Пытаясь понять причины и содержание очередного поражения русской демократии, я обратил внимание на то, что в нашей истории, во многом вследствие деятельности её главных и любимых народом героев (Иван Грозный, Пётр Великий, Иосиф Сталин), возникала по существу одинаковая и тупиковая ситуация. При всём естественном различии эпох, в которых действовали эти персонажи, они приходили к одной и той же социальной конфигурации. Я бы назвал её так: опричнина / земщина.
Родоначальники. Опричнина по-грозненски и по-петровски
Отказавшись от экспериментов Избранной рады (1550-е годы), поскольку они не обеспечивали усиления царской власти, а, напротив, «демократизировали» социальный порядок (понимаю всю условность используемой терминологии), Иван IV «придумал» следующий механизм. Бóльшая — в количественном отношении — часть страны живёт, вроде бы, как и жила, в рамках привычных, традиционных форм. Рядом же создаётся новое общество, которое освобождено от этих форм и которому «всё позволено». Таким образом, возникает феномен расколотого социума, где одним велено изображать (и вести) жизнь в старых её формах, а другим дозволено делать с этой земщиной всё, что захочется и прикажут.
По-своему такая расстановка сил, как это ни парадоксально, была выгодна обеим сторонам. Она, на самом деле, воспроизводила социально-властную диспозицию, к которой Русь привыкла, адаптировалась за два примерно с половиной столетия монгольского ига. То есть это ордынский порядок, где в роли опричнины — Орда, а земщины — Русь. И когда я сказал, что и земщине выгоден такой порядок, то имел в виду то, что другой был непредставим.
Почему же он провалился? Иван Грозный не сделал главного шага — того, который почти через полтора столетия удался его наследнику Петру. Он не придал этому сконструированному расколу культурно-мировоззренческого антагонизма, что, кстати, предполагала классическая ордынская модель. С одной стороны, — кочевая, языческая, затем мусульманская, по преимуществу тюркская Орда, с другой, — земледельческая, христианская, славянская Русь.
В конце 17-го века у Петра Алексеевича на руках были все козыри, полный инструментарий для конструирования этого самого культурно-мировоззренческого антагонизма. Причём, как и в случае с Иваном Грозным, новой ордынизации России предшествовал период «демократических» экспериментов другой Избранной рады — «правительств» Фёдора-Софьи-Голицына (1670−1680-е годы). И потому Петру Алексеевичу уже не надо было самому ставить «демократические» опыты, которые вели всю систему к бóльшей социальной плюрализации и расширению зоны свободы.
Два десятилетия он создавал новую опричнину, говорящую по-немецки, и новую земщину, которая, вроде бы, живёт по-старому — никто ведь не отменял Соборного уложения его папы. Итак, Пётр учёл историческую недоработку Ивана Грозного. Он помнил, как земщина разгулялась в начале 17-го в. и, несмотря на усилия деда и отца, довольно вольготно для русских условий гуляла до конца столетия.
Петровская европеизированная опричнина хорошо знала и эффективно делала своё дело. Это было связано ещё и с тем, что и здесь Пётр пошёл дальше своего предшественника. Иван Васильевич, расколов правящий слой, не довёл начатое до политического конца. То есть не истребил поголовно не принятых в опричнину крупных, средних и мелких «феодалов», которые и учинили на развалинах грозненского орднунга «лихие нулевые» (17-й в., Смута). Пётр же сделал всё правильно. Сначала, в качестве социального предупреждения, порубил головы «оппозиционерам», и, тем самым запугав и усмирив правящее сословие, превратил его скопом в новых опричников. Иными словами, заставил отречься от своего «феодальства» и от своей земской рускости (теперь они считали себя «немцами»).
Дело Петра простояло дольше, но в целом тоже недолго. Сразу после его смерти начался, по сути, хотя это и не было так заметно, другой период. Оказалось, что и петровская опричнина не столь крепка и эффективна, как ему хотелось. Внутри её мгновенно разгорелась свара, она раскололась на враждебные группировки и имела дерзость менять людей на троне. В конечном счете, доигралась до того, что получила свободу (1762 г.). И это было мщением Петру.
Социалистические новации
Схожим образом действовал Иосиф Виссарионович. Его опричниной была верхушка советского общества, составленная из партийных, чекистских, хозяйственных, военных номенклатурщиков. Им тоже было всё позволено по отношению к той части социума, которая в неё не вошла. Советской же земщине дали всё, чтобы она считала себя самой счастливой: и лучшую в мире конституцию, и лучшее образование, и самую справедливую систему социальной защиты, и бесплатное жильё, и поразительно комфортное оптимистическое мироощущение.
Разумеется, поскольку в этот раз земщина была так щедро облагодетельствована, сталинская опричнина-орда — для того, чтобы самой существовать и дальше (заметим, в русской истории земщина всегда могла обойтись без опричнины, а наоборот — никогда) — была вынуждена ввести некоторые ограничения / «изъятия». Так, табуизировались любые, кроме утверждённого на сегодня, мировоззрения (здесь очень важно «на сегодня»: верность тому, что было «на вчера», квалифицировалась как смертное преступление). Временно, до момента окончательной победы коммунизма, отменялись основные права человека. И даже те, которыми разрешали пользоваться, осуществлялись только по позволению опричнины. Навсегда отказались от выборов. Но иного и быть не могло: ведь в социалистическом обществе не было антагонистических противоречий — значит, и фундаментального конфликта интересов. Не будем дальше перечислять те небольшие ограничения, которые, повторим, вынужденно ввела сталинская орда-опричнина. Отметим только: в русской жизни было восстановлено много старого, привычного. В первую очередь, конечно, крепостное право для крестьян, а во вторую — для горожан.
Приметой сталинского орднунга было то, что он, подобно Петру, который учёл недостатки эксперимента Грозного, нутром понял основную слабость петровской политики. Она была весьма существенной. Пётр в лице своих опричников ввёл Россию в Европу, и опричники — они ведь тоже люди — подверглись тлетворному влиянию Запада. Это привело к тому, что эти «ребята» стали как-то остывать к главному своему предназначению и всё больше увлекаться идейками, стишками — в общем, всей этой разлагающей опричника «материей». Сталин же быстро и властно опустил железный занавес. И, надо признать, сталинские опричники оказались вне сферы влияния «гниющего» Запада.
Иосиф Виссарионович понял и то, что настоящим, подлинно боевым и соответствующим современной эпохе опричником нельзя быть в нескольких поколениях. Сомнителен уже сын опричника — тем более внук. Почему-то инерционно не удерживается его важнейшее предназначение — бороться с врагами России (сталинского СССР). А вот Пётр этого не знал и, создав касту опричников, дал ей право плодить их во многих поколениях. Конечно, этот недосмотр привел к вырождению опричного начала.
Сталин догадался, что любой человек в течение всей своей жизни не мог постоянно быть опричником — несколько лет мог, а потом нет. И он ввёл практику перманентного уничтожения опричных кадров с целью обновления и усиления опричного потенциала (по словам верного сталинца Л. М. Кагановича, «мы снимаем людей слоями»). Надо сказать: этот новаторский для мировой истории приём принёс небывалые плоды. Режим сталинской опричнины доказал свою полнейшую эффективность в решении тех задач, которые ему ставились — прежде всего, в отношении земщины.
Но Сталин пошёл ещё дальше. Он многократно сообщал земщине (и следовал этому сообщению), что кадры будущей опричнины рекрутируются в основном из земщины, а не из рядов нынешних опричников. Тем самым он сделал опричнину общенародной. В принципе каждый советский человек мог стать опричником. К сожалению, он не учёл двух обстоятельств (но в оправдание скажем, что их и нельзя было учесть). Первое: война, в условиях которой непрекращающийся и прогрессивный по своей исторической сущности процесс обновления опричничества стал невозможен. Сталин как трезвый государственный стратег (это А. И. Солженицын о нём пишет в работе «Россия в обвале») отказался, в отличие от Гитлера, на время войны от борьбы на двух фронтах — с Германией и со своим народом. Он сосредоточил все силы на противостоянии фашизму и победил. Но начал проигрывать в борьбе со своей же опричниной, а поскольку каждый советский человек являлся потенциальным опричником, то и со всем советским народом.
Второе обстоятельство — это его смерть, которая до конца обнажила антагонистическое противоречие сталинской конструкции опричнины. Соотношение «Сталин — опричник» было таковым: вечный Сталин — и опричник на краткий исторический миг. Пока он жил, оно было заморожено. Когда умер, началась оттепель. Опричники решили стать тоже «вечными». И всё — сталинская система была обречена.
Об опричнине / земщине как о традиции
Итак, у нас богатейший опыт сосуществования двух порядков — традиционного и чрезвычайного, земщины и опричнины. Можно утверждать, что опрично-земская система в России — не случайность, но историческая традиция.
Все три опричных порядка были недолговечны и заканчивались крахом либо попыткой перейти к какому-то новому властно-социальному устроению.
Все три опричнины обязательно гибнут после смерти своих демиургов. В какой-то исторический период существуют в более мягких, размытых формах. Выход из этих исторических тупиков бывает различным: через Смуту и искания 17-го в. — к возвращению опрично-земской модели; через Великие реформы и трагедию революции и Гражданской войны — к новой опрично-земской модели. И вот ныне — то, что перед нашими глазами — процессы, соучастниками которых мы являемся.
О культурно-исторических склонностях
Ну, что же, видимо, следует признать: модель «земщина / опричнина» вполне релевантна. Смущает только одно: на протяжении многих столетий в определённый момент Россия делает один и тот же выбор. Времена разные, исторические персонажи разные, а принятые решения схожие, чуть ли не идентичные. Как объяснит это автор (я), который в последние годы твёрдо настаивал на открытости исторического процесса, на ошибочности подходов типа «колеи», типа «всегда так было — и так будет»? Автор, который протестовал против предопределённости и той или иной субстанциальности социальной эволюции? Против идей «вечного возвращения» и обречённости России на авторитаризм?
Этот автор и сейчас не отказывается от своих утверждений. И тем не менее обязан объяснить факт возобновления дуального порядка «земщина / опричнина». Тем более, и сегодня Россия, кажется, вновь заходит (зашла?) в эту ловушку.
Поищем ответы на эти вопросы в историческом пространстве. Европа всегда жила в геоисторической нише Римской империи. Каролинги, Священная Римская империя германской нации — это всё ремейки Первого Рима. Как и поздние, дальние наследники: Священный Союз (19-й в., Венский конгресс 1815 г.), Лига Наций (20-й в., межвоенный период), Европейский Союз (с начала 1950-х).
А Россия? Киевский вождеплеменной союз во главе с прибывшими из Скандинавии викингами-германцами в середине 13-го в. с помощью монголо-татар развалился на три части. Западная ушла в Литовскую Русь, была немного европеизирована (в Киеве стоит памятник Магдебургскому праву). Эта часть Руси в общем не была под монголами. Северо-Запад создал уникальное народовластие (Новгород, Псков, Вятка) с разными идентичностями — своей собственной, русско-татарской, ганзейской. Восток Руси на 250 лет стал прочной частью Золотой Орды. После её разложения этот самый Восток во главе и в лице Москвы начал возрождение Монгольской империи. Это как раз и есть русский Ренессанс (предлагаю вдуматься в смысл этой метафоры).
Таким образом, и Европа, и Россия находятся в своих геоисторических нишах, вольно или невольно обращаясь к первоначальным образцам. Во многом это составляет содержание их культур и историй.
Истоки опрично-земской системы
Скажем несколько слов о генезисе русского опрично-земского орднунга. Об этом весьма убедительно пишет современный отечественный историк Н. С. Борисов: «Со времён Ивана Калиты московский князь играл роль общерусского «сельского старосты». Орда возложила на Даниловичей обязанности по сбору дани, поддержанию повседневного порядка и организации разного рода «общественных работ», главным образом, военного характера». Вообще-то «должность» общерусского сельского старосты была многотрудной, но в то же время исторически благодарной. Поскольку приобретался бесценный опыт. «Великий князь Владимирский (т.е. главный князь, за очень небольшим исключением этим титулом владели московские князья. — прим. автора) отвечал перед ханом за всё, что происходило в «русском улусе». Он имел множество недоброжелателей, завистников и клеветников. Остерегаясь козней врагов, он должен был быть всегда начеку, иметь надёжную охрану и не жалеть средств на разведку. (С каким пониманием прочли бы эти строки позднейшие русские правители!)
Однако всякий труд предполагает вознаграждение. Даниловичи уже в силу своего первенствующего положения получили ряд преимуществ перед другими князьями. Через их столицу шли «финансовые потоки» — дань в Орду со всей Северо-Восточной Руси. Они имели исключительное право на аудиенцию у хана и, пользуясь этим, могли устранять своих соперников руками татар. Эти две привилегии великие князья охраняли как зеницу ока». Н. С. Борисов утверждает: «В роли «общерусского старосты», назначенного Ордой, московские князья… накопили большой организаторский опыт, научились добиваться неуклонного исполнения своих требований, наладили обширные личные и династические связи. Весь этот сложный механизм до поры до времени работал в интересах и на благо Орды».
Но вот пришли иные времена. «Ослабление Орды, начавшееся после кончины хана Джанибека (1357), поставило московских князей перед нелёгким выбором. «Приказчик» вдруг остался без барина. Собирать дань уже было незачем. Москве приходилось выходить из ордынской тени и начинать свою собственную игру». И далее: «Московские князья могли либо смиренно «отказаться от должности» и вернуться на положение рядовых членов княжеского сообщества, либо использовать находившийся в их руках отлаженный татарами механизм великокняжеской власти для собственных целей». Как мы знаем, был избран второй путь. Приказчик сам стал барином. Ханская ставка была перенесена в Кремль (Г.В. Федотов). С этого момента (рубеж 15−16 вв.) отлаженный татарами механизм великокняжеской власти заработал на нового хозяина,
***
В заключение: я совершенно не стремлюсь формулировать очередную историософскую циклическую модель. История России не исчерпывается периодическими возвращениями к орднунгу «опричнина / земщина». Страна выработала и другие формы социального бытования. Да и сами земщина и опричнина не равны себе в различные исторические эпохи. Вместе с тем мы не можем закрывать глаза на многовековую устойчивость модели «земщина / опричнина». Видимо, это есть следствие, результат социально-властных «инстинктов», возникших в ходе долговременной эволюции. (Но ведь и Европа, как мы знаем, привержена своим «инстинктам»; просто они другие.)
За более чем тысячелетнее существование Россия накопила и большой демократический, либеральный, праворелевантный опыт. К сожалению, этот эмансипационный путь ещё не стал мейнстримом. Преобладают авторитарные потенциалы культуры (в широком смысле) и сознания. В обществе всё ещё не изжиты иллюзии по поводу сталинизма, петрограндизма (выражение Герцена) и грозненского орднунга. Надёжнее кажется выживание в условиях большого страха. Издержки свободы и непредсказуемости представляются более опасными, чем террор, господство насилия.