыски. Шкловские евреи, увидев, что делу придан официальный ход и явно уже совершенно оно не заглохнет само собой, начали давать показания просто километрами. Допросили самих Зановичей. Салмаран, который много занимался у Зорича и финансами тоже, не только методической и содержательной стороной преподавания, совершил, как мы бы сегодня сказали, сделку со следствием. Он сказал: «Если вы… — ну, как понятно из документов, — если вы не будете против меня выдвигать никаких обвинений, я обещаю, что я съезжу в Европу, вернусь и доложу, что я там нашёл по поводу европейских концов». Поскольку, судя по всему, по крайней мере часть ассигнаций была напечатана ещё в Европе, и станок печатный привезли из Европы.
С.БУНТМАН: С проклятого Запада?
А.КУЗНЕЦОВ: Конечно. Специальная комиссия была создана, причём уровень комиссии можете себе представить: личный секретарь Екатерины, всесильный Александр Храповицкий — очень мощная фигура. О нём не пишут в учебниках истории…
С.БУНТМАН: А, но вообще-то сейчас уже…
А.КУЗНЕЦОВ: Слушайте, фамилию Вайно — тоже не склоняют на каждом углу, а между тем… Директор ассигнационных банков Шувалов.
С.БУНТМАН: Который?
А.КУЗНЕЦОВ: Это сын Петра Ивановича. То есть фактического главы правительства во времена поздней Елизаветы Петровны и, соответственно, двоюродный племянник того Ивана Ивановича Шувалова, которому мы обязаны в том числе и Московским университетом. А третий член комиссии — полковник артиллерии всего-навсего, но только зовут его Лев Пушкин — это дедушка Александра Сергеевича, отец Сергея Львовича и Василия Львовича — человек, про которого известно было, что человек он пылкий и жестокий. Пушкин, видимо, ошибочно вписал в стихотворение «Моя родословная», что Пушкин, Лев Пушкин, его дед, сохранил верность во время свержения Петра III.
С.БУНТМАН: Петра Фёдоровича?
А.КУЗНЕЦОВ: Да. «Сохранил верность, как Миних», — вот, собственно, откуда у нас фамилия Миниха может здесь всплыть, и за это якобы пострадал и некоторое время сидел. Современные исследования не подтверждают: похоже, не сидел. И, в общем, ничего особенно страшного с его карьерой не случилось. Ну, а дальше, в общем, начали считать, что называется. Выявлено было в конечном итоге 778 сторублёвых фальшивых ассигнаций. Печатали ли в Шклове — этого установить не удалось. В конечном приговоре всё-таки речь идёт о привезённом из-за границы. Сенатская комиссия из пяти человек. В неё входили уже упомянутый Андрей Шувалов, Брюс, некто Иван Розанов, про которого я вообще ничего не нашёл, но сенатор — все они сенаторы, ну, а самый знаменитый и, видимо, самый могущественный, ну или, по крайней мере, наравне с Шуваловым — это Пётр Завадовский. То есть по делу Зорича — его предшественник, так сказать, прокладка между ним и Потёмкиным, если в хронологическом порядке смотреть. Предлагали Зановичей казнить… По Зоричу — в конечном итоге комиссия, так сказать, освободила его от обвинений. Конечно, соблазнительно предположить, что было на этот счёт некое высочайшее указание. Я просто ни секунды не сомневаюсь, что по крайней мере высочайшее мнение по этому вопросу было спрошено. Потому что обвинить, да ещё в таком грязном деле, да? Ладно бы, там, я не знаю, дуэль или ещё что-нибудь благородное. Грязное дело, дело антигосударственное. Обвинить пусть и бывшего, но фаворита императрицы — думаю, что такие вещи тогда так не делались. Ну, это значит, что, видимо, Екатерина Алексеевна либо прямо, либо косвенно дала понять, что не надо Зорича к этому привлекать. Ну, а Зановичей — чего их, жуликов, жалеть-то? Но тоже, впрочем, казнить сначала предлагалось, но в конечном итоге сенатская комиссия, тоже явно получив какие-то инструкции, значит, выдала по тем временам, я бы сказал, довольно мягкий приговор: 5 лет заключения в Нейшлотской крепости.
С.БУНТМАН: Ну это, в общем, почти ничего.
А.КУЗНЕЦОВ: Почти ничего. Имущество, конечно, было продано с аукциона для покрытия. Но из имущества-то в основном у них были фальшивые ассигнации, которые с аукциона тогда продать было сложно. Сейчас они, понятно, разошлись бы хорошо. Но, например, вот у Марка обнаружилось для реализации: золотая табакерка, четыре кафтана, шитые золотом, три атласных фрака и камзол. Ну, что тут особенного? Надо сказать, что им выдали достаточно приличное содержание суточное: 20 копеек в день. Нормально, я хочу сказать. Правда, они всё равно остались недовольны, и младший из братьев умолял продать его золотые часы для того, чтобы эти деньги передать коменданту крепости, чтобы он за это кормил их со своего стола, со своей кухни. В чём им было отказано. Вот. Могилёвское губернское начальство занималось сбором ассигнаций: вот, как я сказал, собрали почти 800 штук.
Что касается Зорича… Значит, он продолжает жить в Шклове, запутывается всё больше в финансовом плане. Но ему был ещё один шанс, и шанс этот звали Павел Петрович. Уж не знаю, от каких соображений. Всё-таки убиенный император был очень неожиданный и непредсказуемый человек. Но при всём том, что мы знаем, что любовников матери он ненавидел, всё, что связано с её личной жизнью, считал грязью, развратом и так далее, да? Казалось бы, ну как он должен относиться к Зоричу? Вдруг почему-то, когда ему докладывают о том, что у Зорича долга уже полмиллиона, что имение вообще-то, Шклов, отнимать надо, потому что он уже заложен-перезаложен и вообще государству сплошной убыток… Павел Петрович вдруг говорит: «А простите его, он просто неразумен, его неправильно использовали. Ему служить надо, он военный», — говорит Павел Петрович и делает Зорича, который до этого был полковником всё-таки, делает его… А нет, генерал-майором он был, конечно, извиняюсь, вру. …делает его генерал-лейтенантом, то есть повышает в чине, и делает шефом гусарского полка.
Ну, а дальше, дальше… Что ж, мне кажется, лучше не скажешь: «Зорич за год успел присвоить 12 тысяч рублей полковых денег»… Здесь что нужно сказать. На самом деле — об этом много написано за последнее десятилетия — при Екатерине воровство в армии достигло таких совершенно неоценимых, труднооценимых масштабов, что запускание руки командиром в полковую казну воспринималось чуть ли не как норма. Павел, кстати, будет с этим очень бороться, и немножко, да наведёт порядок. Это ему сегодня осторожно ставят в заслугу, что при нём воровать всё-таки, кажется, стали меньше и наказывать за это стали чаще. Но тем не менее 12 тысяч за год — это много. Более того, воровал он настолько беззастенчиво, что не только солдаты не получали свои жалкие копейки, которые им положены были, там, на табак и какие-то другие нехитрые развлечения, а также на мыльно-рыльные, как говорят в армии, но и многие офицеры по несколько месяцев сидели без жалования, а далеко не у всех у них были поместья, далеко не всем присылали из дома…
С.БУНТМАН: Ой, нет… В подавляющем большинстве ничего у них не было, в подавляющем большинстве.
А.КУЗНЕЦОВ: Как сказано в справке: «Многие из нижних чинов принуждены были продать собственные вещи на своё содержание».
Кроме того, он беззастенчиво употреблял нижних чинов и полковых лошадей в личных нуждах на работах в своём имении — те самые генеральские дачи, так сказать, нам известные по более поздним временам. Комиссия графа Гендрикова, которая проводила расследование по всем этим жалобам, обнаружила непозволительное обращение Зорича со штаб- и обер-офицерами, то есть со старшими и младшими офицерами. Ну, в общем, Зоричу приказано было полк сдать.
Он вернулся в родной Шклов, в имение, которое к этому времени уже практически было готово к выставлению на аукцион, и 6 ноября 1799 года скончался. Скончался скоропостижно. Шкловское имение тут же поступило в опеку. В опеке им занимался Гавриил Романович Державин — человек, как известно, не только поэт, но и государственный. Самое интересное, что в 2008 году в городе Шклове было воздвигнуто, как я понимаю, то ли одновременно, то ли буквально один за другим, два памятника, и по сей день они, судя по всему, украшают местные пейзажи. Один из них — памятник шкловскому огурцу. Оказывается, подобно тому, как Луховицы считаются огуречной столицей московского региона, Шклов считается огуречной столицей восточной Белоруссии. А второй памятник — Зоричу. И действительно, при всём том, что во многом жизнь этого человека была образцом беспринципности, жульничества, дуракаваляния, нерасчётливости, но город Шклов, видимо, ему справедливо благодарен, потому что стоит отремонтированная, — судя по фотографиям, очень хорошо отремонтированная, — ратуша. Что касается здания театра, оно сгорело ещё тогда, чуть ли не при самом Зориче или сразу после его смерти.
С.БУНТМАН: Ну и Шклов хорошо горел во все времена. А. К. Шклов всё время горел, да, почему-то. Но несколько довольно серьёзных актёров начала 19-го века вышло из этого театра, и драматических и музыкальных. Что же касается училища, то в общей сложности более 500 офицеров, среди которых будут в дальнейшем, разумеется, и генералы, из него вышло. То есть русская армия может сказать ему спасибо.
С.БУНТМАН: Ну, в общем-то, есть за что благодарить. Кроме всех его… художеств.
Вот. Прекрасная история, кстати говоря, действительно прекрасная, и «столетье безумно и мудро» в ней и безумно, и мудро одновременно, как всегда это бывает.