А. КУЗНЕЦОВ: Программа «Книжное казино». Никита Василенко в отъезде, его заменяю временно я, Алексей Кузнецов. Сегодня у нас шлейф от славных эховских времён. 4 года назад, в январе 2019 года, мы совместно с сайтом «Дилетант» подводили итоги юбилейного конкурса, который был нами объявлен к столетию окончания Первой мировой войны. И назывался он «Первая мировая война в контексте истории семьи». Мы просили тогда присылать различного рода материалы, воспоминания о предках, родственниках, которые каким-то образом в армии или где-то в тылу. Как Первая мировая прошла через историю вашего рода. Тогда очень много интересных материалов нам на этот конкурс пришло.
[Сборник: «Первая Мировая в истории моей семьи"]
И вот жюри, которое у нас состояло исключительно из профессиональных историков, достаточно единодушно определило победителя. Тогда мы пригласили победителя Антона Сасковца в программу «Дилетанты» и с Сергеем Бунтманом расспрашивали о том, как он дошёл до жизни такой. И тогда Антон сказал о том, что у него есть планы продолжать эту работу. Сегодня он пришёл с отчётом к нам в программу.
С декабря продаётся состоящий из 2 частей роман «Рудольф». Роман документальный в смысле основы, но при этом художественный по форме. Посвящённый Рудольфу Михайловичу Калнину, родному прадеду Антона Сасковца, одному из первых российских лётчиков. Этот промежуточный итог мы представляем в разговоре о том, как сегодня человеку, не являющемуся профессиональным историком, тем более профессиональным архивистом, если этот человек интересуется историей своих предков, как ему эту историю восстанавливать.
Давайте начнём с общих информационных вещей про книгу. Почему роман, а не какое-то документальное повествование?
А. САСКОВЕЦ: Я стал набрасывать вариант полуавтобиографического произведения. Довольно быстро по реакции близких понял, что этот материал, кроме узких специалистов, никто читать не будет. А поскольку мне очень хотелось рассказать о прадеде, донести это максимально широко, поделиться этой историей — это во-первых. Во-вторых, потому что она не только про авиацию, она намного более широкая. Ещё самое важное, что одним из драйверов были бабушкины воспоминания. Она рассказывала о дедушке всю сознательную жизнь.
А. КУЗНЕЦОВ: То есть, приступая к работе, вы с этим человеком уже были знакомы?
А. САСКОВЕЦ: Ещё как! И все знаменитые истории про него! Бабушка их всегда рассказывала очень вкусно. Кончено, они были, и очень хотелось их вплести в повествование. В какой-то момент я понял, что придётся писать роман. Тем более что его жизнь действительно была похожа на роман. Чем дальше я узнавал, чем больше я получал информации, тем больше я понимал, что это фантастическая совершенно судьба. И она в принципе неплохо ложится на художественное произведение. Так появился роман.
А. КУЗНЕЦОВ: Сегодня, уже оглядывая проделанную работу, какое примерно там соотношение документального и додуманного, предположенного?
А. САСКОВЕЦ: Художественная реконструкция занимает процентов 20. Это не касается женской линии. Там есть один момент, что прадед женился на моей прабабушке, когда ему было почти 30 лет, а ей было 17. Он сделал это очень решительно, это тоже наша семейная легенда. Понятно, что лётчик, который побывал во Франции, будучи 30-летним мужчиной, очень я сомневаюсь, чтобы у него до этого никого не было. И для романа нужно было женскую линию додумать. Настолько, насколько это вообще возможно. Вот эта часть выдумана. А что касается реальной его службы — 15%, думаю.
А. КУЗНЕЦОВ: Думаю, что у многих людей такая ситуация: есть бабушкины рассказы, есть несколько пожелтевших фотографий, может быть, какие-то письма с фронта, ещё что-то. А дальше непонятно, что делать. Я знаю, потому что обращаются люди: помоги, подскажи, а дальше что делать, с чего начинать. Когда вы начали пытаться под бабушкины рассказы найти некую документальную подкладку, насколько сложно было войти в эту воду?
А. САСКОВЕЦ: Очень страшно было сначала, конечно. С другой стороны, очень важно знать, куда входить. У меня в качестве исходного документа была грамота о награждении Орденом Красного Знамени за бои на Польском фронте. И там было название авиационного отряда. Зная название авиационного отряда, я пошёл в российский авиационный архив на Адмирала Макарова. Там персонал очень квалифицированный и очень терпеливый, потому что огромное количество людей приходит с улицы, и они им объясняют одно и то же.
А. КУЗНЕЦОВ: Давайте краткую инструкцию: что нужно уже знать к моменту, когда вы пересекаете порог архива.
А. САСКОВЕЦ: Максимально, что желательно знать, в каком фонде или в каких фондах искать информацию. Что такое фонд? Это такой направление. Например, 23-й авиационный разведывательный отряд. Если этого нет, то можно искать чуть-чуть более широко.
А. КУЗНЕЦОВ: Можно попробовать хотя бы при помощи интернета найти эти заветные буковки: фонд такой-то?
А. САСКОВЕЦ: Это даже не обязательно. В архиве, как правило, помогут. Если мы говорим про военный, военно-исторический архив, там действительно подсказывают. Там есть каталоги именно фондов. Они будут советовать, куда посмотреть. И дальше уже можно работать более детально. Но чем больше информации ты знаешь, тем, конечно, поиск будет более эффективным. Грубо говоря, если известно, что предок был офицером, был награждён, был ранен, то начинать можно с поиска в интернете. И оттуда уже довольно много чего выходит. Если вы знаете уже, скажем, номер воинской части, то дальше уже всё гораздо проще. Есть подольский архив. Он намного более тяжёлый в смысле работы.
А. КУЗНЕЦОВ: Более закрытый.
А. САСКОВЕЦ: Да. Фактически всё, что я смог от них получить, это личное дело на руки, посмотреть и потом отсканировать. За это огромное спасибо. Это дало мне большую информацию. Но если я в военном архиве сидел с приказами по строевой части или с перепиской, мог смотреть уже детальные вещи, то в военном архиве в Подольске такого нет.
А. КУЗНЕЦОВ: Я правильно понимаю, что это означает, что единой для всей страны архивной политики не существует? Каждый архив в меру строгости.
А. САСКОВЕЦ: Да. Опять же можно сравнить. Я много ездил в псковский архив областной. Он мне очень нравится именно отношением персонала. С другой стороны, есть тульский архив, в котором я ни разу не был, потому что всё, что мне нужно было сделать, я сделал из Москвы. Или в Питере архивы: ты можешь пообщаться по электронной почте, оплатить квитанции, приехать забрать документы. Конечно, там, где это всё оцифровано, всё гораздо проще. Если мы говорим про Гражданскую войну, про Первую мировую войну, в основном надо работать с бумажными делами, надо ехать в архивы и там тратить большое время.
А. КУЗНЕЦОВ: Я правильно понимаю, что у вас создалось впечатление, что большинство работников архивов — люди неравнодушные и готовые к тому, что им нужно будет помогать, что человек не разбирается, не знает архивные ходы и выходы?
А. САСКОВЕЦ: Я бы сказал, что можно рассчитывать, что таких людей ты там встретишь. Безусловно, все люди разные, у них есть своя работа, можно встретить к себе разное отношение. Но в целом — да. Особенно когда люди понимают, что ты занимаешься серьёзной работой, ищешь родственника. Пойдут навстречу, помогут. В моём случае было так.
А. КУЗНЕЦОВ: Были какие-то моменты погони за призраком, когда в бумагах что-то мелькает, показывает хвост, уворачивается, разбрасывает фантомы по сторонам?
А. САСКОВЕЦ: Безусловно. НРЗБ начинал свою службу. По этой эскадрильи информацию было найти безумно сложно. Она или засекречена, или она
А. КУЗНЕЦОВ: Из-за Чкалова вы думаете?
А. САСКОВЕЦ: Я не знаю, мне сложно сказать. Там же вообще история про командира Чкалова, который в фильме называется Батя. А на самом деле их было 2: Антошин и Шелухин. По большому счёту, даже в музее Чкалова на фотографии, на которой находится Шелухин, нету подписи, что это командир эскадрильи. Это мемориальный музей Чкалова в Чкаловске.
А. КУЗНЕЦОВ: Сотрудники музея, разумеется, знают?
А. САСКОВЕЦ: Нет, это было довольно забавно, потому что я, когда туда приехал, даже не надеялся, что увижу эту фотографию, потому что она находится в очень хитром месте. Там набор фотографий. Могу отдельно рассказать историю, как её нашли.
А. КУЗНЕЦОВ: Надеюсь, мы достаточно заинтриговали читателей. Давайте сразу скажем, где сегодня и в каких формах можно приобрести роман «Рудольф», обе части?
А. САСКОВЕЦ: Книга издана через издательскую систему liberal. В электронном виде — в большинстве интернет-магазинов. Если хочется книгу печатную — «Озон», Wildberries, «ЛитРес». Пока так.
А. КУЗНЕЦОВ: Так что за история с фотографией?
А. САСКОВЕЦ: Дело в том, что материалов о первой эскадрильи нет. Но было в 1927 году в честь 10-летия Красной армии принято решение наградить эскадрилью, которая больше всех отличилась в Гражданскую войну, наградить красным знаменем.
А. КУЗНЕЦОВ: Не орденом.
А. САСКОВЕЦ: Да. Красным знаменем. После этого эскадрилья, забегая вперёд, стала краснознамённой. И вот разные эскадрильи посылали материалы о себе Ворошилову. В фонде Ворошилова находятся справки об эскадрильях. И там же находится фотоальбом. Вот там я с интересом увидел своего прадеда в 1927 году на одной фотографии с Чкаловым. Я им просто показывал, где начальник штаба эскадрильи. На стенде есть в музее, но не подписано.
А. КУЗНЕЦОВ: В одном из моих любимых романов Роберта Пенна Уоррена «Вся королевская рать» главный герой, историк, приступая к порученному ему делу, которое предполагало некое историческое расследование, рассуждает о том, что историк никогда не знает, что он найдёт. Может найти кучу золота. Моё детство — рассказы прапрабабушки о моём прапрадедушке. Когда я начал искать и находить определённые документы, образ несколько изменился. Понятно, что прабабушка умерла, когда мне было 11 лет, она разговаривала с ребёнком, наверняка многое приукрашивала. Но человек, который получился сегодня, получается, в результате того, с чем я познакомился, совсем другой человек. Насколько Рудольф Михайлович из бабушкиных рассказов и тот, который сегодня получается, это разные люди?
А. САСКОВЕЦ: Конечно, разные. Она была папиной дочкой, безумно его любила. Что для меня стало совершеннейшей новостью — его служба нижним чином до Первой мировой войны и во время Первой мировой войны. То, о чём бабушка практически не рассказывала, кроме того, что он ездил учиться во Францию.
А. КУЗНЕЦОВ: Видимо, не знала об этом.
А. САСКОВЕЦ: Естественно! Оказалось, что он успел поработать шоффером у командующего иркутским военным округом несколько месяцев. Причём его специально перевели из Читы.
А. КУЗНЕЦОВ: Так и произносили?
А. САСКОВЕЦ: Да, шоффер, с двумя «ф». Это было очень солидно. Так вот, оказалось, что прадед в 1911 году уже работал в Санкт-Петербурге шоффером. Ещё до армии. Ему было 20 лет. Как мальчик из Пскова, молодой человек, из 30-тысячного провинциального Пскова смог стать шоффером в Санкт-Петербурге — вообще отдельная история. Я её тоже раскопал. В книжке более или менее правдоподобная версия получилась. Вот этот кусок для меня оказался совершенно неожиданным. И то, что он там уже начинал летать. Кроме всего прочего, судя по всему летал он там не очень успешно, потому что в итоге потом он в основном лётчиком он не был. А дальше, конечно, история про оскон-бюро Гроховского. То, чего я совершенно не знал и, я думаю, не знали родные, потому что это всё было совершенно секретно.
Он имел отношение к производству самолётов, которые по тем временам были абсолютно новые и опережали своё время. И эти самолёты были уничтожены вместе со всеми творениями бюро Гроховского в 1936—1937-м. Это была его личная трагедия, потому что он сам видел, как уничтожают результаты его труда. Американцы такие самолёты стали делать только лет через 5. Для того времени для авиационной промышленности это огромный срок. Когда самолёт был подготовлен к испытаниям заводским, но их не проходил, потому что был сломан, для него это был жесточайший удар. И я это понял, только когда подбирал материал для книги. Понял, что, когда с ним случилась история 1938 года, про которую рассказывала бабушка, он на тот момент уже был человеком внутренне надломленным. Он к тому моменту уже многое пережил. И плюс практически все друзья, с которыми он служил, все сослуживцы к тому моменту уже были уничтожены. Этого я совершенно не понимал: уровень трагизма ситуации.
Я бы сказал так: я очень боялся найти в этих документах что-то предосудительное. Донос, который он написал, или ещё что-то. И я дал себе слово, когда собирал материал, что не буду ничего сам от себя скрывать и не буду рисовать фальшивый образ. Мне это не нужно. Мне нужно было нарисовать человека таким, каким он был на самом деле. Мне это нужно было, наверное, для себя. Я должен сказать, что ничего такого не нашёл. Была единственная история, которая относится к его обучению во Франции. Всю дорогу, начиная с 1912 года и до 1930-х, про него отзывались как об очень талантливом, очень знающем, очень хорошем специалисте по моторам.
А. КУЗНЕЦОВ: То есть механике в первую очередь?
А. САСКОВЕЦ: Да. А в Париже, когда они прошли обучение, сдавали внутренний экзамен. Принимал его поручик Славский. И вот там про Рудольфа или врали все остальные, или врал Славский. Или что там произошло в этом Париже несчастном. Порадовался, когда наткнулся на воспоминания Ивана Ульяновича Павлова, довольно известного авиатора Гражданской войны, командир 1-й социалистической боевой авиационной группы, командующий авиаторов, которые в Крыму воевали. Он тоже обучался в Париже. Причём обучался примерно там же, где Рудольф, но на 2−3 месяца раньше. Поэтому эти воспоминания мне очень помогали. Так вот, он про Славского отозвался крайне негативно, я очень порадовался. Раз Павлов его ругает, значит Рудольф точно ни при чём.
А. КУЗНЕЦОВ: Возвращаясь к тому, на что рискуешь наткнуться. Я так понимаю, что достаточно большой кусок и очень драматический посвящён НРЗБ.
А. САСКОВЕЦ: То, что произошло дальше. Есть справка в личном деле от 1938 года. Дело в том, что он совершенно случайно не был арестован. Это была именно случайность. И дальше судя по всему что-то происходило. По семейной легенде, бабушка ездила в гости к жене Чкалова в Москву. И Чкалов вмешивался. Из объективного я могу сказать, что у него действительно в мае 1939 года в партбилете был прочерк за членские взносы. А в июне 1938 года в личном деле, в архиве военном, находится справка о его послужном пути и об орденах. Он к тому моменту был военным пенсионером. Судя по всему, информация о нём собиралась. Потом он просто пропал из всех партийных архивов. И потом, как чёртик из коробочки, в январе 1939 года появился в другом месте, в другом районе Ленинграда. То есть что-то там произошло, он стал гражданским человеком. И по большому счёту про блокаду я бы сказал так. Этот кусок мне тяжело давался в описании, в отличие от 1930-х.
А. КУЗНЕЦОВ: Эмоционально?
А. САСКОВЕЦ: Да, эмоционально. Дело в том, что мне очень повезло. Я обратился в Музей блокады Ленинграда. И мне в фондах показали от руки написанные воспоминания работников авиабазы. На основе этих воспоминаний был написан этот кусок про осень 1941 года. По большому счёту там ничего сверхнеожиданного нет. Но мне важно было, грубо говоря, примерить всё это на себя, понять, что они чувствовали, что уже не чувствовали. Кульминационный момент книги — 12 февраля, день рождения дочери. На самом деле в этот момент она была в эвакуации. Бабушка получила пропуска на эвакуацию на себя, на сына и на Рудольфа. Рудольф их собрал, упаковал, ехать отказался. Он остался в Ленинграде. И что с ним было дальше, никто не знает. Просто потом он был снят с учёта. В загсе такой человек просто был — и нету. Их таких много.
А. КУЗНЕЦОВ: Всё Пискарёвское кладбище.
А. САСКОВЕЦ: Я бы сказал, скорее Серафимовское. С комендантского аэродрома они вывозили редко. Около километра. Они сбрасывали трупы на платформу. И там, конечно, никто никого не записывал. Я думаю, потому что не было сил. Они умирали на рабочих местах, это всё было абсолютно реально. И эта часть книги написана по воспоминаниям рукописным, которые находятся в Музее блокады.
А. КУЗНЕЦОВ: Если пришлось бы подобную работу начинать с нуля или каких-то отрывочных знаний, сегодня что бы вы сделали по-другому? Чему вы научились?
А. САСКОВЕЦ: Алексей, я бы этого не сделал. Это немножко шутка, конечно. Но, когда я ввязался в эту драку, через некоторое время я понял, что мне предстоит изучить историю Российской империи до Первой мировой войны, дальше всю историю Первой мировой войны, историю революции, историю Гражданской войны, 1930-х. И это просто огромный пласт информации, который нужно было изучить дополнительно к тому, что ты смотришь в архивах.
А. КУЗНЕЦОВ: Чтобы понимать контекст, да?
А. САСКОВЕЦ: Да. Что я хотел сказать про источники информации. Кроме архивов, это ещё воспоминания современников — это крайне важно. Я уже упоминал Павлова. Был ещё Ткачёв Виктор Матвеевич, известнейшая личность в российской авиации. И ещё несколько людей, чуть-чуть поменьше калибром, воспоминания которых я штудировал от корки до корки. Особенно тех, кто попадал в одно и то же время в одни и те же места с моим прадедом. И также есть дневниковые записи. Есть ресурс, на котором есть огромное количество дневников. И там можно смотреть тексты, которые написаны ровно тогда. Это тебя очень хорошо приближает к контексту. Безусловно, это важно.
И ещё как совет людям, которые будут искать информацию: очень внимательно надо смотреть на фотографии. Любая буква, которая стоит на обороте. Могу сказать, что за эти 5 лет несколько раз я возвращаюсь к тем же самым фотографиям, я их вижу 100 раз. И вдруг всплывает деталь, которую я просто не мог оценить тогда. А она на самом деле открывает тебе ключиком ещё одну дверцу, а за этой дверцей ты вдруг находишь сундук с золотом.
А. КУЗНЕЦОВ: Какой-то шеврончик на кителе, какая-то нашивочка.
А. САСКОВЕЦ: Да-да. И эти мелкие детали подчас очень значимые. Приведу элементарный пример, как я нашёл двух людей по фотографии. Фотография известных в узких кругах историков авиации. Нижние чины 4-й сибирской воздухоплавательной роты стоят возле самолёта. Явно это ученики лётчики. Поскольку удалось точно датировать эту фотографию и было известно мне, кто в каком звании на тот момент был, то по этим нашивкам получилось чётко опознать, кто это. Люди, которые на самом деле потерялись, а они в основном были героями. И это как раз такая интересная история. Потому что параллельно с прадедом я вдруг стал видеть людей, которые были вокруг него. И вдруг стал понимать, что об огромном количестве из них вообще никакой информации нет. Она просто ушла. Особенно те, кто погиб в Первую мировую войну. Дальнейшая история России не способствовала тому, чтобы о них интересовались. Там очень много людей очень достойных, которые просто канули.
А. КУЗНЕЦОВ: Что бы вы сделали по-другому именно в плане организации работы?
А. САСКОВЕЦ: В плане организации работы надо вести обязательно тетрадь, можно вести даже несколько тетрадей на разные архивы. И как можно быстрее всё это заносить в компьютер. И как можно быстрее заниматься систематикой.
А. КУЗНЕЦОВ: А тетрадь какого плана?
А. САСКОВЕЦ: Самую большую, 96 листов. Приходя в архив, ты не можешь пользоваться компьютером в половине случаев. Во второй половине случаев ты можешь пользоваться компьютером, но только с разрешения. Кое-где тебе даже не дадут сфотографировать. Во-первых, официальные документы. Во-вторых, есть процедура в архиве: ты заказываешь, тебе фотографируют, сканируют, ты оплачиваешь и потом это получаешь. Где-то этот интервал занимает несколько часов, а где-то он занимает месяц. Если ты видишь 5 дел, в каждом из которых по 200 листов, ты через неделю забудешь о том, что там было. Надо просто сидеть и выписывать-выписывать-выписывать.
А. КУЗНЕЦОВ: Получается дневник своей работы?
А. САСКОВЕЦ: Абсолютно. По моей практике, что бы сделал по-другому, я бы параллельно всё это делал в компьютере. Мне несколько раз пришлось возвращаться к своим письменным записям и переносить в компьютер, чтобы сделать там каталог важной информации. Я надеюсь, что подавляющее большинство не будет заниматься дальше суровым действиями, типа переписывание боевых вылетов всех русских лётчиков во время Первой мировой войны. Я их все не переписал, но много переписал: серьёзная база данных накопилась. Мне было важно посмотреть, как летал мой Рудольф и как летали люди вместе с ним. То есть про 23-й отряд я знаю действительно очень много. Чтобы было понятно, когда летали, когда не летали, какие задания, что происходило.
А. КУЗНЕЦОВ: Написание книги, особенно исторического исследования, как ремонт: закончить нельзя, можно только прекратить. В какой момент и отталкиваясь от чего вы решили, что всё, стоп, пора начинать писать?
А. САСКОВЕЦ: У меня процесс происходил параллельно. Сначала я начал делать набросочки коротенькие из разных кусочков. Потом я понял, что я уже закончил работу с материалом до Первой мировой войны и написал этот вот кусочек. Дальше был совсем страшный кусок — Первая мировая война, потому что я его ужасно боялся, мало что понимал в ней и ничего не знал. И мне очень повезло найти о ней правильные источники. После того, как она была написала, дальше уже была борьба с самим собой.
А. КУЗНЕЦОВ: Борьба с чем? С ленью, неорганизованностью?
А. САСКОВЕЦ: Самое главное, что в какой-то момент ты действительно должен перестать ходить в архивы на какое-то время, потому что это, кончено, затягивает. Там ты действительно можешь найти что-то ещё. И уже после того как была поставлена финальная точка, когда книжка была отправлена редактору, стали всплывать какие-то детальки. Но я себе поставил, что нет, всё. Да, какие-то детали будут всплывать.
А. КУЗНЕЦОВ: В чате спрашивают: не хотите провести вебинар?
А. САСКОВЕЦ: Можно, конечно!
А. КУЗНЕЦОВ: Совершенно традиционный, но абсолютно логичный вопрос: творческие планы. Будет ли история Рудольфа Калнина как-то ещё обрастать?
А. САСКОВЕЦ: Во-первых, побочный продукт (правда, это уже не художественная литература) романа «Рудольф» — это сборник, который пишется совместно с историком авиации Маратом Хайруллиным. Он называется «Лётчики 23-го авиационного отряда». Там 26 статей про лётчиков, про 28 человек, и ещё статья про сам отряд. Дело в том, что Марат начинал работать с этой темой. И мне всегда очень хотелось с ним познакомиться. В итоге после того как я выступил у вас, он меня сам нашёл. И после этого мы с ним работали довольно тесно. Он поставлял мне огромное количество информации, но и я делился тем, что находил. И, конечно, когда набрались материалы для этих статей, стало понятно, что надо писать сборник. Но это уже научный сборник со ссылками на источники. И он широкому читателю мало интересен.
А. КУЗНЕЦОВ: Биографии, да?
А. САСКОВЕЦ: Это биографии. Они отличаются от обычных тем, что мне хотелось, там, где есть информация, что у этого человека были дети, этот человек происходил из такой семьи. Они сами по себе были ребята очень интересные. Их в отряде было больше. Я выбрал тех, которые наиболее яркие. Кто-то из них был бунтарём. Прожили они абсолютно разную жизнь. Кто-то погиб в Первую мировую. Эта книжка именно как побочный продукт творчества появилась. Сейчас мы её чуть-чуть докрутим и сделаем. Теоретически существует ещё роман о бабушке… Сейчас не будем вдаваться в детали. Это действительно очень интересная судьба, ничуть не меньше, чем у отца. Но пока я к этому ещё не готов. Просто физически, морально. Это должно чуть-чуть потерпеть.
А. КУЗНЕЦОВ: А если вы всё-таки нырнёте в эту воду, поделитесь в 2 словах, в какие области, в каких сферах её жизнь проходила?
А. САСКОВЕЦ: Дело в том, что бабушка уехала в эвакуацию с мужем. В эвакуации родилась дочка. Она вернулась в Ленинград в мае 1944 года в одном из первых эшелонов. В августе 1945 года погиб муж. Второй муж был секретный физик, работал в Сарове. Она знала огромное количество людей значимых из науки. Очень много интересной информации.
А. КУЗНЕЦОВ: Удачи! А к нам присоединяется Николай Александров.
Н. АЛЕКСАНДРОВ: Напомню, что это книги издательства «Центрполиграф». Первая книга известного французского историка, академика Макса Галло. Автора не столько исторических исследований, сколько историко-документальных повествований, где очень много беллетризованного элемента и где домысливаемое соседствует с изучением исторических документов и архивов, в частности. Напомню, что он в первую очередь прославился биографической книгой об Анри Шарьере. Он известен и российскому читателю, кстати говоря. Он оказывался в самых разных тюрьмах в 1940-х, затем жил в Венесуэле. Его роман «Мотылёк» был экранизирован. Последняя экранизация — 2017 год. Насыщенная приключениями жизнь. Галло — один из исследователей биографии Анри Шарьера. Он утверждал, что Шарьер описывал свою жизнь. На самом деле многие исследователи считали, что, конечно же, это собрание самых разных историй. Что не исключает удивительной судьбы Шарьера.
В издательстве «Центрполиграф» вышла книга Макса Галло «Ночь длинных ножей: 1932−1934 гг.». Понятно, о чём речь. И Ночь длинных ножей, и годы указывают на проблематику этой книги: приход нацистов к власти. Макс Галло изучал архивные документы. В частности, в Мюнхене. Но в то же время в его книге существуют и вымышленные персонажи. Он довольно своеобразно выстраивает повествование, поскольку оно то забегает вперёд, то возвращается назад. Но в целом это размышления о самом процессе прихода нацистов, о том, что происходило в Германии. Каким образом представить можно эти события. Понятно, почему появляются не только исторические персонажи, но и те герои, которых в исторической действительности не существовало. Для Макса Галло важно представить ещё и человека в эту эпоху, представить судьбы конкретных людей. И это действительно делает эпоху несколько иной, гораздо более объёмной. И она совершенно по-иному воспринимается.
И ещё одна книжка издательства «Центрполиграф», совершенно иного рода. От политической актуальности, с которой мы возвращаемся всё время в осмыслении нашего сегодняшнего дня к самым разным историческим событиям. Книжка американского историка Гарольда Лэмба «Омар Хайям. Гений, поэт, учёный». Сама фигура Омара Хайяма для многих российских читателей привлекательна. Может быть, в особенности в 1960—1980-х Омар Хайям был в России одним из самых популярных восточных поэтов. Его цитировали постоянно. Лэмб пишет не только о поэте Хайяме, но пишет о его придворной жизни, о той стороне его деятельности, которая, может быть, заслоняется для российского читателя его поэтическим творчеством. Здесь также повествование выстраивается довольно прихотливо. В данном случае у Лэмба руки более свободны, чем у Галло, хотя бы потому, что многое в жизни Омара Хайяма неизвестно. И исторические источники, на которые опирался Лэмб, совершенно иного рода. Но он и сам признаётся, что книга — повествование в восточном стиле, собрание эпизодов, рассказанных в едином повествовании.
Не многое записывалось в то время в Азии, но многое передавалось из уст в уста. И когда мы изучаем времена Омара Хайяма, мы вынуждены больше полагаться на подробное описание свидетелей, чем на исторические летописи. Историография как наука была почти неизвестна в средневековой Персии до нашествия монголов с их китайскими летописцами. Конечно же, нам и не снилось отыскать нечто подобное в европейских романах. Сам жанр и подход определяют то, что читатель встретит в этой книге. Пожалуй, единственное, что хочется сказать применительно к этому изданию, с моей точки зрения, важную вещь: хотелось бы в этой книге встретить отзвук той рефлексии, в частности поэтической, которая существовала в русской традиции. Несмотря на то, что ссылки на разного рода стихотворения в книге Лэмба есть, даются они в подстрочном переводе, причём, разумеется, с английского языка. Конечно, это производит довольно странное впечатление, когда в этой книге Омар Хайям, человек, который в первую очередь известен своим поэтическим творчеством, предстаёт в таком виде. Трудно оценить музыкальность его стихотворений. При этом Дэмб много рассуждает о том, каким образом Хайяма надо переводить, насколько это трудно и каким образом он эту задачу решал. Вот такие 2 книги вышли в издательстве «Центрполиграф».
И обращусь к ещё одной книге, которая тоже посвящена истории, но в то же время это такое художественное свидетельство. Это книга, которая вышла в «Редакции Елены Шубиной» издательства «АСТ». Книга Надежды Александровны Тэффи «Кусочек жизни». Туда вошли рассказы Тэффи эмигрантского периода, её воспоминания. Это достаточно солидный том, эмигрантское творчество Надежды Александровны. Напомним, Тэффи — псевдоним. Настоящая фамилия — Лохвицкая, она сестра известной Мирры Лохвицкой. Основной объём этого достаточно солидного тома — рассказы и воспоминания. Конечно, Тэффи издавалась неоднократно. Многие её рассказы сатириконовского периода.
Тэффи — один из почётных сатириконовских авторов, её популярность в России, конечно же, сформировалась ещё до революции, как и многих сатириконовцев. Конечно, сегодня эти картинки эмигрантской жизни воспринимаются совершенно иначе. События 21-го века заставляют совершенно иначе смотреть на события века 20-го при ощущении всей разницы между тем, что было в России и эмиграции после 1917 года, и той ситуацией, которая происходит сейчас. Эти рифмы невольно преследуют читателя, когда он знакомится с этими рассказами.
Позволю себе один небольшой отрывочек. Это рассказ, которым книга открывается. «Бегут действительно от большевиков. Но бешеное стадо бежит от правды большевистской, от принципов социализма, от равенства и справедливости, а кроткие и испуганные от неправды, от чёрной большевистской практики, от террора, несправедливости и насилия. «Что мог бы я там делать? — спрашивает кроткий. — Я профессор международного права. Я мог бы только умереть с голоду».
Действительно, что может делать профессор международного права — науки о том, как нельзя нарушать нечто ныне несуществующее? На что он годен? Единственное, что он может делать, — это источать из себя международное право. И вот он бежит. На ходу, во время кратких остановок, он мечется, суетится, узнаёт — не нужно ли кому-нибудь его международное право. Иногда даже пристраивается и успевает прочесть 2−3 лекции. Но вот бешеное стадо срывается и увлекает его за собою. Надо бежать. Все бегут. Бегут безработные адвокаты, журналисты, художники, актёры, общественные деятели. Может быть, надо было оставаться и бороться? Как бороться? Говорить чудесные речи, которые некому слушать, или писать потрясающие статьи, которые негде печатать? Да и с кем бороться? Если вдохновенный рыцарь вступает в борьбу с ветряной мельницей, то побеждает — заметьте это — всегда мельница». Это, с моей точки зрение, новое знакомство с хрестоматийным автором.
А. КУЗНЕЦОВ: Спасибо, Николай! Мы прощаемся с вами.