С. БУНТМАН: Добрый вечер, добрый вечер! Разбираем очередное дело. Вот. Алексей Валерьевич Кузнецов, добрый вечер.
А. КУЗНЕЦОВ: Добрый вечер!
С. БУНТМАН: Олицетворяет собой как никогда актуальное выражение «охота пуще неволи». Вот. Совершенно, вот и как-то так, вернувшись из отпусков, — я его первый раз вижу после этого — ну вот симпатично выглядит, и издалека тоже. Вот. Правда, в сиреневом, в сиреневом цвету, в сиреневом саду каком-то. Сегодня дело-то любопытное весьма у нас.
А. КУЗНЕЦОВ: Я честно признаюсь сразу, что оно навеяно, как говорится, реальными событиями. Несколько недель назад, следя за одной разгорающейся фейсбучной полемикой, я — вот бывает такое ощущение, это то, что англоязычные люди называют on the tip of the tongue, да? На кончике языка.
С. БУНТМАН: Да.
А. КУЗНЕЦОВ: Вот слово какое-то не можешь найти, вот оно вертится, вертится, вертится и не находится. Несколько дней не находилось, а потом я понял, что, с каким словом у меня это всё ассоциируется — кликушество.
С. БУНТМАН: Ага!
А. КУЗНЕЦОВ: Кликушество, да, когда вот в таком полубессознательном, а иногда и совсем бессознательном состоянии человек начинает выкликивать обвинения, какие-то пророчества, так сказать, как правило, достаточно мрачные, и так далее. И дальше уже, так сказать, когда я полез смотреть какую-то литературу по этому явлению, меня вынесло на совершенно, на мой взгляд, удивительное дело, которое интересно, во-первых, своим содержанием, а во-вторых, тем, что, вот, уже почти пятьсот передач мы провели, но ни разу, насколько я помню, мы не говорили о таком судебном учреждении российском, как волостной суд. И вот мне хочется…
С. БУНТМАН: Волостной.
А. КУЗНЕЦОВ: Волостной суд, да. Мне хочется сегодня всё-таки о нём тоже поподробнее рассказать, потому что часть этого дела будет рассматриваться именно волостным судом. И вот пролог. Пролог не из этого дела, а просто такой вот вводящий нас, что называется, в ситуацию. «Бывали примеры того, что потерпевшие обращались с исками на ведьм в волостные суды. Любопытный случай этого рода имел место в Старобельском уезде Харьковской губернии в 1864 году». Только-только эти волостные суды учреждены судебной реформой, они первыми, собственно, начали действовать.
«В селе Беляевке, принадлежащей помещику Штенгеру, в волостное правление явился крестьянин той волости и занёс жалобу, что соседка его, будучи во вражде с ним, испортила его корову, которая через это и околела. С тем вместе добавил он, что соседка его ведьма и что она просит… и что он просит правосудия волостного правления. Жалоба крестьянина была выслушана волостным старшиною и присутствовавшими с ним в правлении стариками. Чтобы не впасть в ошибочное решение столь трудного обстоятельства, старшина и всё сборище после долгого обсуждения дела остановились на том заключении, что необходимы доказательства более ясные к обличению вины подозреваемой преступницы, и для этого предложили жалующемуся крестьянину отыскать знахаря, который один только может обнаружить виновного.
В знахарях между крестьянами недостатка нет. На расстоянии четырёх вёрст от села Беляевки, в селе Варваровке, принадлежащей графине Клейст-Лосс, отыскан был знахарь, привезён в Беляевское волостное правление. При сборище народа, интересующегося всегда подобного рода событиями, знахарь спрошен был, кто извёл корову крестьянина. Ответ знахаря подтвердил вполне обвинения крестьянина, хозяина коровы, и удостоверил, что соседка его действительно ведьма. После этого не осталось ни одного крестьянина, который бы не уверовал в истину слов знахаря, и несчастная женщина обвинена была в истреблении коровы и в преступном занятии чародейством. Не выпуская её из круга своего, крестьяне избили бедную женщину, подвергли её освидетельствованию, так как истинная ведьма должна иметь хвост». Это ежели кто не знал.
С. БУНТМАН: Да.
А. КУЗНЕЦОВ: «И потом осудили уплатить соседу за погибшую корову». Я уж не знаю, обнаружили они хвост или нет, но если не обнаружили, тогда несколько нелогично получается. Беда…
С. БУНТМАН: Она, я прошу прощения — она должна обладать сама хвостом, своим, натуральным, ведьминским или при ней должен быть коровий хвост, я не знаю?
А. КУЗНЕЦОВ: Ну, судя… Нет, судя по тому, что её освидетельствовали на предмет наличия хвоста, видимо, речь шла о своём, да? Ведьма должна иметь хвост. Ведьма же не только изведением коровы может заниматься, да? Она может заниматься и бесхвостым делом, но сама должна, конечно, так сказать, быть хвостатой.
К чему я вот это всё рассказал. Что такое волостной суд? Когда создатели судебной реформы, люди очень трезво мыслящие, прекрасно себе понимающие, с каким материалом — я имею в виду Российскую империю, российское общество — они имеют дело, они понимали, что-либо значительная часть крестьянства будет вообще исключена из правосудия (ну потому что ну не пойдёт крестьянин в город за несколько десятков вёрст, где в суде сидят люди во фраках, да, баре, господа и так далее), либо надо сохранить, а точнее создать, некое отдельное крестьянское правосудие, которому бы крестьянин доверял, к которому он не боялся бы обращаться. Понятно было, что этому правосудию нельзя доверять дела крупные. Но основная-то масса проблем — это же мелочь! Кто-то подрался, кто-то кому-то забор снёс, чья-то корова забрела на чужие посевы, кто-то там кого-то словесно оскорбил. Вот эта категория мелких дел была поручена крестьянским волостным судам, которые состояли из судей, избираемых волостными сходами на три года.
Вот каждый уезд, он делится на, точнее, каждая волость — это, ну, несколько десятков деревень, вот сегодня мы будем разбирать дело, происходившее в конкретной волости, в этой волости два села и сорок четыре деревни. Значит, во всех крупных сёлах и деревнях собирается сход, который… таких сходов, соответственно, на волость, там, восемь-десять получается. Он выбирает одного судью, и из этого списка земский участковый начальник — поговорим, что это за фигура — выбирает трёх постоянных судей, председателя — четвёртый, а остальные являются как бы резервными: если кто-то заболевает или, там, по какой-то причине что-то случается, тут же есть уже готовый подменный судья. И вот они рассматривают дела, опираясь не на закон. Они этого закона, скорее всего, просто не знают. Потому что даже требование грамотности для этих судей было рекомендательным. Хорошо бы, чтобы они были грамотными. Но не обязательно. А на что опираются? На свой здравый смысл, на местные обычаи, на, так сказать, на волю общества. Авторы реформы исходили из того, что в данном случае справедливость будет соблюдена, если община будет с этим согласна, да? Вот такое народное, народное правосудие.
С. БУНТМАН: Да! Да, а вот скажи, пожалуйста, чем он был ограничен, например, были ли какие-то наказания, которые он не мог выносить?
А. КУЗНЕЦОВ: Да, конечно. Тут всё очень чётко: значит, по гражданским делам он был ограничен суммой иска — не более пятидесяти рублей. Если более, это уже окружной суд, то есть, значит, либо мировой, либо окружной, то есть уже такое, официальное правосудие. И кроме того, он был ограничен определённым списком правонарушений, то есть вот есть исчерпывающий список того, что он мог рассматривать. Например, «объявление чего-либо во всеобщее известие без надлежащего разрешения». Ну, кто-то приходил и говорил — мужики, есть указ, вот, царский, такой-то. Ну и действительно таких случаев было немало, когда кто-то из крестьян вдруг сочинял чего-то и тем самым возмущал, так сказать, население. Распространение ложных слухов…
С. БУНТМАН: Ну да, но это опасное преступление, раньше за это, в общем-то, таскали сразу куда-нибудь.
А. КУЗНЕЦОВ: Это смотря по последствиям. Если как в деревне Бездна при крестьянской, при проведении крестьянской реформы…
С. БУНТМАН: Да!
А. КУЗНЕЦОВ: Знаменитая история, да, применением артиллерии дело закончилось — там, конечно, это будет не волостной суд. Ну, а если он какую-нибудь ерунду, пургу понёс, да, его скрутили и доставили к волостному. Тот распорядился ему всыпать двадцать горячих. Максимум, что мог назначить волостной суд — это телесное наказание до двадцати розог, либо содержание под арестом в течение нескольких дней, либо штраф, либо, там, какие-то извинения, ну, такие, компенсационные меры. «Ссоры, драки, кулачный бой, нарушение порядка в публичных собраниях, открытие в недозволенное время трактиров, появление в публичном месте в состоянии явного опьянения». Вот смотри, здесь такие вещи, которые вроде бы рискованно самому волостному суду отдавать на усмотрение. Ну, вот кабатчик открыл трактир на два часа раньше положенного времени или закрыл его на два часа позже положенного срока. В городе этим занимается полиция. А здесь — ну, то есть, такая вот есть общественная договорённость. Если деревня не против, если у неё нет претензий к кабатчику, ну и чёрт с вами, да? Ну и перепейтесь там все в своей деревне, но только потом вы же будете разгребать, вам же будет хуже. То же самое касается, например, такого правонарушения, как «прошение милостыни по лени и привычке к праздности».
С. БУНТМАН: Ну, это тоже мир решает.
А. КУЗНЕЦОВ: Конечно. Вот в этом вся логика, потому что вся русская деревня основана на эпизодическом прошении милостыни, да? Редкий крестьянин со своим хлебом доживал до Великого поста. Обычно к Рождеству уже подъедались. А дальше нужно идти либо к барину кланяться — бывшему, так сказать, владельцу, — и просить у него под отработку или под новый урожай, значит, в долг зерна, либо, в совсем крайних случаях, а это обычное дело, шли в кусочки — шли по соседним деревням просить вот эту вот продуктовую милостыню. И вот, законодатель исходил из того, что обществу виднее — просит человек милостыню, потому что у него действительно край, дети голодные и другого способа нет прокормиться, или потому что он бездельник, тунеядец, работать не хочет…
С. БУНТМАН: Ну, предполагается, что они сами как знающие ситуацию и, в общем-то, как-то знающие то, как работают, сколько кому хватает и так далее.
А. КУЗНЕЦОВ: Вот, государство как бы само отказывается от своего участия вот в этой самой мелочной, повседневной жизни, говоря: разбирайтесь сами. Мы вот вам дали для этого определённые, так сказать, права и полномочия, дальше разбирайтесь сами. А вот как будут разбираться? Вот мы видим как раз, на примере вот этой самой, — этого пролога, который я привёл, насчёт ведьмы, которая околдовала корову, — любой коронный суд, в котором заседают судьи с высшим юридическим образованием — есть адвокат, есть прокурор, тоже с высшим юридическим образованием, — ему бы в голову не пришло проверять… Вообще сама постановка вопроса про ведьму — это, конечно, не для нормального суда, но даже если бы, там, с другой какой-то формулировкой — ну неужели они бы пригласили деревенского знахаря. А крестьянский суд пригласил, потому что для них это нормально.
С. БУНТМАН: Ну, опасность есть. Ну, Алёша, опасность есть, что — ну вот, скорее всего, я так предполагаю, что всё-таки соседка корову не сглаживала (в смысле «сглазить»), да, и не, как-то её не губила своим сглазом. И не ведьма она была.
А. КУЗНЕЦОВ: Безусловно. Но законодатель исходил из того, что… Хорошо, представим себе, что нет волостного суда. Крестьянин убеждён, что соседка — ведьма и корову извела. В город он с этим не пойдёт, он знает, что там над ним посмеются и его вместе, так сказать, с его жалобой завернут. Что он сделает? А может, он убьёт эту соседку.
С. БУНТМАН: Может быть. Или поднимет крестьян, там.
А. КУЗНЕЦОВ: Совершенно верно. И они убьют.
С. БУНТМАН: Или выгонят, подожгут дом и так далее всё. В общем, самосуд. То есть это лекарство от самосуда.
А. КУЗНЕЦОВ: Совершенно верно. Мы подвели к основному делу так, как будто вчера весь вечер репетировали. Кость, дайте нам, пожалуйста, первую картинку. Деревня Ащепково — вот там вот красной, так сказать, звёздочкой показана. Ближайший город Гжатск, ныне Гагарин. В принципе, сравнительно недалеко Можайск. А вообще это места, очень хорошо известные любителям Наполеоновских войн. До Бородинского поля около двадцати вёрст. Царёво-Займище, где Барклай собирался давать генеральное сражение перед прибытием Кутузова, наоборот, к западу располагается, примерно в двадцати верстах. То есть это на Можайском шоссе.
С. БУНТМАН: Вот там, да? Вот там вот, да.
А. КУЗНЕЦОВ: Совершенно верно.
С. БУНТМАН: В ту сторону, подальше, да.
А. КУЗНЕЦОВ: От деревни Ащепково до нынешнего Можайского шоссе что-то 6−7 километров к югу. Деревня довольно благополучная, сравнительно зажиточная для нечернозёмной полосы России. Доктор, который потом будет расследовать это дело, указывал на то, что крестьяне зажиточные, у большинства есть домашний скот, лошадей, там, по нескольку штук, коров по нескольку штук. Земли достаточно — по четыре десятины на мужскую душу получили они при крестьянской реформе. И даже не вся земля обрабатывается — почему? Близость к железной дороге привела к тому, что большинство мужиков находятся в отходе, то есть они работают в той же Москве, специализация в основном у местных жителей — они дворники. Вот, ярославцы были половыми в трактире, костромичи — плотниками и прочими строительными рабочими, ну, а вот жители Гжатского уезда в основном дворниками работают в Москве. И поэтому хозяйство в основном на женщинах и подростках. Они не вытягивают, они не могут большое количество земли обработать, много сена скосить и так далее. Поэтому кое-какая часть земли просто находится, что называется, в первобытном состоянии.
Деревня довольно большая, около 400 человек жителей. И вот в этой деревне в 1895 году случается неприятность. Я бы даже сказал, фигня случается в деревне Ащепково. Убили крестьянина по имени Захар. Убили следующим образом: крестьянин этот был не местный, ну, точнее как — местный, но не из этой деревни. Он дурачок — бродил по деревням, просил, кто чего подаст, и вот прибрёл он в эту самую деревню Ащепково. Средь бела дня, деревня в одну улицу — он шёл по улице, смотрел, где окно открыто — увидел открытое окно в избе, подошёл: там молодая женщина суетится по хозяйству, Василиса Алексеевна. Он у неё попросил спичек — она ему дала спичек. И он прямо на крыльце её избы присел и стал закуривать. Она ужасно всполошилась — дело в том, что в Ащепково недавно был пожар…
С. БУНТМАН: Угу.
А. КУЗНЕЦОВ: И вообще, в уезде за последний год три деревни сгорело практически подчистую. Поэтому она с криком (как показали последующие события, крик у неё получался легко и естественно), она начала шуметь, что брысь отсюда, ты мне сейчас избу спалишь, и так далее. Прибежали мужики и, от греха подальше, его за околицу вывели. И этим бы дело и закончилось, но в тёмное время суток пастух, который пас, значит, коней деревенских, увидел фигуру, которая подкрадывается к лошадям. Он разглядел в лунном свете, что это мужчина, у которого в руках недоуздок, то есть такой ремешок, которым, в принципе, лошадь привязывают обычно к коновязи. Он заорал, прибежали мужики, схватили-скрутили, значит, эту фигуру, и оказался это Захар, который к лошадям подкрадывался с недоуздком в руке. Ну зачем, да? Ну, понятно — конокрад.
Мужики его привели в деревню и начали шумно обсуждать, что с ним сделать. Предлагалось два варианта: либо сдать его властям, то есть придать делу законный ход, либо избить на месте. Надо сказать, что — и мы как-то об этом упоминали, по-моему, даже не раз — в российских деревнях существовал правовой обычай: вот именно конокрада били до смерти своим, так сказать, ходом, да, в полицию сдавали крайне редко. Это очень интересное, опять-таки, представление народа о справедливости. Вот для нас, городских жителей, кража коровы или кража лошади — это преступления одного порядка или нет?
С. БУНТМАН: Ну, нам не очень понятно. Корова кормит, лошадь тоже кормит.
А. КУЗНЕЦОВ: Нам не очень понятно, и мы, скорее всего, как к этому подойдём? Мы начнём спрашивать: а стоит, сколько что стоит? Да? Вот если выяснится, что…
С. БУНТМАН: Ну, да.
А. КУЗНЕЦОВ: …корова и лошадь примерно в одну цену, значит, это вещи примерно одного порядка. С точки зрения крестьянской логики это вещи просто абсолютно разные. Кража коровы — это очень неприятно, но это кража. Помнишь, как Глеб Жеглов вспоминал, как его отец как-то свёл из дома корову, да, обув её в опорки. Обычное дело — мужики собственных коров пропивали, там, тайком от жены. Потому что остаться без коровы — это не значит в деревне остаться без молока. Молоком соседи поделятся — литр-другой дадут от своей коровы. А если лошадь пропала, если лошади нет, никто тебе…
С. БУНТМАН: Ни вспахать, ни возить.
А. КУЗНЕЦОВ: Конечно.
С. БУНТМАН: Ничего.
А. КУЗНЕЦОВ: Никто свою лошадь тебе не даст. Кто тебе на время пахоты или на время, там, так сказать, каких-то других важных работ — кто тебе свою лошадь даст? Она самому нужна, она отдыхать должна. Поэтому, если семья остаётся без лошади, это резко понижает её материальное благополучие. Поэтому конокрада, как правило, били, и били так, что, в общем, никого не удивляло, что он умер. Как поступили бы с этим самым Захаром — вполне возможно, что кто-то бы нашёлся, кто сказал бы: да ребят, да вы что, мужики, это же Захар, он же полудурок, ну что мы будем с ним связываться — мало ли, зачем он, там, к лошадям подкрадывался.
Но в этот момент на его беду оказалась вот эта самая Василиса, которая, увидев человека, который забрал её спички — а спички он не вернул — в её голове сложилась какая-то конструкция, что вот сейчас выяснится, что… Она не знала, из-за чего его привели, она почему-то решила, — вот у неё версия с огнём как-то в голове очень — что он чего-то, видимо, поджёг, и сейчас узнают, что она ему спички дала, и она вроде как соучастница, и она истошно заорала: вор, вор, вор, вор! Вот, он у меня спички украл! И так далее, и так далее. Ну, и мужики решили, что всё: дело решилось, начали этого самого Захара бить и убили. По этому поводу, естественно, дело рассматривал окружной суд, поскольку такие вещи всё-таки не для волостного. И как ты думаешь, каков был приговор окружного суда? Трём мужикам дали по три месяца тюрьмы.
С. БУНТМАН: Та-а-ак…
А. КУЗНЕЦОВ: Оказывается, статья 1464 «Уложения о наказаниях уголовных и исправительных» гласила: «Если вследствие нанесённых не по неосторожности, а с намерением, хотя и без умысла на убийство, побоев» — наш случай: побои нанесены намеренно, но формально никто убивать не собирался, просто побить, да — «причинится кому-либо смерть, то виновный в сём приговаривается, смотря по обстоятельствам дела, к заключению в тюрьме на время от восьми месяцев до двух лет, с лишением особенных прав и преимуществ, или заключению в тюрьме на время от четырёх до восьми месяцев. Сверх того, если христианин, то предаётся церковному покаянию». Вот, окружной суд решил, что, видимо, по обстоятельствам дела ниже нижнего предела можно дать. И троим мужикам дали по три месяца. Среди этих троих мужиков был крестьянин по фамилии Бабаев. Он отсидел три месяца, вернулся, а через год начал болеть чахоткой и ещё через год помер.
С. БУНТМАН: Так.
А. КУЗНЕЦОВ: Вполне возможно, что он чахотку действительно заработал в тюрьме.
С. БУНТМАН: Возможно, конечно.
А. КУЗНЕЦОВ: А может быть, и нет, чёрт его знает. Например, в этом же самом врачебном отчёте говорится, что в деревне сифилис был практически поголовно у всех. Так что с инфекционными заболеваниями — и кроме тюрьмы было где набраться. Ну, так или иначе, в головах его родных сложилось очень чётко: он признан виновным, он попал в тюрьму, он вернулся, он заболел, он умер. Они остались без кормильца. И вот, его вдова, Секлетинья… Я, честно сказать, в первый раз встретил такое имя.
С. БУНТМАН: Секлетинья.
А. КУЗНЕЦОВ: Да, оказывается, есть в святцах, да. Секлетинья Никифоровна, женщина под сорок, ещё крепкая, начала упрекать свою соседку Василису, вот ту самую, с которой до этого они жили душа в душу. Так хорошо они жили, что у них даже не было забора между их хозяйствами, да? Они, так сказать, не считали нужным друг от друга отгораживаться. А тут Секлетинья взяла за обычай чуть ли не каждый день, увидя соседку Василису, говорить: а вот муж-то… Дело в том, что на суде Василиса, давая свидетельские показания, категорически отказалась, что это она его обвинила в том, что он вор, поджигатель, спички украл. То есть она вроде как здесь и ни при чём. Вряд ли это сильно повлияло на приговор — мужики всё равно получили бы свои три месяца, я думаю. Но в голове у Секлетиньи сложилась вот эта вот конструкция: если бы та сказала всю правду, глядишь, мужика бы моего и не посадили. Не надо искать здесь логики, да? Мы её сюда не клали — не будем её здесь искать. Но у неё в голове сложилось именно так.
И она начинает свою соседку поедом есть — дескать, вот, виновата ты, что я теперь без мужа. А та вроде как отлаивается, но в глубине души признаёт — да, если бы я всю правду-то, как перед христом богом, сказала, глядишь, суд бы и по-другому решил. И начинает скучать, и начинает грустить, и развивается у неё, современными модными словами, депрессия. И в этой депрессии начинается у неё первый припадок кликушества. Она падает, её корчит, у неё пена на губах, она какую-то бессвязицу выкликает… А потом, во время то ли второго, то ли третьего припадка, она выкликает уже не бессвязицу, а говорит, что Секлетинья меня околдовала. Дескать, вот, припадок у меня потому, что она чёрным глазом, значит, меня вот это самое — теперь вот я, это самое, заболевши. И не просто так, а Секлетинья, услышав такие совершенно невыносимые для честной женщины речи, обращается в этот самый волостной суд. И сейчас нам Костя даст вторую картинку, а мы тем временем должны будем на короткое время прерваться.
С. БУНТМАН: Да, да, прерваться, а потом ещё книжку хорошую я вам представлю.
Ну вот, а книга, которую я хочу ещё раз вам порекомендовать, это Марта Нуссбаум, «Политические эмоции. Почему любовь нужна для справедливости». Но дело не только в любви и справедливости, дело… Мне кажется, что любовь нужна и для управления, и любовь нужна для того, чтобы — и любовь, и сочувствие нужны для того, чтобы и со своим народом разговаривать в политике, и разговаривать с другими странами. Мне кажется, что эмоции — это не то, что человек сходит с ума и, под руководством чувств, как у нас Василиса, да, начинает всех и всячески обвинять.
А. КУЗНЕЦОВ: Да.
С. БУНТМАН: Так что это очень важный и серьёзный разбор на примерах и Мартина Лютера Кинга, и других замечательных людей — и Линкольна — о роли эмоций в политике. Shop. diletant.media, ещё сколько там экземпляров осталось, не забудьте её купить. Вот. Так что же, всё-таки, у нас Секлетинья-то?
А. КУЗНЕЦОВ: Больше всего Секлетинью обидело то, что — ну ладно бы она где-то там, так сказать, упала, у кого-то в доме, там, чего-то сказала… Но дело в том, что в один из эпизодов объявление было сделано, ну, практически официально, всему городу и миру. Костя, дайте нам, пожалуйста, следующую картинку. Там будет современная фотография церкви, почти отреставрированной (сейчас она, насколько я понимаю, отреставрирована полностью). Дело в том, что село, точнее деревня Ащепково, входило в Мокринскую волость. Центр волости — село Мокрое, это восемь вёрст от Ащепково. Это и сейчас крупное село, около тысячи жителей в нём проживает. И вот храм Николы Чудотворца, соответственно, который мы видим — в этой церкви всё и произошло. А что произошло? На Крещение 1898 года — с момента убийства крестьянина прошло два с лишним года, да, так сказать, история давняя — во время службы, «после херувимской уже, когда стали иконы поднимать, Василиса вдруг заухала. К ней подошёл крестьянин Ефрем Алексеев, взял её за безымянный палец левой руки и спросил: кто тебя спортил? Она выкричала во весь мах: Секлетинья меня спортила, много она насажала, она ещё семерым насажала, и те ещё закричат. Не верите мне? Тогда повидите, вместе гулять будем». Нам не очень понятна эта крестьянская речь: кого насажала, что значит…
С. БУНТМАН: Насажала. Ну, кого-то она сглазила…
А. КУЗНЕЦОВ: Вот!
С. БУНТМАН: Ещё не проявилось.
А. КУЗНЕЦОВ: Совершенно верно. Василиса выкликает пророчества. Вот увидите, я не единственная её жертва, ещё семь жертв объявится, и мы все вместе окажемся вот в этом положении. «Вместе гулять будем». Да? «Как это прокричала, так и затихла, взяла икону в руки, носила её во время крестного хода и поехала домой. Во время припадка не падала и не билась, крякнула только, чтобы весь народ слышал». Секлетинья решила, что это уже ни в какие ворота не лезет — это её при всей волости, можно сказать, ославили, да: были крестьяне и из соседних деревень. И она обратилась в волостной суд, потому что к компетенции волостного суда умаление чести, достоинства и деловой репутации тоже относились. Волостной суд приступил к рассмотрению дела: «Председатель и судьи Мокринского волостного суда показали, что весною 1898 года они приступили к разбирательству дела о кликушах по жалобе Секлетиньи Бабаевой, но кончить его не могли, так как только больные подошли к решётке — со всеми сделались припадки».
С. БУНТМАН: Опа!
А. КУЗНЕЦОВ: Дело в том, что пророчество Василисы оказалось абсолютно в кассу: ещё несколько женщин вскоре начали кликать. И вот когда их в качестве свидетелей или возможных потерпевших доставили в село Мокрое в волостной суд, как только они подошли к решётке, то есть к заборчику, который отделял, да, вот собственно судей от публичного места, с ними сделались припадки. «Женщины стали кричать неистовым голосом, падали на пол, бились, у некоторых была пена у рта, некоторые кричали, что их испортила Секлетинья. Каждую женщину держали по два мужчины и с трудом удерживали. Некоторые кричали: «Дайте нам её, мы её разорвём!» Одна за другой стали трястись и падать, они бились головою без памяти, корчились, все растрепались… В конце концов стали, по-видимому, все без памяти. На этом суд и покончили. Во время суда народ кто стал смеяться при виде ломаний и визжания кликуш, а кто приговаривал: «Арапником бы их, острастку дать»». Вот интересно: пока народ скептически ко всему этому относится, да?
С. БУНТМАН: Ну да.
А. КУЗНЕЦОВ: Дело ещё не далеко зашло.
С. БУНТМАН: Ну, один клик, два клика, в три клика…
А. КУЗНЕЦОВ: Вот! А дальше автор и пишет: «В начале эпидемии многие крестьяне считали кликуш притворщиками, но с течением времени почти все убедились, что дело состоит в действительной порче и колдовстве. Число больных после Пасхи 1898 года достигло 12 человек, в том числе 10 женщин и двое мужчин, кроме того, заболели две женщины с соседней деревни Иванки». Дело дошло до, так сказать, властей, потому что если волостной суд не может дело разрешить своими силами, то надо обращаться по закону к земскому участковому начальнику. В своё время в школе все это учили. Параграф «Контрреформы Александра III»: ограничив полномочия низших судов — мирового суда, волостного суда — Александр поставил во главе назначенное Министерством внутренних дел должностное лицо из местных дворян, земского участкового начальника.
Разные были люди. В нашем случае, к счастью для всего дела, земский участковый начальник, Николай Осипович Изюмский, был человек, во-первых, опытный: ему уже прилично за 50, он послужил на государственной службе немало, — во-вторых, видимо, очень здравый: он понял, что дело попахивает керосином, что его нельзя запускать. Он лично приехал в эту деревню разбираться, что произошло. «5 мая 1898 года в деревню Ащепково приехал земский начальник Изюмский и, созвав всех 11 больных, стал их расспрашивать. По письменному сообщению Изюмского», — это он потом будет докладывать губернатору, — «а также согласно личной передаче впечатлений, все кликуши совершенно здраво отвечали на вопросы и были спокойны. Но как только речь зашла о Секлетинье Никифоровне и было названо её имя, девять женщин тотчас же поверглись сильным припадкам».
Цитата: «В начале у них подёргивало лицо и глаза, они подпрыгивали на скамье. Затем следовал страшный крик, причём они доходили до исступления, рвали на себе одежду, волосы, бросались со скамьи на пол и под находившийся в избе стол, бились головами о доски до такой степени сильно, что я боялся, что некоторые из них расколют себе черепа. Сила у них во время припадка была настолько велика, что шесть сильных крестьян не могли удержать одной слабой женщины, которая у них вырвалась и бросилась головою прямо под стол. Благодаря только присутствию 40 человек мы могли предохранить их от увечья. После припадков больные изображали из себя трупы». Вот как по-другому мы сегодня поймём эту фразу: изображали — то есть прикидывались. Нет, он имеет в виду, что они выглядели как мертвые.
С. БУНТМАН: Да, представляли подобие, да.
А. КУЗНЕЦОВ: «Все были почти без признаков жизни: сильная бледность лица, впавшие закрытые глаза, дыхания грудного почти не было заметно. Желудки были у всех страшно увеличены и резко поднимавшиеся вверх и вниз. В таком положении некоторые из женщин оставались более часа, а одна — более 2,5 часов». Изюмский сочинил рапорт губернатору, а сам тем временем затребовал врачей для экспертизы.
С. БУНТМАН: Ну да.
А. КУЗНЕЦОВ: И вот, являются два врача. Один из них — это главный врач Изюмского уезда, так называемый городовой врач, Евгений Иванович Афонский. Костя, дайте, пожалуйста, картинку. К сожалению, нет фотографий почти никого из фигурантов этого дела, но вот есть заметочка в Гжатской газете: «30 лет назад городским управлением на освободившуюся должность городского врача был приглашён Евгений Иванович Афонский. С первых же дней своей врачебной практики стал завоёвывать симпатии городского населения. В зимнюю стужу, днём и ночью он шёл по первому зову». Ну и дальше — добрые слова этому, видимо, замечательному, самоотверженному земскому врачу. И под стать ему волостной врач, участковый врач — Николай Иванович Преображенский — тоже опытный врач, тоже неравнодушный. Они примчались в Ащепково, всё очень внимательно осмотрели и дали своё заключение: «Доктора Афонский и Преображенский признали болезнь за заразительную форму истерии…» Ну, заразительную не…
С. БУНТМАН: Ага, вот в чате у нас пишут, в общем-то об этом же, предполагают…
А. КУЗНЕЦОВ: Конечно, но только слово «заразительная» не надо понимать как заразную, не инфекционную, а передающуюся от человека к человеку путём внушения, да. «…И рекомендовали удалить на время из деревни Секлетинью, чтобы успокоить взволнованное население и прекратить дальнейшее распространение эпидемии. По заключению гжатского городового врача доктора Афонского…» Цитата: «Означенные женщины страдают истероэпилепсией на религиозной почве. Болезнь их выражается в припадках с потерей сознания, с конвульсивными движениями всего тела, с судорожными сокращениями мускулов пищевода и дыхательных путей. Мышечные сокращения настолько сильны, что больную едва удерживают два-три человека. Такие припадки при нём были у двух женщин». А дальше — вывод, который, собственно, определяет юридический исход этого дела. «Припадки эти, безусловно, не притворны, так как, во-первых, мышечные сокращения настолько сильны, что не могут быть симулированы, а во-вторых, сокращения эти распространяются и на такие мышцы, которые не зависят от воли человека» — то есть их нельзя сознательно имитировать.
С. БУНТМАН: Ну да.
А. КУЗНЕЦОВ: Дело в том, что Секлетинья — женщина, судя по всему, гораздо выше среднего уровня по своему интеллектуальному развитию для этой среды, — чуя, что вокруг неё сгущается атмосфера враждебности — уже её старшую дочь Марину начинают травить — она обращается в уже теперь окружной суд. Почему в окружной? Потому что статья, которая как бы лежит под её жалобой — статья, которая волостному уже не подсудна: там уже значительно более серьёзное наказание. Статья 937-я «Уложения о наказаниях уголовных и исправительных»: «Так называемые кликуши», — я впервые узнал, что это, оказывается, и юридический был термин тоже, он был в законодательстве того времени, — «которые делают на кого-либо изветы, утверждая, что он причинил им зло будто бы посредством чародейства, подвергаются за сей злостный обман заключению в тюрьме на время от четырёх до восьми месяцев». Но окружной суд…
С. БУНТМАН: В общем-то, поболе, чем мужика Захара-то…
А. КУЗНЕЦОВ: Вот! Серёж, ну клянусь, как с языка! Что за убийство от четырёх до восьми, а за Захара вообще три дали, что здесь за кликушество. Но Смоленский окружной суд, кстати сказать, довольно передовой суд, в то время, когда многие суды были весьма передовыми… Смоленский окружной суд дело не принял к рассмотрению, потому что судебный следователь, который по закону должен был провести предварительное следствие и решить, передавать дело в суд или нет, написал, как сегодня это называют, отказной материал. Он сослался на мнение двух уважаемых докторов и сказал: «Ну, какие же здесь изветы — здесь речь идёт явно о болезненном состоянии, а статья 937-я предполагает злостное, так сказать, намеренное искажение действительности, то есть действия вполне рассудочные».
Губернатор Сосновский Василий Осипович — человек, которого и сегодня (я читал заметки в современных смоленских газетах) вспоминают очень тёплым образом: более полутора десятков лет был смоленским губернатором, построил мост через Днепр, наладил трамвай, учредил чуть ли не первую в европейской России городскую телефонную станцию, провёл освещение, разбил городской сад, который до сих пор называют Сосновским в его память. Врач по образованию — редчайший случай — он закончил в своё время Киевский университет, медицинский факультет, но поскольку молодым врачом выпустился — как раз началась крестьянская реформа — он быстро пошёл сначала по общественной линии как мировой посредник, да, неравнодушный человек, ну, а дальше — Министерство внутренних дел его подобрало и стало уже по своим, так сказать, линиям двигать, и он пришёл на государственную службу. Но образование-то медицинское у него было…
С. БУНТМАН: Потрясающе: вот стоит пойти реформам — сразу появляются такие люди.
А. КУЗНЕЦОВ: Сразу находятся люди, да. Вот эти все, вот это вот александровское «некем взять», Александра I — это всё отговорки. Всегда есть кем взять. Ты создай условия, чтобы они, так сказать, вылупились. И, кстати говоря, Сосновский как губернатор очень многое сделал для наведения порядка на фабриках Смоленской губернии, борясь с злоупотреблениями, следя за тем, чтобы, значит, рабочие содержались там в приличных условиях, и так далее, и так далее. Санитарное состояние этих общежитий проверял и всего прочего. Сосновский распорядился провести детальное расследование, для которого был вызван ещё пока молодой достаточно — ему 30 с небольшим — но уже, в общем, себя хорошо зарекомендовавший психиатр, доктор Краинский. Кость, дайте нам, пожалуйста, следующую картинку. Вот его, ну, более уже поздняя фотография, молодого его я не нашёл — здесь уже зрелый человек.
Вообще он проживёт очень долгую жизнь, ему будет за 80, жизнь совершенно удивительную: он будет врачом на Первой мировой войне, оттуда перекочует в Белую армию, больного тифом, его эвакуируют сначала в Турцию, потом в Белград — он много лет в Белграде будет в среде русской эмиграции видным общественным деятелем. А в 1945 году он напишет из лагеря для интернированных лиц письмо на имя товарища Сталина: «Прошу разрешить мне вернуться на родину», — и ему разрешат вернуться на родину и дадут спокойно умереть своей смертью в 1951 году. Он работал, его признали доктором наук незадолго до смерти. Работал он в Харькове, в знаменитом психиатрическом центре. Так вот, Костя, последнюю картинку дайте нам, пожалуйста: вот книга его, откуда я в основном и черпал сведения об этом деле. Она есть в открытом доступе, читайте её: «Порча, кликуши и бесноватые как явление русской народной жизни», с предисловием академика Бехтерева, у которого, кстати говоря, есть специальная работа вот об этой передаче вот этих психических расстройств, о коллективном таком вот помешательстве.
С. БУНТМАН: Да-да-да.
А. КУЗНЕЦОВ: И Краинский предпринимает детальнейшее обследование всех больных. Он напрямую об этом не пишет, но его выводы, в общем, не соглашаются с выводами двух уважаемых земских врачей. Он исходит из того, что вот эта компания примерно из 12 дам делится на две неравные части: что касается основной заводилы, Василисы, и ещё пары её таких, наиболее громких подголосков — Краинский приходит к выводу, что они симулянты, что они имитируют. Особенно это характерно видно на примере, так сказать, зачинщицы. Краинский объясняет это так: она — дама такая, полугородского образа жизни, её муж в отходниках, она сама периодически бывала у него в Москве…
С. БУНТМАН: Василиса, да?
А. КУЗНЕЦОВ: Да. Она в деревне носит платье такого, не деревенского покроя, она ленива, она не любит тяжёлого физического труда, она всё время… Он о ней, описывая её, он раз пять употребляет слово «томно», вот она томно сидит, вот она такая… Дело в том, что когда у неё начинается вот это вот кликанье, вокруг неё сразу возникает атмосфера заботы, её жалеют, её начинают возить по монастырям. А дело в том, что край такой, что вокруг множество монастырей: там недалеко до Спасо-Бородинского монастыря, там рядом другие, там Колоцкий монастырь, в котором Наполеон ночевал — такой, так сказать, очень известный религиозный центр. И вот её возят сначала по ближним монастырям, потом повезли в Москву, потом повезли ещё куда-то. Зачем? Её возят по тем монастырям, где отчитывают кликуш.
Вот ещё одно слово, которое мы сегодня неправильно поймём. «Отчитывают» — не в смысле ругают, а в смысле над ними читают специальные молитвы. А эффект получается ровно противоположный: её возят по тем местам, где кликуши буквально кустятся, где их много — и она там перенимает опыт. Она, на всё на это наглядевшись, становится практически экспертом в этом вопросе. А что касается большинства других, так сказать, второстепенных, то Краинский подробно описывает, как он с ними работал — он проживёт несколько недель в Ащепкове. Они легко подвержены гипнозу, вот он описывает… А он, ну как и положено молодому психиатру в это время, он, конечно, горячий поклонник методики Шарко — это гипноз. И вот он их гипнотизирует и с удовлетворением пишет: «Я сказал ей, что она заснёт раньше, чем я досчитаю до десяти, я досчитал до восьми — она уже спала ровным глубоким сном, пульс такой-то», — всё очень подробно описывает.
Он описывает условия, упитанность, там, замужняя-незамужняя, сколько детей, в каких условиях, какого характера… Ну и в конечном итоге вот у него складывается такая картина: когда Василиса поняла, что Секлетинья просто так с неё не слезет и её в конечном итоге, в общем, в глазах всей деревни выставит виновницей тюремного заключения, а потом, косвенно, и гибели её мужа — она решила взять ответные меры. А дело в том, что, оказывается, вообще в России и в частности в этой местности кликушество было невероятно распространено. В редкой деревне время от времени кто-нибудь из женщин, — это почти исключительно женщины, — и вообще, вот психиатры этого времени рассматривают это в первую очередь как некую половую дисфункцию или проявление крайне болезненной религиозности, что, впрочем, может вполне и совмещаться.
С. БУНТМАН: Сочетаться, да. И одно на другое воздействовать может. Знаешь, как усилитель работать просто.
А. КУЗНЕЦОВ: Конечно. Он об этом и пишет, смотрите, какие условия сложились: с одной стороны край — кругом сплошные монастыри, всё время паломники мимо бродят, да, то есть религиозность такая, действительно, очень, так сказать, распространённая. Что называется, гораздо гуще, чем в среднем по стране. С другой стороны, большинство взрослых мужиков — в отходе, и в отходе не временном, а таком, постоянном: на пару недель приедут, там, помогут вспахать что-нибудь по весне, и обратно в свою Москву уберутся. Женщины… Женщинам — либо гулять, а в деревне не очень погуляешь, да? Так сказать, у каждого плетня по восемь пар глаз. Либо, что называется, быть соломенными вдовами. И вот, плюс ещё вот пример других, очень заразительный. Ну и в результате всё даёт такой вот густой компот.
Губернатор распоряжается Секлетинью со старшей дочерью Мариной отправить в Москву, берёт с её односельчан обязательство, что они будут помогать оставшейся в деревне семье. А всей семье уйти из деревни нельзя — моментально без земельного надела останешься. Собственник земли-то — община, а не отдельное хозяйство, поэтому только один год не попаши земельку, да — тут же её община отберёт, дескать, ты ей не пользуешься. Поэтому она старшего сына 16 лет оставляет за себя, сама с взрослой дочерью убирается в Москву, губернатор берёт с односельчан обязательство, что они будут помогать пахать, убирать, сено косить. Односельчане пообещали — ничего не сделали. В результате за два года семья практически разорится, потому что скот придётся продать, мальчишка этот 16-летний справляться, естественно, не будет, а у него ещё два младших брата на нём останутся, тоже в городе.
Секлетинья-то как раз с дочерью неплохо устроится — видимо, губернатор какое-то сопроводительное письмо написал. Её взяли сиделкой в медицинскую часть при Якиманской полицейской части. При каждой полицейской части было заведение, помесь вытрезвителя с камерой для буйных и с, так сказать, больничкой для поступивших увечных — вот она там была сиделкой. Дочь её тоже на какую-то там работенку при этой вот больничке полицейской. И они там два года, в общем, неплохо жили. Но потом в деревню опять запросились, дескать, ну, а как же, хозяйство-то совсем погибает, что ж нам теперь, и сыновей как-то надо тоже пристраивать. Но когда попытались вернуться, очень всё плохо получилось.
Деревня их категорически не принимала, а самое главное — доктор Краинский говорит: вот я уехал — вроде я оставил всех в относительно спокойном состоянии. Только она появилась — при виде неё опять началось выкликание, опять начались припадки. Ну, в общем, в конечном итоге Секлетинье с семьёй пришлось уехать, дальнейшая судьба её неизвестна, в деревне она не осталась. А эпидемия потихонечку сошла на нет, но, как пишет Краинский, который продолжал краем глаза наблюдать за этой деревней, он говорит — время от времени у отдельных женщин какие-то припадки всё равно продолжали, так сказать, случаться, но уже не было это всё столь массовым, не было направленности на определённого человека и так далее, и так далее. Вот такая вот своеобразная травля.
С. БУНТМАН: Да, история. Но здесь речь не идёт об имитации. Здесь, наверное, идёт о самовнушении.
А. КУЗНЕЦОВ: По крайней мере у большинства.
С. БУНТМАН: Ну вот да, идёт о самовнушении, и вот начинает дальше всё работать просто. Начинает весь организм вот так вот работать когда, и просто как увидеть Секлетинью — это как спусковой крючок.
А. КУЗНЕЦОВ: Ну, я боюсь, что — возвращаясь к началу передачи — я боюсь, что и в современных соцсетях это работает примерно так же.
С. БУНТМАН: О-о-о! О! О, о. Лучше даже вот… Я — ты знаешь — я когда, я вздрогнул, когда ты застал какую-то полемику очередную в фейсбуке и с этого… Хорошо, что это вылилось в передачу об этом самом, понимаешь. А вот, а не… ох, влезть в такую вещь — это…
А. КУЗНЕЦОВ: Ну вот я поэтому и предпочёл закрыть свой личный гештальт вот таким образом. Да?
С. БУНТМАН: Это прекрасно!
А. КУЗНЕЦОВ: Хорошо, у меня есть, у меня есть такая возможность, и у нас есть такая возможность сделать об этом передачу. А как быть бедным людям, у которых нет такой возможности?
С. БУНТМАН: Книжку почитать.
А. КУЗНЕЦОВ: Ну, да, есть, конечно, такое терапевтическое средство.
С. БУНТМАН: Кино посмотреть.
А. КУЗНЕЦОВ: Да?
С. БУНТМАН: Да. Выпить, я бы даже сказал, и то лучше.
А. КУЗНЕЦОВ: Не может быть рекомендовано лицам моложе восемнадцати лет, а так конечно, а так конечно. А так — конечно.
С. БУНТМАН: Совершенно верно. Совершенно верно. Я не обращаюсь, вообще не обращаюсь к лицам моложе восемнадцати лет.
А. КУЗНЕЦОВ: Ну вот я хочу сказать, что когда сегодня некоторые люди начинают говорить — ну вот, что это такое, на каждом шагу, куда ни плюнь — психолог, люди раньше, вот, с друзьями говорили, а теперь с психоаналитиком, там, или ещё с каким-нибудь специалистом. Наверное, это правильно. Огромное есть число ситуаций, когда человеку нужна не таблетка, а разговор с умным, понимающим, разбирающимся человеком. Вот этот доктор Краинский — он не придумывает. Когда он был там и вёл себя адекватно ситуации, этим женщинам действительно становилось лучше.
С. БУНТМАН: Ну правильно, да. Потому что, ну, настоящий психиатр — понимаешь, психологических школ действительно безумно много, а настоящий врач, профессиональный психиатр, он прежде всего, прежде чем сунуть тебе таблетку, он прежде всего выяснит очень многое у тебя. И вообще, и постарается обойтись и без таблеток когда-то.
А. КУЗНЕЦОВ: Ну да, ну вот Краинский, собственно, это и сделает.
С. БУНТМАН: Да.
А. КУЗНЕЦОВ: А, ну, кстати говоря, потом он станет довольно крупным специалистом в области именно медикаментозного психиатрического лечения, почему и будет заведовать в Харькове именно биохимической лабораторией вот этого самого Института психиатрии.
С. БУНТМАН: Ну да. Вот. У нас есть отличное предложение на будущее нам — когда мы захотим вернуться к Средним векам и что-нибудь сделать, мне показалось… Я сам всегда с большим трудом разбирался в этих тяжбах между нашими любимцами из Дрюона, Робертом д’Артуа и его тёткой Маго. И ведь она такая многослойная тяжба, и всякий прав, и там начинается, ну и до того как применялась сила в решении этих споров они очень серьёзно там тягались по этому поводу. Давайте возьмём.
А. КУЗНЕЦОВ: Договорились. Решено. Решено.
С. БУНТМАН: Хорошо. Да. Тем более — очень многие читали эту книгу и очень многие следили в юности, молодости и зрелости за этим делом.
А. КУЗНЕЦОВ: А кого-то, может быть, подвигнет к тому, чтоб прочитать, если раньше не читали.
С. БУНТМАН: О! Совершенно верно. Очень хорошо. Мы, тем более, в shop. diletant.media вам предоставляем Дрюона.
А. КУЗНЕЦОВ: Это да.
С. БУНТМАН: Всё! Спасибо большое! Всего всем доброго.
А. КУЗНЕЦОВ: Всего доброго, до свидания.
С. БУНТМАН: До свидания. Завтра, в семнадцать, «Слухай Эхо», я с вами буду, с удовольствием отвечу на ваши вопросы. До свидания!
А. КУЗНЕЦОВ: До свидания!