Хотите верьте, хотите нет, но утром 23 ноября 1963 года нас, учеников первого «Б» класса школы № 2 Дзержинского района Москвы, невозможно было усадить за парты. Только усилием педагогической воли наша добрая учительница Анастасия Евдокимовна Осипова сумела прекратить крики и споры об убийстве Кеннеди.
Суббота была рабочим днём, радио выдавало новость за новостью (это первая программа: «Маяк» появится только в следующем году), а недалеко от угла 4-й Мещанской, недавно ставшей просто Мещанской, и улицы Дурова висел газетный стенд. По дороге в школу мы с мамой успели увидеть большую фотографию убитого президента на первой полосе «Правды» и прочитать сообщение. К Джону Кеннеди относились в основном хорошо и даже трепетно. Ушла прошлогодняя тревога, связанная с Карибским кризисом, когда ядерная война реально приблизилась, а моего отца, офицера запаса ВМФ, проходившего военные сборы на Балтике, оставили «без берега» и посадили на противолодочный корабль. Так что мы волновались по-настоящему. Но, к счастью, эти дни осени 1962 года оказались всего лишь эпизодом, хоть и страшным. Договорились. Роль Кеннеди в разрешении конфликта официально не педалировалась, но по духу сообщений было ясно, что и там, наверху, снова потеплело.
Снова, потому что потепление наметилось ещё в июне 1961-го, когда Хрущёв и Кеннеди встретились в Вене. Ко всему прочему, мы увидели сенсацию: не только американский президент, но и советский руководитель появился с женой. Ох, как же судачила женская половина моих родственников, сравнивая двух первых леди! Красавицы-бабушки откровенно восхищались Жаклин и скептически смотрели на Нину Петровну. Кстати, зря это они. Посмотрите на венские фотографии и увидите, что жена Никиты Сергеевича выглядела вполне элегантно, да и сам Никита Сергеевич уже был одет не в «платяной шкаф», а в хорошо сидящий костюм. Но главное — лидеры поговорили на человеческом языке, а их жёны — уж совсем задушевно. А теперь, в 1963 году, главным событием в потеплении стал Договор о запрете ядерных испытаний в атмосфере, космосе и под водой, который СССР, США и Великобритания подписали в августе и ратифицировали в октябре.
Казалось, что в мире всё будет замечательно. Официальная пропаганда стала аккуратнее пользоваться антиамериканизмом, во всяком случае, не вешала всех собак лично на президента. Для обычных советских людей рейтинг «карибской тройки» выстраивался весьма любопытно: первый — Кастро, второй — Кеннеди, Хрущёв — третий. Да, Никиту Сергеевича ругали. С одной стороны, наша семья, сильно пострадавшая от сталинских репрессий, была бесконечно благодарна за реабилитацию, XX и XXII съезды, но осенью 63-го муки в продаже не было (получали в ЖЭКе, выстаивая длинную очередь), а хлеб — батон за 13 копеек — после покупки стремительно черствел, образуя под коркой желтоватый каменный сгусток с трещинами. Это в Москве. Происходившее в провинции можно было себе представить по рассказам родственников и знакомых да по просачивающимся слухам о страшных событиях в Новочеркасске годом ранее. Говорили и возмущались, не особенно таясь: жили намного свободнее, чем при Сталине. А самый популярный анекдот был о названии причёски Хрущёва — «Урожай 1963 года».
Если вернуться к мировой политике, то в наших головах парадоксально уживались страстная любовь к Фиделю и растущая симпатия к Джону Кеннеди.
Убийство президента стало шоком. Для всех нас: соседа-пьяницы по коммуналке Андронниколаича, и для «ответственного квартиросъёмщика» той же квартиры Владимира Львовича Каневского, и для моих родителей, и для моих одноклассников из первого «Б». Судя по всему, это очень больно задело самого Хрущёва, а с ним — «партию и правительство». В субботу 23 ноября и в воскресенье 24-го новости из Америки вытеснили с экрана нашего телевизора «Луч» (здоровенный ящик, экран маленький, но уже без линзы) обычные вести с полей и строек, а если и было «сегодня в Кремле», то исключительно в виде соболезнований. Воскресным утром папа купил в киоске номер «Недели» (приложения к «Известиям», основанного главным редактором газеты и зятем Хрущёва Алексеем Аджубеем) с портретом Кеннеди во всю первую полосу. А вечером телевизор выдал нам, хоть и не в прямом эфире, естественно, но по самым горячим следам, убийство Освальда Джеком Руби. А на следующий день, в понедельник 25 ноября, в 18:30 Центральное телевидение начало прямую трансляцию прощания с президентом США. Да, это была именно прямая трансляция, невиданная, первая трансатлантическая передача. Мы с папой и мамой смотрели, не отрываясь.
Решение о показе всей церемонии похорон могло быть принято только на самом верху, то есть Хрущёвым. Это было ясно даже детям. И до сих пор жаль, что Никита Сергеевич не поехал в Вашингтон, хотя теперь абсолютно ясно, что причины у него были уважительные, а ситуация сложилась деликатная в связи со странностями биографии Освальда. Несмотря ни на что, особенно на личность нового президента Джонсона, которого мы безо всякой пропаганды стали подозревать в причастности к убийству Кеннеди, нам казалось, что и эта прямая трансляция, и обилие других передач, биографических сведений, рассказов о детях и вдове JFK — это начало чего-то нового, тёплого и человеческого, что должно появиться между нами и американцами. Но, конечно, всё пошло по-другому: Хрущёва свергли и отправили на пенсию, подзакрутили застойные гайки, а Вьетнам, с одной стороны, и Чехословакия — с другой, снова заморозили атмосферу; и так — вплоть до нового витка, названного «разрядкой». Да и тогда, в 1972-м, мог ли нас впечатлить приезд Никсона с утиным носом к Брежневу с бровями? «Эх, был бы жив Кеннеди!» — слышались затаённые вздохи.
Легенда о Кеннеди долго жила интенсивной жизнью. Мы дружно не доверяли комиссии Уоррена и рассказу о «волшебной пуле» и внимательно читали о расследовании прокурора Гаррисона. Мы так болели за Роберта Кеннеди и были уверены, что уж Никсона он размажет на выборах 1968 года не хуже, чем брат в 60-м. И какой же был ужас, когда всё тот же телевизор «Луч» показал нам новое убийство… А женская часть нашей семьи необычайно пристально и ревниво следила за судьбой Жаклин. В гостях у бабушкиной сестры, преподавательницы английского языка, причастной к Комитету советских женщин, я всегда листал журнал «Америка» и специальные альбомы о семье Кеннеди, в то время как дамы делились новостями о Жаклин и грустно умилялись маленькому Джону, отдающему честь праху отца во время похорон. Папа бурчал о новом «культе личности» и посмеивался над светской болтовнёй. И какую же бурю негодования вызвала новость о том, что после убийства Бобби Жаклин решила обезопасить себя и детей, выйдя замуж за Аристотеля Онассиса! «Как она могла! — возмущалась мама. — Ну как могла она променять память о ТАКОМ муже на это чудище!» Всё, Жаклин Кеннеди исчезла с горизонта, а Жаклин Онассис не имела права на существование.
Чем же была и остаётся для нас недолгая история президентства Кеннеди и её трагический конец? Наверное, редкой вспышкой человеческих чувств в политике, которая обычно представляется сухой и подловатой. А ещё — ностальгическим ощущением тогдашней «оттепели» и несбывшихся надежд.