Н. ВАСИЛЕНКО: Формат нашей программы подразумевает фокус на каком-то историческом сюжете, разбор исторических поворотов и прочих обстоятельств тех или иных событий. Но сегодня я подумал, что нам не хватает добрых, дружеских встреч с любимыми писателями. У нас в гостях Александра Маринина. Марина Анатольевна, здравствуйте!
А. МАРИНИНА: Здравствуйте, Никита! Здравствуйте, дорогие радиослушатели.
Н. ВАСИЛЕНКО: Как ваши дела? Мне кажется, сейчас вы испытываете один из наиболее плодотворных периодов вашего творчества.
А. МАРИНИНА: Вынужденный. Деваться-то некуда. Я же не могу никуда из Москвы уехать, поэтому сижу и работаю. Так бы я где-нибудь поотдыхала, наверное.
Н. ВАСИЛЕНКО: Для вас как писателя что такое плодотворный период?
А. МАРИНИНА: Плодотворный период — когда силы есть почти каждый день, когда действительно можно успеть, кроме одной художественной книги, ещё какой-нибудь нон-фикшн писать. Если силы бывают не каждый день, их хватает в течение года только на что-то одно.
Н. ВАСИЛЕНКО: За короткий промежуток (я считаю, что год — короткий промежуток) у вас вышла «Шпаргалка для ленивых любителей истории. Короли и королевы Англии», «Тьма после рассвета» и «Дебютная постановка. Часть I». Вы идёте как в художественном, так и в историческом направлении. Главное, что вы обращаетесь к прошлому. Это с чем связано?
А. МАРИНИНА: С желанием лучше понимать закономерности, которые приводят к сегодняшнему дню. И в «Тьме после рассвета» я обернулась к прошлому. И в «Дебютной постановке» даже чуть поглубже. Если в «Тьме» 1982 год, то в «Дебютной постановке» вообще 1966-й. Что касается «Шпаргалки» и «Генриха», то «Генрих» не является результатом плодотворности моей работы, потому что он был написан тогда же, когда и шпаргалка, в том же году.
Н. ВАСИЛЕНКО: Это, можно сказать, один из черновиков, который увидел свет.
А. МАРИНИНА: Я написала это для собственного удовольствия и абсолютно не рассчитывала, что это кому-то будет интересно, кто-то потом это издаст. Она пролежала почти 1,5 года у меня в столе. И потом издательство решило, что это может представлять интерес. А поскольку тогда же, сразу после «Шпаргалки», до «Тьмы» ещё, это был декабрь-январь 2021−2022 гг. Почти 1,5 года уже прошло. Кроме «Генриха», я написала ещё «Ричарда III» и «Генриха VIII» точно так же. Вот они лежали-лежали, потом издательство проявило к ним интерес. «Ричарда» и «Генриха VIII» будут издавать в октябре. И я всё лето, после того как закончила рукопись «Дебютные идеи», посвятила тому, что стала делать остальные пьесы, хроники Шекспира. Если их возьмут и будут публиковать, я буду счастлива. Если их не возьмут и публиковать не будут, всё равно это прибавит мне ума и понимания механизмов, которые движут обществом и руководителями общества.
Н. ВАСИЛЕНКО: Будем следить за анонсами. Вы обратились к прошлому во всех смыслах. И «Каменскую» перенесли в 1980-е, это такой ретро-детектив получился. Изучали те эпохи других стран, где творились разные политические акты. Какие-то мы можем сделать выводы из ваших книг. Но, занимаясь изучением прошлого, у вас возникла мысль, что это прошлое можно переписать? Чем сейчас, например, занимается наше государство? Или это невозможно сделать?
А. МАРИНИНА: Видите ли, я сугубый материалист, я училась в советской школе, поэтому я совершенно точно знаю, что прошлое переписывать нельзя. Оно такое, какое есть. А вот изучать его и осмысливать очень даже полезно. Причём не один раз: выучил в 20 лет, допустим, курс истории, запомнил. И всю жизнь эти знания в себе несёшь. Это непродуктивный подход, потому что все мы знаем, что из любого написанного текста, будь то текст художественный или научный, научно-популярный, наше сознание выхватывает то, что лично нас волнует сегодня. Всё остальное проходит мимо внимания. Поэтому то, что, нам кажется, мы выучили в 20 лет, на самом деле выучили только то, что нам в 20 лет казалось важным, а не интересным. Мы когда нам станет 40, мы сами изменимся, изменится общество и страна, в которой мы живём. Читая абсолютно те же тексты по истории, мы увидим и поймём, запомним совершенно другие вещи. Возвращаться к истории нужно на протяжении всей жизни, по мере того как меняется обстановка вокруг тебя самого.
Н. ВАСИЛЕНКО: Мы обращаемся к собственной памяти, а есть ещё коллективная. Насколько она нам может искажать восприятие прошлого?
А. МАРИНИНА: Не знаю. Думаю, что как раз коллективная память искажает намного больше, чем индивидуальная, потому что коллективная память — восприятие обществом тех или иных событий в среднестатистической массе. Если из 100% воспринимающих это событие 80% воспринимают его определённым образом, именно это и будет коллективной памятью. А вдруг окажется, что эти 80% оказались подвержены, скажем, неправильному идеологическому воздействию, неправильным идеологическим установкам. Они в них свято верили, поэтому они так это восприняли и передали своим потомкам. А потом окажется, что это было неправильно. Коллективная память — штука очень ненадёжная в этом смысле. Лучше своими мозгами, своим опытом, каждый раз отдельно.
Н. ВАСИЛЕНКО: Коллективная память — как раз основной сюжет спора ваших читателей. На одном из порталов, где публикуют рецензии на книги, идёт именно спор вокруг того, как показано то советское прошлое. Я сейчас говорю про роман «Тьма после рассвета». И часть аудитории разделилась, что идёт явное очернение, а другие говорят: спасибо, что показываете, каким оно было на самом деле. У меня другой вопрос: почему эти споры сейчас так важны, почему мы не можем отпустить это советское прошлое или оно нас не отпускает?
А. МАРИНИНА: Думаю, что оно нас не отпускает. Это как раз те самые вариации коллективной памяти, о которой я только что говорила. Кому повезло прожить беспроблемное детство и беспроблемную юность, те считают, что время было золотое. У кого-то не было соответствующих родителей, которые решали за них вопросы, проталкивали их в вузы, давали бы им нормальную, хорошую одежду, в которой бы они не чувствовали себя чучелами, те люди считают, что время было золотое, и страшно меня ругают всякими бранными словами за то, что я очерняю. А те люди, которые жили без блата вне круга продвинутых и особенных людей, те всего этого хлебнули досыта. Кроме того, если человек в принципе склонен к критическому мышлению изначально, то он даже в школьные годы, в детские годы мог увидеть много неправды, лицемерия, лжи, фальши, притворства.
Те люди, которые не склонны к критическому мышлению, а их очень много в населении (не обязательно в нашем — в любом, это в принципе статистическая особенность нейрофизиологии работы мозга во всём мире), они совершенно не оценивали недостатки того времени, видели только бесплатное образование, медицину. Всё бесплатное всегда упирается в проблему выбора. Я об этом писала в «Тьме после рассвета». Можно радоваться тому, что тебе дали бесплатно кусок сыра, а можно сказать: спасибо, но я хотел другой, не этот. Может быть, даже дешевле, но другой, не этот. Не надо за меня решать, что мне надо. И то, что написано в «Тьме после рассвета», аргумент одной из героинь, матери пропавшей девочки: «Я даже педиатра для своего ребёнка выбрать не могу, потому что меня прикрепили к участку, к определённому участковому врачу. И если этот врач мне не нравится, другого мне не дадут». Да, бесплатно, но я за это лишилась права выбора. Спор между критиками или не критиками моей книги «Тьма после рассвета» — это спор между людьми, одни из которых предпочитают бесплатное, чтобы за них всё решили, а другие хотят решать и выбирать сами. Вот и всё.
Этот спор бесконечный. Он абсолютно не связан с советским временем. Сегодня задайте населению вопрос, напишите книгу с соответствующей дилеммой — и вы увидите точно такой же спор.
Н. ВАСИЛЕНКО: Почему тогда не удалось поменять эту систему, почему мы не смогли отойти от неё? Вы задавались этим вопросом? Может быть, в том числе через своих литературных персонажей.
А. МАРИНИНА: Наверное, на этот вопрос ответил ещё библейский Моисей: 40 лет нужно водить по пустыне людей, до тех пор пока не вымрет последний рождённый в рабстве. Ещё не прошло время.
Н. ВАСИЛЕНКО: Вы имели большой опыт работы в правоохранительных структурах. И самое главное отличие, как мне кажется, то, что у них есть верховенство права. А у нас право носит абстрактное понятие, что даже люди не могут сказать, что такое право, что они имеют права. Почему даже на этом уровне ничего не сработало, никакой искры не произошло?
А. МАРИНИНА: Потому что нет независимости. А независимости нет, потому что нет финансовой устойчивости на личном уровне. Посмотрите любой фильм или сериал судебный из тех, про кого вы говорите, из той жизни. И вы там увидите, что подкупить судью или заставить судью что-то сделать, это настолько сложно, трудно, опасно, что, во-первых, сам судья на это не пойдёт. А если он пойдёт, то тот, кто его заставил, слетит со своей должности в мгновение ока. Это будет скандал на всю страну. Там совершенно другое к этому отношение. В нашей стране, к сожалению, отношение к праву и закону очень пренебрежительное. Право в нашей стране вообще умерло. У нас сейчас ответственные за дискредитацию правоохранительные системы есть или нет? Если есть, то я умолкну. Если пока нет, то можно порассуждать на эту тему.
Н. ВАСИЛЕНКО: Есть ещё другое: был бы человек, статья найдётся.
А. МАРИНИНА: Ой, да, не хочется. Мне так дома хорошо, я никуда не хочу. Правоохранительная система как система, предназначенная для защиты, охраны прав граждан, умерла, к сожалению. Я не знаю, рождалась ли она полноценно. Она начиналась, безусловно, но, по-моему, ей не дали расцвести. Она умерла, зачахнув в детстве раннем. Сейчас её просто нет.
Н. ВАСИЛЕНКО: Вы говорите про советское детство или детство новой России?
А. МАРИНИНА: Детство правоохранительной системы новой России.
Н. ВАСИЛЕНКО: То есть мы можем говорить, что в Советской России какая-никакая система сложилась?
А. МАРИНИНА: Безусловно. Плохая или хорошая, но она была значительно лучше, чем мы имеем сейчас.
Н. ВАСИЛЕНКО: А можете объяснить эту разницу?
А. МАРИНИНА: Это опять же вопрос денег. Вопрос свободных наличных денег, которые гуляют по стране. До тех пор пока все официально должны были жить на свою зарплату, а подпольные деньги копились, были колоссальны капиталы, но они были именно теневыми, выходить на поверхность было крайне опасно, потому что ОБХСС не дремало никогда. Скажем так, у коррупции есть 2 основных лица. Первое лицо — непотизм. То есть для своих — по приказу, по звонку. Это всё расцветало пышным цветом всегда. В России это было всегда.
Коррупция со вторым лицом — коррупция денежная, когда ходят наличные деньги. Коррупция денежная очень была сжата, ей просто не давали расцвести, потому что ход наличных денег сразу бросался в глаза. Даже если был соблазн взять, то опасались. И потом, что такое взять? Не 3 же рубля возьмёшь за прекращение уголовного дела? Это штука серьёзная: надо взять много. А много тебе кто даст? А кто даст много, значит он засветил свой теневой капитал. Там всё было сложно в этом смысле.
Во второй половине 1980-х разрешили ЧПД официально. И полезли наверх теневые капиталы в наличном виде. И вот началось, когда уже никого не спрашивали, откуда деньги, не спрашивали, на какие деньги купил машину, построил дачу, не дачу, а дом целый за городом. Страх очень быстро ушёл, а желание наверстать то, что мы всю жизнь видели из маленького, узенького окошечка, когда смотрели зарубежные фильмы, получить это наконец себе, так же одеться, в такую же крутую тачку сесть, так же вести себя, прийти в ресторан и швырять чаевые. Огромное количество людей поймало кайф. Есть люди, которым непонятно, какое удовольствие от этого можно получать, а есть люди, которые искренне получают удовольствие от того, что они швыряют деньги. И вот наконец у них такая возможность появилась. Задавленное столько лет желание. Теперь его можно реализовать. Бог с ним с законом, долгом. Фигня это всё, копейки не стоит. А вот деньги стоят. И началось. И так до сих пор и не прекратилось.
Н. ВАСИЛЕНКО: Вы упомянули важное слово «страх». Вы представляете какую-нибудь власть, которая может без этого инструмента обойтись, без страха?
А. МАРИНИНА: Страх — это нормально. Человек даже при самой демократической власти, которую никто не боится и все уважают, испытывает страх. Страх потерять своё, личное: потерять любимого человека, своё здоровье, достаток, который столько лет копился, комфорт. Мы всё равно все боимся, независимо от власти. И вот если до 1987 года я не знаю, сколько человек работало без долга и чести, по крайней мере страх и нежелание потерять был у очень многих, потому что правоохранительная система оплачивалась очень неплохо. Сотрудники милиции, суда и прокуратуры имели очень достойные зарплаты, очень достойный соцпакет. Что самое главное, они были уважаемы. Быть прокурором, следователем, судьёй было почётно. Быть оперативником было круто. Конечно, мало кто об этом знал. Когда ты прокурор, судья, следователь, ты ходишь в форме, тебя все видят и уважают. Если ты опер, ты в форме не ходишь и на каждом углу не кричишь, кто ты такой. Но, по крайней мере, самоуважение, самоосознание, отношение твоих близких, твоего круга общения, очень много значило. Как только это перестало играть роль, то, естественно, главным стали деньги.
Н. ВАСИЛЕНКО: Ещё сильнее страха — чувство надежды. Надежды на будущее, которое должно быть обязательно лучше, прекраснее, чем реальность, которую мы можем наблюдать. В этом плане страшнее всего крушение надежд. Вы когда-нибудь испытывали подобные чувства?
А. МАРИНИНА: Крушение надежд? Наверное, нет, потому что я вообще с надеждами, равно как с мечтами, с детства не дружу. Я из тех людей, которые не любят своё прошлое, не думают о своём будущем и очень ценят сегодняшний момент. Нет во мне социального романтизма.
Н. ВАСИЛЕНКО: Иногда, чтобы понять нас сегодняшних, надо отправиться за тридевять земель и вообще в другую эпоху. Я хочу обратить внимание на книгу «Генрих VI» глазами Шекспира. Ваша историческая, литературоведческая новинка. Хочу начать с цитирования одного интернет-эксперта, который зашёл в магазин «ЛитРес» и нашёл время оставить комментарий. «Если уж теперь людям надо пересказывать понятным языком и буквально на пальцах излагать Шекспира, это же до какого днища довели некогда самую читающую нацию! А Марининой — огромное спасибо». Неужели и правда довели?
А. МАРИНИНА: Я не думаю, что довели. Я думаю, что тут дело в другом. Всё-таки поэтический текст, написанный в конце 16-го века, достаточно неудобочитаем для наших современников. И в основном это касается либо людей младшего поколения, то есть тем, кому сейчас от 20 до 30, и людей старшего поколения, тех, кто 70+. У Шекспира, помимо широко известных пьес, есть исторические пьесы-хроники. Одна из этих пьес, «Ричард III», конечно, известна даже в детском саду, все мы её знаем, её ставят до сих пор по всему миру. Остальные исторические пьесы-хроники не ставятся совсем нигде и вообще всеми забыты.
У людей просто нет стимула их читать. Они, даже если откроют текст этой пьесы, то увидят сложный стихотворный текст, переполненный метафорами, сравнениями, отсылками к мифологии, Библии, там инверсии. Вот инверсия — самое тяжёлое: пока найдёшь подлежащее, уже забудешь, где было сказуемое. Это всё трудно. То поколение, которое выросло в эпоху интернета и электронного быстрого чтения, они просто не тренированы. Им даже в голову не приходят, насколько любопытные истории скрыты за этими тяжёлыми, неповоротливыми стихами. С одной стороны, то, что я сделала, типа «лёгкого переложения для фортепиано», лёгкое переложение исторических пьес Шекспира, оно может быть употреблено теми, кому или интересно, или нужно, потому что им задали ознакомиться с текстом Шекспира подробно. Не в кратком пересказе, а именно подробно: кто что сказал, сделал, подумал, как отреагировал. И в то же время не мучиться тяжёлым стихотворным слогом полутысячевековой давности.
Н. ВАСИЛЕНКО: А как началось ваше знакомство с Шекспиром?
А. МАРИНИНА: Я училась в английской школе. Именно оттуда у меня с детства ещё понимание того, что Шекспир — тяжко. Тяжко для восприятия. особенно исторические пьесы, где много про войну, сражения. За всем этим можно упустить яркие личные драмы, интересные личные взаимоотношения. Просто не доберёшься до них, пока сквозь войну продерёшься. С другой стороны, достаточно большое количество людей, которые всю жизнь работали-работали-работали, если что-то читали, то читали более актуальное, современное. Они бы с удовольствием изучили творчество Шекспира, но в те годы у них просто не было времени и потенциала, а сейчас, когда они уже в преклонном возрасте, открывают, смотрят: боже мой, эти монологи на 2 страницы, застрелиться легче. И закроют книгу. А так, если им Шекспир интересен, то они могут открыть, прочитать всё это написанное простым, современным языком. Кроме того, Шекспир писал для публики, современной ему самому. То есть для людей, которые достаточно хорошо знали, кто кем приходится, что там вообще на протяжении 100 или 200 лет происходило. Тем более он писал для своих соотечественников, англичан, которые уже всяко свою историю знали.
Нам, русскоязычному читателю, среди которых знатоки английской истории — только специалисты, это вообще невозможно читать, потому что невозможно понять, почему он так сказал, о какой мести он говорит, какого брата там убили, почему он занял трон незаконно. Для того чтобы проще было понять, что происходит в пьесе, я снабдила её комментариями, касающимися 2 аспектов: что происходило на самом деле, почему люди оказались в той или иной ситуации. А второй аспект — внутренняя логика самой пьесы. И в этой внутренней логики у Шекспира огромное количество забавных косяков. Поскольку в моих рукописях косяков всегда очень много, даже после того как 2 или 3 человека по очереди отдельно друг от друга эти косяки вылавливают, я их исправляю…
Н. ВАСИЛЕНКО: Я видел замечательный момент, когда вы подписывали книги у нас в студии. Вы сами обнаружили опечатку и авторским росчерком заменили на нужное слово и написали «указанному верить». Я надеюсь, дошли эти экземпляры и это является настоящим бриллиантом коллекции.
А. МАРИНИНА: Было-было! И даже после того как книга выходит из печати, я нахожу косяки, читатели находят косяки, пишут мне возмущённые комментарии. Человек есть человек, он не может сделать безупречно, даже если за ним перепроверяют трое других, всё равно что-то вылезет. Таких косяков у Шекспира огромное количество. Мы как-то никогда на них не фиксировали внимание. Если читать внимательно, то начинает разбирать просто гомерический хохот. Я получила огромное удовольствие от построчного анализа его текста. Думаю, что-то, что я сделала, это сродни той «Шпаргалке», которую я выпустила в том году. Это шпаргалка для тех, кому задали на дом или просто очень хочется почитать исторические тексты, хроники Шекспира, но не хочется ломать мозги. Вот чтобы мозги не ломать — открываешь и читаешь. Всё объяснено: кто кому кем приходится, кто на кого за что ковырял, кто кому за что мстит.
Н. ВАСИЛЕНКО: Подтверждаю, что это написано нормальным человеческим языком. Как будто встречаешься со старым знакомым и пересказываешь, пытаешься до него донести. Знакомясь с творчество Шекспира, не хотелось ли вам присоединиться к лагерю тех, кто вообще не верит, что все его произведения написал один и тот же человек?
А. МАРИНИНА: Я не филолог, не литературовед. Кроме того, я хорошо теперь уже знаю только исторические его пьесы. Все остальные пьесы я так глубоко не изучала. Более того, я их даже не все читала, как вы понимаете. Но, что касается исторических пьес, может быть это была группа авторов, может быть автор был один. Но что кто-то один присутствовал во всех пьесах, это совершенно точно. Это я могу вам дать голову на отсечение. Я не беру не исторические пьесы. В не исторических пьесах с авторством какие-то вопросы возникали. В пьесах об английских королях у Шекспира есть определённый набор мыслей, касающихся социального устройства, методов правления, методов ведения войны. И все эти мысли есть в каждой пьесе. Абсолютно точно, что автор один и тот же. И в каждую пьесу он вкладывал дорогие ему мысли.
Н. ВАСИЛЕНКО: Есть такое лагерь, который считает Шекспира одним из лучших политологов. Вернее сказать, политтехнологов.
А. МАРИНИНА: Согласна на 100%. Особенно монолог Генриха V, будущего Генриха V, в начале пьесы «Генрих IV». Это просто стопудово политтехнология. Я даже об этом в шпаргалке написала и в анализе текста тоже написала.
Н. ВАСИЛЕНКО: Не можем ли мы тогда допускать, что Шекспир буквально занимался заказухой, выписывая определённые образы в своих пьесах, чтобы помочь кого-то прославить или кого-то лишить?
А. МАРИНИНА: Конечно, это совершенно несомненно. Боже мой, а в какие времена такого не было? Что вы на Шекспира бедного накинулись? Конечно, он сильно зависел от благосклонности власти, поэтому он должен был сделать всё, должен был расшибиться в лепёшку, но о непосредственных предках королевы Елизаветы нужно было говорить только хорошее. Кстати, очень смешная штука получилась у него в результате. А о тех, кто был раньше, там нужно было в позитивном ключе выводить тех, кто поступал примерно так же, как папа Елизаветы, король Генрих VIII, а тех, кто поступал не так, как папа Елизаветы, тех надо было делать плохими. Понятно, что всё это, конечно, политический заказ. О чём вы говорите! В пьесе «Генрих VIII» елизаветин папа. Это просто без хохота читать невозможно, особенно если ты хоть немножечко знаешь про времена Генриха VIII, кем он был, как себя вёл, что вытворял, то можно получить колоссальное удовольствие от изучения текста пьесы просто как от хорошего анекдота.
Н. ВАСИЛЕНКО: У нас сейчас проходит генеральная линия. Феноменология власти, назовём это так. Каким знаниям о власти учит нас Шекспир?
А. МАРИНИНА: Он в первую очередь говорит нам о том, что, если твоё положение на троне не очень уверенное, если есть сомнения в твоём праве сидеть на троне, если стульчик пошатывается, то нужно обязательно завести войну. Обязательно! Людей отвлечь, чтобы они не копались в твоей родословной, чтобы они не очень внимательно всматривались в твои права сидеть на престоле.
Кроме того, человек у власти не должен мелькать перед лицом общественности слишком часто. Это тоже его любимая мысль, которую он повторяет во многих пьесах. Даже самый замечательный праздник, если его праздновать каждый день, быстро превратится в рутину. Если солнце сияет каждый день, его перестаёшь замечать. А если периодически оно скрывается за тучками, то, когда тучки рассеиваются, все страшно радуются, что солнышко выглянуло. Ни в коем случае нельзя мозолить глаза народу. Нужно появляться редко, чтобы каждое твоё появление воспринималось как праздник. Но народ нельзя злить, нельзя душить налогами, к народу нельзя относиться высокомерно. Нужно быть скромным, доброжелательным. Все правила поведения властителя, если он не хочет быть свергнутым, прописаны в его пьесах методично, одно за другим. Он с большим сочувствием относится к лицам, наделённым королевской властью. Это очень видно на Генрихе VI и на пьесе, посвящённой «Генриху IV». Править тяжело. Страшно тяжело. Очень хочется, но за возможность сидеть на троне, носить корону, раздавать руководящие указания, приходится платить очень много, в том числе своим здоровьем, сном, покоем. Особой ответственностью за своих детей, потому что есть у человека неудачный сын — ну неудачный сын. Неудачный и ладно. А если ты король, у тебя неудачный сын-наследник, которому ты должен оставить страну, то тут совершенно другой уровень переживаний. А другого наследника нет: или ты его не хочешь, или его нельзя посадить на трон. Вот должен быть старший сын, а старший сын не годится. Вот что с этим делать?
Очень он сочувствует королям. Генриху VI Шекспир искренне сочувствовал, потому что Генрих VI был абсолютно не приспособленным к власти, не очень её хотел. Он хотел читать книги, сидеть на бугорке, пасти овец, наблюдать за ходом времени, причём не просто за ходом времени, а по собственным часам, которые смастерил собственными руками. Вот он такой вот, крестьянской жизни ему хочется. А эти все интриги, придворная дребедень страшно раздражали. Ему страшно не повезло: он в 8 месяцев осиротел, и всю жизнь за него решали дядюшки и двоюродные дедушки. 4 человека около него стояло, плюс ещё совет регентский. И когда он достиг возраста вполне взрослого, он всё равно привык, что ничего не решает: рядом взрослые умные дяди и дедушки, которые всё за него решают. Он ничего не умел, ничего не хотел. Очень я ему сочувствую. Ему бы книжечку почитать да помолиться.
Н. ВАСИЛЕНКО: Если взять политические пьесы Шекспира, понятно, что власть, захват, удержание власти — центральный сюжет на фоне человеческих переживаний. Просто человек где там присутствует?
А. МАРИНИНА: Именно в исторических хрониках?
Н. ВАСИЛЕНКО: Да.
А. МАРИНИНА: Простые люди — те, кто в основном крутится вокруг Фальстафа. Плюс там есть пастухи, солдаты. Очень мало. Они вводятся в действие, чтобы с ними поговорить на улице. Короткая сцена. Чтобы дать зрителю понять, что происходит в стране, в городе. 2 егеря, которые осматривают лес, и вдруг видят бредущего по полю безумного короля Генриха VI, босого, который идёт и мечтает о том, что пастухом бы ему быть. Простых людей там немного.
Н. ВАСИЛЕНКО: Значит ли это, что для любой власти простой человек — просто расходный ресурс?
А. МАРИНИНА: Безусловно. И, кстати сказать, тот же самый Фальстаф (я страшно удивилась, когда обнаружила именно в его устах), когда ему поручают набрать рекрутов, он должен набрать 150 человек для подавления мятежа, он набирает то, что подешевле, то есть бедных, больных, убогих, никогда не державших в руках оружия, освобождённых из тюрем. И, когда ему говорят: «Ты что, с ума сошёл, разве это солдаты, неизвествно что», — он отвечает, что какая разница, всё равно годятся, чтобы набить ямы, пушечное мясо. Шекспир ясно дал понять, что для власти всё, что ближе к народу, это уже не тема для разговора.
Н. ВАСИЛЕНКО: Обычно надежда — что-то про будущее. Нет ли у вас желания написать роман, который давал бы иллюзию надежды для ваших читателей?
А. МАРИНИНА: Не знаю, я об этом не думала. Иллюзия — это уже из той же категории, что мечты и надежды. Это не моё. Лучше этого не иметь, чтобы потом не было больно. Лучше порадоваться тому, чего не ждал, чем разочароваться в том, что ты ждал-ждал, надеялся-надеялся, а оно не получилось. Зачем? Профилактика разочарований.
Н. ВАСИЛЕНКО: Как сохранять здоровый оптимизм на фоне всех событий?
А. МАРИНИНА: Я не знаю, как сохранять здоровый оптимизм, но я знаю лишь одно: чтобы спасти собственную психику и нервную систему на фоне происходящих событий, нужно вскапывать свой огородик. Любить своих близких, заботиться о них, делать всё, что можно, чтобы они были здоровы, ты сам был здоров, благополучен. Вот свой огородик вскапывай, давай им свою любовь и с благодарностью давай им свою любовь. Хотя бы можно сохраниться. Иначе мы все превратимся просто в большой сумасшедший дом. Мы все станем невротиками, будем страдать бессонницей. Судя по фармацевтическим отчётам, уже 90% страны нуждается в успокоительных, снотворных. Это всё понятно. Если мы позволим себе в этой очень тяжёлой ситуации распуститься, когда-нибудь ситуация кончится, надо будет восстанавливаться, а кто будет восстанавливаться, если мы все превратимся в больных, нервных, сумасшедших.
Н. ВАСИЛЕНКО: Давать и принимать любовь. Александра Маринина была в гостях программы. Спасибо большое! Совсем скоро к нам присоединится Николай Александров с рубрикой «Книжечки».
Н. АЛЕКСАНДРОВ: Несколько книжек я хочу сегодня представить. Начну с той, которая буквально этой неделе должна выйти в «Издательстве Ивана Лимбаха». С моей точки зрения, она заслуживает самого пристального внимания. Тем более что книга уже давно переведена на самые разные языки, а на русском выходит впервые. Фридрих Рек-Маллечевен, «Дневник отчаявшегося». Вообще Фридрих Рек-Маллечевен заслуживает того, чтобы сказать о нём несколько слов. Он родился в семье прусского помещика, обеспеченной и знатной семье. Речь идёт о к. 19-го — нач. 20-го вв. Отец настаивал на том, чтобы он получил военное образование. Фридрих подчинился воле отца, хотя военная карьера его не устраивала. Он проучился некоторое время, затем стал учиться медицине. Понятно, что гуманитарные его наклонности в гораздо большей степени были явлены в нём. Он писал беллетристику, хотя относился к ней достаточно несерьёзно и никогда не воспринимал своё письмо как нечто важное. Но тем не менее один из его романов был впоследствии экранизирован. И Фридриху мы обязаны появлением такого образа, как Фантомас. Он одним из первых этого замечательного героя воплотил в одном из своих романов.
Он был представителем так называемой консервативной революции. Он довольно скептически относился к Веймарской республике. И то, что стало происходить в Германии начиная с 1933 года, с прихода к власти нацистов, его совершенно не устраивало. Его дневник, во всяком случае в первой части, дневник 1936 года, действительно, может быть, делится на 2 части. Первая — 1930-е, начало войны. Он как участник консервативной революции был арестован, затем отпущен, потом вновь арестован и погиб в Дахау в 1944 году. Понятно, что интонация дневника довольно сильно меняется. Любопытен он, с моей точки зрения, именно этой эволюцией. С одной стороны, достаточно презрительное, аристократическое даже отношение к нацистской партии, к самому Гитлеру. И довольно неприязненный взгляд на то, что стало происходить с Германией, неприятие Веймарской республики, отстаивание ценностей, с одной стороны. С другой стороны, постепенно в дневнике нарастает некоторое чувство ответственности за то, что произошло в Германии и размышления, собственное отчаяние, которое чувствует Фридрих в своём дневнике. Беллетристическая, художественная часть постепенно изменяется, по мере того как мы читаем этот дневник, по мере того как он становится более и более трагичным. Отношение к Гитлеру видно и достаточно ярко выражено. Понятно, что здесь высказываются не только некоторые пристрастия, но и, если угодно, эстетическое неприятие, которое иногда гораздо больше, нежели политическое мировоззрение.
Это уже история, но история совершенно удивительно написанная. Это Джон Норвич, «Венеция. История от основания города до падения республики». Человек тоже очень известный и как автор исторических трудов, как дипломат. Долгое время (до конца жизни) он был членом общества спасения Венеции. Он описывает тот период, который, как ему кажется, наиболее показателен для того, чтобы понять уникальность Венеции как городского, государственного образования, как некий феномен — культурный, политический, географический. По легендам, 25 марта 421 года была основана Венеция. Норвич, конечно, иронично относится к этой дате, тем не менее она присутствует. И до 1797 года, когда из-за Наполеона пала Венецианская республика. Вот этот период рассматривает Норвич, обращая внимание на самые разные черты этого города. Сама тема заявлена в самом начале. Норвич говорит, что он познакомился, влюбился в Венецию ещё в ранней юности. Его отец показывал ему город.
Затем Норвич пишет, что описание Венеции, история Венеции, он чувствовал, это его долг. Хотя и признаёт, что, может быть, его отец справился бы с этой задачей лучше. И этот период с 421-го по 1797-й пытается, с одной стороны, достаточно кратко, потому что книга всё равно большая, 700 с лишним страниц, описать Джон Норвич. На что он обращает внимание? На сам феномен Венеции. Город, который возник на зыбучих песках, болотах, в лагуне, в которой, казалось, невозможно жить. Не просто город, а конгломерат островов, целое государство, которое достаточно рано, опять-таки по преданию, в 466 году стала республикой. Только в 1797 году дож снял с себя шапку дожа, сказав, что она ему больше не нужна, это конец республики. Удивительный строй, абсолютно независимый, с одной стороны.
С другой стороны, необыкновенное величие Венеции, когда Венеция становится владычицей морей, когда из маленького образования беженцев на островах в лагуне, где, казалось бы, невозможно жить, вдруг вырастает могущественное государство. Но важна ещё одна вещь. Норвич, конечно же, пишет об искусстве, художниках, архитектуре венецианской. Но в большей степени он обращает внимание на то, что город, может быть, как раз в силу особенностей, сохранился во многих чертах в том виде, в котором он существовал в период рассвета. И сам образ города с исторической точки зрения очень важен. Это главная задача Норвича, влюблённого в Венецию: показать этот город, который чудом сохранил дух древности, дух подлинности. Надо сказать, что это автору удаётся.
Н. ВАСИЛЕНКО: Прощаемся, до новых встреч!