Казалось, у него было всё: респектабельное прошлое, положение в обществе, солидная пенсия… Но ещё у него была его любимая Ирландия, лишённая независимости. Он решил, что ради этой цели сгодятся любые средства — не он первый, не он последний… В эфире программа «Не так» с Алексеем Кузнецовым и Сергеем Бунтманом.
С. БУНТМАН: Ну что ж, отдать Ирландию ирландцам или не отдавать?
А. КУЗНЕЦОВ: Очень сложный вопрос на самом деле, я в какой-то степени представлял себе, насколько он был сложным столетие назад, чуть больше столетия назад, ну, в общем, когда начал в этих материалах разбираться, я пришёл к выводу, что я, видимо, недооценивал глубину этой проблемы, которая вот в такой формулировке вроде как звучит однозначно — да что там, ну отдайте её ирландцам, а!
С. БУНТМАН: А ты знаешь, четыреста лет назад было примерно то же самое.
А. КУЗНЕЦОВ: Да, нет, нет, и в самой Ирландии, кстати, надо сказать, вполне безупречные ирландцы считали, что вот только этого не делайте, пожалуйста, и ужасно обиделись на британское королевское правительство, когда перед самой Первой мировой войной, в общем, наконец забрезжил такой уже серьёзный признак — ой, вот боюсь я это слово произносить, сразу подумают что-нибудь не то, Серёжа: одно из сильнейших потрясений, вот у меня было два таких потрясения в девятом классе, оба проистекали из учебника всеобщей истории, я встретил там два слова, которые душа моя, учившаяся там же, где и тело, то есть в английской спецшколе, ну никак не могла и до сих пор не может принять, там был закон о гомстедах — мне сразу представлялось что-то такое кошмарное, знаешь, вроде вот того детского чудища, которое где-то под кроватью прячется, поэтому ноги ни в коем случае нельзя, особенно в темноте, так сказать, свешивать.
С. БУНТМАН: Ну это лепреконы, наверно.
А. КУЗНЕЦОВ: Лепреконы, скорее всего, да, да, конечно, естественно.
С. БУНТМАН: Да.
А. КУЗНЕЦОВ: А второе — это закон о гомрУле, или, прости господи, гомрулЕ, уж даже и не знаю, как вот это.
С. БУНТМАН: Это кошмарное и несъедобное британское блюдо.
А. КУЗНЕЦОВ: Home rule act, да, совершенно верно, вот этот вот акт о — ну, не независимости, о самоуправлении, на самом деле слово-то это, в отличие, ну, homestead действительно перевести так, чтобы точно было — ну не очень просто, там, длинная получится фраза, а вот насчёт home rule вопросов-то нет, это самоуправление, ну, ну есть у нас слово. Я не сторонник, так сказать, насильственного освобождения русского языка от англицизмов, но в тех случаях, когда слово есть, и оно, в общем, абсолютно идентично, не вижу никакой проблемы. Так вот, этот самый home rule act действительно вызвал на севере, на северо-востоке острова сильнейшее недовольство так называемых юнионистов, но сейчас мы до этого дойдём. А начнём мы — начнём мы с континента и полюбуемся мы сейчас на фотографию совершенно замечательной пары — да, спасибо, Андрей, вот такая вот совершенно замечательная пара. Ну, он несколько старше её, как бы это бросается в глаза, на целых 49 лет.
С. БУНТМАН: Ну, там Леопольд II!
А. КУЗНЕЦОВ: Это Леопольд II, да, его величество король Бельгии.
С. БУНТМАН: Король бельгийцев, простите!
А. КУЗНЕЦОВ: Король бельгийцев и хозяин — вот уже на этом я буду настаивать, просто частный собственник целого очень, кстати говоря, большого государства в центральной Африке. Так называемое Cвободное государство Конго до определённого времени было просто частной, личной, какой угодно ещё собственностью короля бельгийцев, и он, значит, правил мудро, так, что народ конголезский всячески под его скипетром и державою благоденствовал, и для того чтобы особенно долго в подробности не вдаваться, я кое-какие циферки вам приведу, потому что циферки мы все любим, мне кажется, они чаще говорят красноречивее слов.
Вот смотри: главный источник богатства этого самого Конго — оно не сразу проявилось, а самое главное, до него не сразу европейцы могли добраться, там такая чудовищная малярия и такая чудовищная сонная болезнь, причём и то и другое одновременно, то есть заболеваешь малярией и засыпаешь, да, удобно, с одной стороны, но почти наверняка летальный исход — что европейцы, пока вот целебные свойства хины в полной мере не изучили, они практически добраться-то туда не могли, они мёрли по дороге просто-напросто. Но уж как добрались — так добрались. Так вот, главный источник богатства Конго — это каучук, естественный, натуральный, синтетического ещё на тот момент не было. Так вот, что по каучуку, по каучуку так: в 1887 году, когда правление Леопольда II, значит, в этом государстве только начиналось, годовой объём производства каучука составлял около тридцати тонн. А в 1903 году он составлял уже 5900 тонн, то есть в двести с лишним раз. Неплохо, я считаю.
А вот что касается ситуации с численностью населения, то она почему-то обратная, потому что в том же, значит, восемьдесят четвёртом — ну, почти в том же восемьдесят четвёртом году население Конго оценивалось как тридцать миллионов человек, а в пятнадцатом году, на второй год мировой войны — пятнадцать миллионов, то есть сократилось в два раза, и есть все основания полагать, и наш сегодняшний герой немало доказательств собрал в пользу этого (я уже не о короле Леопольде, а о Роджере Кейсменте, разумеется), что в значительной степени это не малярийный комар и не муха цеце подействовали так на сокращение населения, а собственно король Леопольд II.
А дама слева на фотографии — это его многолетняя, по сути чуть ли не единственная (король был человек, что называется, слова, однолюб) любовница Бланш Делакруа, за несколько часов до смерти он на ней таки женился.
Так королю она оказалась, значит, любезна, что стала одной из богатейших женщин своего времени. Собственно говоря, её за глаза называли, за спиной называли конголезской королевой, именно потому что значительная часть доходов, получаемых от абсолютно хищнической эксплуатации Конго, природных богатств, народа и всего прочего — это вот, так сказать, шло на её содержание, её увеселения. Использовалась частная военная компания, где офицерами были бельгийцы, французы, ну, и другие европейцы, а, соответственно, сержантами, рядовыми — местные мерзавцы, которые вот это всё содержали в соответствующем…
С. БУНТМАН: Это совершенно жуткие люди, и их наследники в Конго, Леопольдвиль, в Заире, там процветали и в других, кстати говоря, странах, да.
А. КУЗНЕЦОВ: О да, они создали определённый образец для всей будущей жуткой совершенно резни в уже послевоенной Африке в шестидесятые годы, все эти кошмары Катанги, все эти бельгийские наёмники — всё это, безусловно, восходит вот к этим самым Force Publique и к тому, что они творили.
Какое это всё имеет отношение к сегодняшней передаче? Дело в том, что наш герой сегодняшний, Роджер Кейсмент — человек, которому, в общем-то, на роду какая-то крупная карьера написана не была. Он из такого среднего, самого что ни на есть среднего-среднего класса. Он сын офицера, его отец был драгунским капитаном. Мама умерла, когда мальчику было три, по-моему, года. Папа умер, когда ему было что-то в районе двенадцати. Ну, добрый дядя его воспитывал. Воспитывал неплохо, денег особенно не жалел. Он какую-то неплохую приходскую школу закончил. Но к элите британской он никоим образом не принадлежал. Вот эти так называемые public school, вот эти закрытые школы-интернаты, где до сих пор взращивается британская элита — а уж в те времена и говорить не о чем, практически только там она взращивалась, — вот это его обошло стороной.
Но трудом, усердием, талантами, смелостью, недюжинной, надо сказать, отвагой (в тех местах, где он работал, это качество от него требовалось в высокой степени) он сумел сделать неплохую карьеру по дипломатической части. Большую часть своей жизни он работал консулом, а потом и генеральным консулом Британской империи в тех местах, где, с одной стороны, у Британской империи были совершенно явные интересы, с другой стороны, это были страны, где британский консул не мог с утра проснуться, чаю выпить, сигару закурить и, так сказать, только следить за тем, чтобы местные слуги опахалом правильно махали. Нет. Это были страны, где у британцев не было, скажем так, господства. Это были то же самое Конго, например, где британцы очень хотели бы влезть, особенно когда выяснилось, что на каучук всё это богато. Но бельгийцы несколько раз успешно все эти попытки пресекали. Потом это будет Латинская Америка — тоже, прямо скажем, континент, где британцы себя не очень уверенно чувствовали.
С. БУНТМАН: Ну, за исключением Гайаны.
А. КУЗНЕЦОВ: Да, но там он как раз не служил. Он был генконсулом в Рио-де-Жанейро, он был консулом в Перу. Не самые пробританские территории. И везде, где бы он ни служил, значительная часть его работы — это сбор материалов о нарушении прав человека. То есть он был одновременно дипломатом, и правозащитником.
Можно что угодно — и нужно, наверное, что угодно говорить в этом смысле о британской колониальной политике. И насчёт сами хороши — ну, британцы действительно, мы это, кстати говоря, видим на примере Османской империи в семидесятые-восьмидесятые годы 19-го века, когда Британия последовательно выступала за гарантии прав христианского населения, и так далее, и так далее — британцы, тем не менее, да, небескорыстно, да, периодически пытаясь из этого что-то в свою пользу извлечь, но они такую работу проводили. И вот именно за эту работу Роджер Кейсмент и получил рыцарское звание от его величества. Уже от его, потому что королева Виктория к тому времени скончалась. Он стал сэром. И прослужив на дипломатической работе без малого 30 лет, незадолго до Первой мировой войны ушёл в отставку.
Положение в обществе солидное, известность в определённых кругах вполне нормальная, пенсия пристойная, жить на неё можно было вполне, не отказывая себе в каком-то недорогом удовольствии. Это не был случай Кейсмента. Вот он, видимо, не умел просто жить и наслаждаться жизнью. Это был человек очень активный, очень деятельный. Это был человек со своими убеждениями. Романтик, безусловный романтик. Кстати говоря, в одном из его писем, написанных уже во время процесса, мелькнёт такая мысль, он её не сказать чтобы сильно развивал, но она мелькнёт: насчёт того, что когда он собирал сведения о зверствах бельгийских колонизаторов в Конго, о том кошмаре, который творился в Перу в отношении индейского населения, он и в своей стране — на тот момент ещё Великобритании, Соединённом королевстве — он тоже разочаровывался. Потому что конечно, как умный человек, он не мог это всё не переносить на реалии его родины.
С. БУНТМАН: Ну да. Даже внутри её, потому что в Ирландии страшное.
А. КУЗНЕЦОВ: Конечно, разумеется. Потому что он ирландец. На самом деле его родина Ирландия, он был одним из тех ирландских патриотов, которые разделяли третью — сейчас я скажу, почему третью — точку зрения, которая заключается в том, что Ирландия должна быть свободна без всяких но. Не home rule, а independence. Не доминион британской империи, как Канада, например, а самостоятельное Ирландское государство. В случае Кейсмента, убеждённого республиканца — Ирландская республика.
Почему третья? Ну, третья — это условно, конечно, можно считать с другого конца и сказать, что первая. Было три основных точки зрения у тех, у кого вообще была какая-то активная точка зрения по поводу того, какой быть Ирландии. Были уже упомянутые мной юнионисты. В основном это ирландские протестанты. Но не только. Католики тоже были. Да. Были католики-юнионисты. Потом наиболее мощно, наиболее сильно это движение развернётся в шести северо-восточных графствах, и, собственно говоря, то, что Ольстер по сей день является частью Соединённого королевства Британии и северной Ирландии — в значительной степени заслуга, говорят одни, результат предательства, говорят другие, этих людей.
Вторая точка зрения заключается в том, что да, самоуправление — это хорошо. Мы будем иметь определённую толику независимости, мы будем иметь возможность культурной автономии, мы будем иметь возможность возрождать наш язык, нашу литературу, практиковать нашу католическую веру без всякой оглядки на государственную англиканскую церковь, и так далее, и так далее. Но мы будем под куполом, под зонтиком Британской империи. И для нас, маленького островного народа — это не плохо.
С. БУНТМАН: Ну да. Как Шотландия после деволюции рубежа веков. Вот сейчас вот.
А. КУЗНЕЦОВ: Да.
С. БУНТМАН: С восстановлением парламента и всего прочего.
А. КУЗНЕЦОВ: А кто сказал, что плохо быть частью империи? Ну да, большой, можно сказать — великий поэт, заметил по этому поводу, что «если выпало в империи родиться, то лучше жить в провинции у моря».
С. БУНТМАН: Ну да. Со всех сторон у моря.
А. КУЗНЕЦОВ: Настолько живём у моря, что со всех сторон. Действительно. Никуда от него не денешься. Да что, что, граждане, кипишить-то? Но а, вот, третьи, такие как Кейсмент, считали, что нет, нет, независимая Ирландия, Ирландская республика. И вот эти люди, создают «Irish volunteers», «ирландских добровольцев».
Насколько я понимаю, эту организацию вполне можно считать предшественницей хорошо нам известной Ирландской республиканской армии. Эта организация, которая некоторое время находилась в белом поле, можно сказать. Британцы знали, она существовала официально. Британцы не очень понимали, что с этим делать. Потому что формально цели организации не провозглашали, там, вооружённого восстания, попыток убийства короля, каких-то других насильственных действий. Патриотический фронт. И поэтому казалось, что ежели сильно не трогать, то есть керосина в этот костёр не подливать и внимательно следить за тем, чем они там занимаются и как бы в их руки не попало значительное количество оружия, то, может, оно и ничего. Лучше, чем если начать трогать.
Но вот Кейсмент-то считал, что оружие нужно, оружие нужно тоже. И поэтому начало Великой войны, тогда её ещё не называли Первой мировой — Великой войны он встретил, будучи в Соединённых Штатах, когда находился там по одному, прямо скажем, конспиративному делу. Андрей, покажите нам, пожалуйста, следующую фотографию. Это будет фотография самого Роджера Кейсмента. Он на ней как раз вот где-то в районе 1910−1912 года.
С. БУНТМАН: Очень умное лицо какое-то.
А. КУЗНЕЦОВ: Умное, волевое, красивое. Ему около 50 лет. Мне кажется, даже по фотографии хорошо видно, что этот человек ушёл в отставку не потому, что у него силы закончились или, там, интерес к жизни, и потому, что больше всего на свете ему хочется ухаживать за розами где-нибудь на каком-нибудь небольшом придомовом участочке. Сильный, волевой человек. А дайте нам, Андрей, пожалуйста, следующую фотографию. Это памятник, который сегодня стоит в Дублине. Памятник этим самым волонтёрам, ирландским добровольцам. Потому что сегодня, конечно, в нынешней Республике Ирландия эти люди рассматриваются как герои. Эти люди рассматриваются как те, кто начинал борьбу за национальную независимость, продолжившуюся после Первой мировой войны получением вот этого самого home rule. Ну, а после Второй мировой войны — окончательным провозглашением независимой Ирландской Республики.
А теперь, Андрей, пожалуйста, следующую фотографию. Проходная фотография. Это один из материалов, такая вот декларация, которая появится уже с началом Первой мировой войны, обращение руководства «Ирландских волонтёров» к членам организаций, численность которой исчислялась в несколько десятков тысяч человек.
А. КУЗНЕЦОВ: И доберёмся до следующей фотографии. Она сделана в Соединённых Штатах. Как раз можно по этому её строго датировать. Это 1914 год, место действия Нью-Йорк. Роджер Кейсмент, который здесь слева, беседует с неким Джоном Девоем. Человеком, о котором написано не так много, как могло бы, на самом деле. И которого очень любят американские конспирологи. Не надо думать, что конспирологи есть только у нас. Их и в Соединённых Штатах полным-полно. Дело в том, что на территории Соединённых Штатов, особенно на восточном побережье, где в основном и живут потомки ирландцев, переехавших в США, преимущественно в середине — второй половине 19-го века существовало несколько ирландских подпольных конспиративных организаций. Девой был руководителем, наверное, наиболее масштабной, наиболее деятельной из них. Вот к нему-то и приехал Кейсмент. И именно Девой обеспечил ему и вояж по городам Соединённых Штатов, и финансирование, и, самое главное, связал его с германским послом в США.
А я напомню, что, как и во Вторую мировую войну, в Первую мировую Соединённые Штаты вступили далеко не сразу. Первая мировая уже шла, а в Вашингтоне находился дипломатический представитель Германской империи. Вот с ним-то Кейсмент и связался. Из Америки он, видимо, тоже при помощи Девоя, переселяется в Германию, на территорию страны противника, и с несколькими, ну, скажем так, второго уровня высокопоставленности — должности громкие: канцлер, например, но фактическое влияние этих людей в условиях войны не такое большое.
Но тем не менее они его принимают, и вот ведутся разговоры о трёх вещах, по сути. Что просят ирландские патриоты у германского правительства? Они просят оружие и офицеров-инструкторов — тоже, по сути, оружие, да, только отложенного действия. Германских войск они не просят категорически — это потом на процессе, об этом будет заявлено, что называется, со всей ясностью. Второе — они просят разрешения из военнопленных, британских подданных ирландской национальности дать возможность на территории Германии создать ирландский легион.
С. БУНТМАН: Хм.
А. КУЗНЕЦОВ: Да, я понимаю. Звучит не очень хорошо. Но если мы посмотрим на те же самые годы, на другую страну, которой нет, но которая считает, что она есть, и очень сильно считает, что она есть…
С. БУНТМАН: Польский легион.
А. КУЗНЕЦОВ: Конечно, конечно. И которую три империи в своё время, Польшу разделившие, всячески заманивают: ребят, вот как только мы победим в этой войне, вы будете иметь таки всё самое лучшее, вы будете иметь широчайшую автономию, нет, вы будете иметь вообще независимость — только создавайте национальные легионы и воюйте за нас или против них, всякое бывало, да. Биографию Пилсудского можно освежить — там по этому вопросу много…
С. БУНТМАН: Ещё тогда левого вполне, да.
А. КУЗНЕЦОВ: Ещё социалиста, ещё ППС, конечно. ППС в данном случае — это не автомат, а партия польская социалистическая. Так вот, многие этим занимались. Поразительно, что Германию, которую сегодня всё те же конспирологи, только от истории, очень любят: вот, значит, немецкие деньги у Ленина в кармане — Германия на самом деле активничала в этом вопросе гораздо меньше, чем могла бы. Она и в польском вопросе не очень активничала, и в русском вопросе не очень активничала, а в ирландском вопросе, не видя в нём особенной перспективы, в общем-то откровенно зевала.
Под Лимбургом находился лагерь военнопленных, где содержалось значительное количество ирландцев военнопленных. Ну, понятно, да, британская армия действовала на северном фланге вот этого вот Западного фронта, поэтому, соответственно, в Лимбурге.
Так вот, оружие нашли: ирландцам передали 20 тысяч русских винтовок, захваченных в 1915 году во время великого отступления на территории Восточной Пруссии, так что это были винтовки Мосина, и к ним миллион патронов выделили. Вроде как и не так чтобы очень много, но с другой стороны — по 50 патронов на винтовку, а с учётом того, что не всегда всё равномерно арифметически раскладывается — хорошее количество.
Что касается вербовки легиона — дайте, пожалуйста, Андрей, следующую фотографию нам — получилось не очень казисто. Немцы даже форму пошили, по идее — как бы свою, но с некоторой символикой ирландской, которую на этой чёрно-белой фотографии, может быть, не очень хорошо видно. Не собирался легион, вот не собирался. Судя по всему, удалось собрать всего несколько десятков человек. И есть воспоминания, в том числе тех, кто потом вернулся с войны, о том, как Кейсменту в лагере военнопленные кричали ругательные слова, там, практически драться лезли: рассказывай, сукин сын, сколько тебе немцы заплатили. Он очень переживал по этому поводу, он горячо пытался объяснить, что речь не идёт о помощи немцам, что речь идёт о борьбе за независимость Ирландии. Но понятно — он был в очень двусмысленной ситуации, особенно в лагере военнопленных. Ну, а третье…
С. БУНТМАН: А что сыграло, какой фактор сыграл в основном? То, что всё-таки мы сражались с германцами, а чё это мы сейчас будем, как трусы, переходить на их деньги, что ли?
А. КУЗНЕЦОВ: Мне кажется, да, какое-то достоинство солдата. Ну вот у меня какие угодно могут быть претензии к моей стране, но давайте мы их отложим до победы. Вот что-то в этом роде, наверное.
С. БУНТМАН: Ну да.
А. КУЗНЕЦОВ: Вообще, на самом деле, ведь как только началась война, британское правительство прямо обратилось к «Ирландским добровольцам»: просим быть с нами. И добровольцы раскололись, подавляющее большинство пошло служить в британскую армию, не из-под пинка, не под дулом полицейского какого-нибудь револьвера — они пошли как подданные его величества, да, вот не время сейчас. Тем более что закон о home rule, о самоуправлении, был уже принят и был отложен, и было сказано: да, после войны обязательно вступит в действие, да, наверное, за исключением шести северных графств, но всё остальное — да, будет самоуправление. Кстати говоря, в шести северных графствах тоже же было введено самоуправление, но они гордо от него отказались и, так сказать, вошли без всяких самоуправлений обратно в состав империи. А двадцать шесть графств, так сказать, не стали этого делать. Так что большинство не захотело иметь дело вот с этой сомнительной идеей — использовать все средства, в том числе и немцев, для решения своего национального вопроса.
А тем временем в Ирландии — и, видимо, Кейсмент об этом не очень хорошо знал — готовилось восстание, которое состоится, которое известно теперь любому ирландскому школьнику, да мне кажется, любому туристу, который приедет в Дублин на короткое время, на несколько дней. Просто невозможно пройти мимо какого-то монумента, упоминания, специального туристического маршрута, промаркированного зелёным, по городу, где речь шла о Пасхальном восстании 1916 года. Опять аналогии с поляками, только на этот раз не с Первой мировой войной, а с Варшавским восстанием 1944 года — годовщина очередная вот как раз на днях в Польше отмечалась, годовщина начала этой трагедии. И Кейсмент исходил из того, что с оружием он успеет к этому восстанию. Немцы выделили кораблик, изобразили из него норвежский сухогруз, очень тщательно, по-немецки изобразили, настолько тщательно, что все немецкие книги, инструкции, всю печатную продукцию с него вынесли, заменили норвежской литературой, и так далее, и так далее, но горделивый взгляд военно-морского германского офицера спрятать было трудно, а на мостике стоял именно такой взгляд. Ну и вот этот вот кораблик, груженный двадцатью тысячами винтовок, десятью пулемётами Максима, тоже взятыми у русских, и миллионом патронов, в Северном море, большим крюком, в обход Великобритании с севера пошёл к берегам Ирландии.
А Кейсмент: надо срочно, это ж вот, не успеваем — он выпросил у немцев подводную лодку, ещё с двумя товарищами на ней рванул к берегам Ирландии, чтобы перехватить этот пароход, чтобы распорядиться оружием. Но дальше всё получилось ну просто как в анекдоте, когда бы не было так грустно. Значит, пароход не встретился с ирландскими подпольщиками по той причине, что три орла, которые были ответственны за его встречу, сели в легковую машину. Мне вот интересно, чем они думали? Ты как себе представляешь погрузку 20 тысяч винтовок и миллиона патронов в легковую машину? Но эти три орла сели в легковую машину, и…
С. БУНТМАН: Ну после восьми пинт «гиннесса», в общем-то, это можно себе представить.
А. КУЗНЕЦОВ: Возможно, не пробовал. Значит, и они отправились в тёмное время суток, они навернулись вместе с машиной со скалы, все трое погибли. Корабль стоит в точке рандеву, не знает, гудеть ему или не гудеть. Собственно, где? А тут подваливает эсминец военно-морского флота её величества. Ну и всё, что смогла сделать якобы норвежская команда — в плен-то она сдалась, но потом, когда уже входили в гавань, они подняли немецкий военно-морской флаг и открыли кингстоны в виду берега. Ну их-то — и понятно, что их из моря-то вытащили, естественно, они потом вернутся по окончанию войны в Германию, ну, а корабль с грузом притопили. Ну, понятно, что подняли этот груз, и винтовки из этого груза до сих пор большинство британских военно-исторических музеев, включая сельские, украшают, но вот тем не менее — вот так вот получилось. С восстанием получилось плохо, восстание было подавлено с большими человеческими жертвами — я не зря Варшавское восстание упомянул в связи с этим. Руководителей кого на месте пристрелили, кого судили и казнили. Кейсмента будут судить отдельно.
Покажите, Андрей, пожалуйста, репродукцию красочной большой картины, написанной вскоре после описываемых событий — вот так выглядел зал суда Олд-Бейли, в котором происходил в 1916 году судебный процесс над Роджером Кейсментом — его судили отдельно. Его судили — а вот сейчас не падайте со стульев и других возвышенностей — по закону о государственной измене 1351 года. Причём закон в плане текста, вот текста, который собственно формулировал перечисление: понятие государственной измены, и так далее — изменения с тех пор не претерпел. Он претерпел кое-какие изменения в области наказаний.
С. БУНТМАН: Ну не четвертование, я надеюсь?
А. КУЗНЕЦОВ: Да, да. А вот в том, что касалось определения того, что такое High treason — я напоминаю, что в английском праве до определённого времени существовало ещё и Petty treason — это вот, например, измена слуги домовладельцу, измена жены мужу, то есть измена…
С. БУНТМАН: Ну то есть такая бытовая достаточно, а здесь государственная, да.
А. КУЗНЕЦОВ: А это High treason — большая измена, высокая измена.
С. БУНТМАН: Великая!
А. КУЗНЕЦОВ: Великая измена.
С. БУНТМАН: Высокая, да.
А. КУЗНЕЦОВ: Оригинал документа был написан на так называемом юридическом французском, le français juridique — так он и называется, это официальное название, и использовался он английскими юристами до конца 18-го века как язык документов, а кое-какие отдельные формулы используются и по сей день. И насколько я, Серёж, понимаю — поправь меня, как человек в этом гораздо лучше разбирающийся — представляет он собой версию нормандского французского где-то 13-го века.
С. БУНТМАН: Ну хорошо, если тринадцатого, ты знаешь, вот хорошо. Тринадцатого — да, четырнадцатого — это уже более-менее понятно, пятнадцатого — тоже неплохо, шестнадцатого — понятен совсем, а это другой язык.
А. КУЗНЕЦОВ: Дело в том, что, конечно, перевели к этому времени уже всё на английский и был перевод более или менее устоявшийся, с этим переводом без труда можно ознакомиться, но если вдруг возникал какой-то казус, то могли вернуться к первоначальному тексту, и там начинались очень интересные штудии. Вот именно этот метод и выбрала защита сэра Роджера Кейсмента — оспаривать право, оспаривать то, что вообще было совершено преступление. Позиция защиты заключалась в том, что нет закона, который бы осуждал то, что вы инкриминируете нашему подзащитному. Почему выбрали такую, мягко говоря, рискованную защиту? Да дело в том, что выбрать защиту по существу было, на мой взгляд, гораздо более провальным вариантом. Ну смотрите: прямо во время войны, 1916 год — давайте вспомним, что такое 1916 год на Западном фронте…
С. БУНТМАН: Бесконечный Верден.
А. КУЗНЕЦОВ: Верден, Сомма — да, полный кошмар, сотни тысяч убитых и раненых за продвижение в 7−8 километров по фронту. Сказать, что в 1916 году война ещё менее популярна, чем в 1914-м — я имею в виду всё, что связано с Германией — это значит ничего не сказать. Да, конечно, на суде будет звучать, когда, там, обвинитель, увлекшись, начнёт говорить: вот Кейсмент загонял, значит, пленных в этот ирландский легион, он мерзавец такой, он договорился с немцами, что тех, кто откажется записаться, будут переводить на голодный паёк. Кейсмент очень горячился, через адвокатов доказывал: нет, это враньё, значит, на голодный паёк пленных перевели всех сразу, когда вот немцы сами, для своих солдат урезали пайки, тогда и для пленных — в этом отношении всё было честно сделано, никто не понёс никакой ответственности дополнительной за то, что не согласился примкнуть к легиону.
Да, Кейсмент и его юристы говорили — ну, а где вы видите, он не договаривался, он не просил немцев, он не собирался воевать на стороне немцев, он просто просил немецкой помощи в формировании национальных ирландских частей, которые должны были сражаться за свободу Ирландии, где здесь измена? Но мы же прекрасно понимаем, что это всё — в шестнадцатом году особенно, это, как говорится, не канало. А тут вот…
С. БУНТМАН: А вот формальные, а вот найти несоответствие в изначальном, неизменяемом законе.
А. КУЗНЕЦОВ: А это уже что такое, что шестнадцатый год на дворе, не шестнадцатый, Верден, не Верден.
С. БУНТМАН: А вот на особу, там, — на особу суверена он не покушался, скажем, да — ну, что-нибудь такое в этом…
А. КУЗНЕЦОВ: По сравнению с 1351-м это всё такая фигня, что вот на этом поле — ну, по крайней мере так казалось, можно пободаться. Давайте познакомимся с составом суда, тем более что — редкий случай! — у нас есть возможность представить и всех трёх судей, вот они, я специально выбрал, так сказать, без париков, потому что на парики мы насмотримся в случае прокурора и, значит, адвоката: председатель суда — он слева, его настоящее, обычное имя Руфус Дэниэл Айзекс, но к моменту описываемых событий он уже носил титул виконта Рединга, а в перспективе станет графом Редингом, но уже позже, судья Эйвори в центре и судья Хорридж крайне правый. Следующую фотографию, Андрей, дайте, пожалуйста, и мы увидим с вами Фредрика Эдвина Смита, первого графа Биркинхэда — вот именно Смит вызывает у тех, кто сегодня сочувственно пишет о Кейсменте, особенно негативные чувства: ну, во-первых, он действительно многое сделал для того, чтобы отправить Кейсмента на виселицу, во-вторых — он как раз вот такой вот абсолютно законченный юнионист, вот именно голосами таких, как он, шесть северо-восточных графств по-прежнему находятся в составе Соединённого Королевства, и — нет, естественно, у него есть право на его политическую позицию, на его точку зрения, он никогда этой позиции не скрывал, никогда не менял лагерей, но в этой ситуации, как мне кажется, по чисто морально-этическим соображениям ему не надо было бы принимать на себя роль обвинителя в этом процессе.
С. БУНТМАН: Ну да, всё-таки явный конфликт интересов.
А. КУЗНЕЦОВ: Абсолютно! Тем более что было кому его заменить: юридическая система Великобритании настолько разветвлённая, что там наверху тоже есть, так сказать, кому подменить, это не наша система, где вот есть генеральный прокурор, и ты расшибись, и надо объяснять, почему не генеральный прокурор в этом деле, значит, представляет государственное обвинение, а тут можно было найти такую, так сказать, возможность. Ну, и ещё одна фотография, ещё один человек в парике, это адвокат Салливан — мне почему-то кажется, что вот на этом явно неофициальном фото у него вид такой встревоженной птицы.
С. БУНТМАН: Да.
А. КУЗНЕЦОВ: Уже очень, очень немолодой человек, последний в истории ирландского правосудия сержант — это историческое звание ирландских юристов, их никогда не было более трёх человек, которые, там, тоже в этой очень сложной системе британского правосудия, это вот отдельное звание такое, да — королевский адвокат по Ирландии, вот Салливан последний сержант, эту должность уже отменили, он был ещё жив, но ему оставили как почётную приставку к имени: до самой смерти он был сержант Салливан, и это совсем не тот же сержант, что просто небольшая пупка в армии, да? Это, так сказать, весьма уважительно.
Вот Салливан — сегодня некоторые исследователи, юристы-исследователи этого дела (я, кстати, хочу принести горячайшую — горячую, горячую благодарность одному очень крупному практикующему юристу, большому и давнему другу нашей передачи, который снабдил меня совершенно бесценными материалами, проясняющими именно правовые позиции по этому делу, потому что сам я, скорее всего, этого материала не нашёл бы и гораздо более убого, чем, надеюсь, вполне удовлетворительно сейчас, объясню вот эти вот истории) — так вот Салливан, ещё, его некоторые сегодня говорят — ну да, конечно, он не самый был, возможно, идеальный выбор адвоката для этой ситуации, потому что он был, ну как, переводя с английского — адвокат не для работы с жюри, не для работы с присяжными, он — он именно адвокат-крючкотвор, хороший в чисто юридическом, теоретическом споре, поэтому — отчасти, возможно, поэтому он постарался перенести разговор вот на те рельсы, где он — крючкотвор, теоретик — где он себя чувствовал гораздо более уверенно, но на присяжных это, видимо, большого впечатления не произвело, а суд был с присяжными, всё как положено.
С. БУНТМАН: Какой состав присяжных — неизвестно?
А. КУЗНЕЦОВ: Не могу сказать, но можно только с уверенностью утверждать, что, поскольку это шестнадцатый год — все мужчины, а кто именно? Но, думаю, что в основном патриоты и добрые подданные короля, поэтому у них ушло всего около часа на то, чтобы вынести в данном случае вердикт, который автоматически означал смертный приговор, в данном случае, произнося «виновен», присяжные как бы автоматически произносили «на виселицу», to the gallows, да? Так вот из-за чего, собственно, затык-то, из-за чего закавыка — дело в том, что по-английски текст, на буквальном прочтении которого настаивала защита, выглядит следующим образом: «If a man do levy war against the King in the Realm or be adherent to the enemies of our Lord the King in his Realm bringing to them aid and comfort in his Realm», — и после этого следует два слова: — «or elsewhere».
С. БУНТМАН: А!
А. КУЗНЕЦОВ: Перевожу: «Если человек пойдёт войной на короля в его владениях или примкнёт к врагам господина нашего короля в его владениях, подавая им помощь и обеспечивая им комфорт в его владениях — или где-то ещё». И вот возникает вопрос — как понимать «или где-то ещё», куда оно относится, потому что написанный на нормандском французском текст в 14-м веке знаки препинания не содержал, то есть любая расстановка запятых произведена позже. Почему-то, не знаю почему, вот это, мне кажется, одна из маленьких загадок этого процесса, ни одна из сторон не прибегла — не прибегла, извините, к лингвистической экспертизе: видимо, юристы решили — мы сами будем ломать копья, а вот этих вот яйцеголовых, лингвистов, мы на всякий случай привлекать не будем. Бог его знает, чего они там сейчас наковыряют со своими знаниями диалектов середины, значит, 14-го века. Но дело в том, что вот это самое нормандское средневековое on par ailleurs — пишется точно так же как сегодняшнее французское с разницей в одну букву: там, где в современном языке e, в нормандском будет eu, это всё то же самое on par ailleurs — вообще может пониматься «или каким-то иным способом», или «как-то по-другому», вот это or elsewhere, на современный английский переведено как «где-либо ещё», or elsewhere.
С. БУНТМАН: И где-либо ещё, но вообще par ailleurs это…
А. КУЗНЕЦОВ: И где-либо ещё, но можно и так ведь понять!
С. БУНТМАН: Ну можно и так!
А. КУЗНЕЦОВ: Короче, адвокат говорит — так, вы понимаете, что это «или где-то ещё» становится абсолютно бессмысленно, если оно относится ко всем частям этого предложения? «Пойдёт войной на короля в его владениях»…
С. БУНТМАН: Или где-то ещё.
А. КУЗНЕЦОВ: «Или где-то ещё. Будет, примкнёт к его врагам в его владениях или где-то ещё, будет доставлять им всякие услуги в его владениях или где-то ещё». А вот если эта фраза касается только последней части — тогда да, она оправдана. Давайте не будем додумывать за законодателя, вот как Салливан это сформулирует, он скажет, цитирую выступление: «мы обязаны неукоснительно следовать букве закона, обстоятельство, касающееся английских границ», — ну, в смысле английской территории, in his Realm, — «появилось в законе не просто так: во времена Эдварда III многие бароны были вассалами одновременно английского и французского короля, поскольку имели владения и на острове, и на материке, а потому набор войск со своих французских земель в армию французского короля не должен был автоматически зачислять английского дворянина в предатели — предателем он становился лишь в том случае, если с хлебом и солью встречал эти вражеские войска в Англии». Помнишь, Серёж, у нас уже как минимум один процесс, где защита тоже пыталась эту тактику опробовать: это «дело Лорда Гав-Гав»…
С. БУНТМАН: Да-да-да.
А. КУЗНЕЦОВ: Это уже после Второй мировой войны. Более того, там же шла речь о гражданстве, о подданстве: на момент, когда он работал в ведомстве доктора Геббельса на немецком радио и вёл передачи на Британию, он не был подданным английского короля, по мнению защиты. Так что там тоже этот закон об измене обсуждался: вот хлебом-солью встречать на территории Британии — это измена, а вот за пределами — извините, «Dura lex, sed lex», пусть и 1351 года, но чем вам плох наш добрый король Эдвард III. Ну, были у него, конечно, отдельные недостатки, но в целом-то…
С. БУНТМАН: Угу. Приговор
А. КУЗНЕЦОВ: Но не прокатило, не прокатило ни в суде — как я уже сказал, присяжным потребовалось около часа, для подобных дел это очень немного, это очень быстро — не прокатило в апелляции, апелляция пошла в незадолго до этого специально созданный суд уголовных апелляций: нет, он отклонил позицию защиты. Была ещё одна возможность — была возможность апеллировать к Палате лордов, но между этой возможностью стояло абсолютно жёсткое требование закона: нужно было получить на это санкцию генерального прокурора, который должен был удостовериться, что эта апелляция — в интересах общества, по важному общественному вопросу. А генеральный прокурор, attorney general, тот самый Смит, который обвинитель в процессе, и он сказал: фиг вам, а не Палата лордов. Вторая апелляция просто-напросто не состоялась, Кейсмента казнили в лондонской тюрьме.
Последняя фотография: Андрей, покажите, пожалуйста, не очень высокого качества — это фотография 1965 года. Вы видите почётный караул, венки, всё как положено, траурный кортеж — это перезахоронение останков Роджера Кейсмента в Дублине. На этой церемонии присутствует последний на тот момент живой из руководителей Пасхального восстания, на тот момент президент Ирландской Республики, Имон де Вале́ра — именно так, не Валера́, на французский манер — он ирландец.