В 1917 году Аркадий Голиков писал отцу на фронт: «Папочка, я знаю, что некоторые присылают винтовки с фронта в подарок кому-нибудь. Как это делается? Может, можно как-нибудь и мне прислать». Публикуем тексты писем:
«Здравствуй, дорогой папочка! Ты пишешь, что от меня ты не получил писем, жаль, я тебе два послал. А я смотрю, что ты мне не отвечаешь в своем письме на мои вопросы. Видно, письма задерживаются. Так досадно мне, я тебя спрашивал, какая у вас погода, видал ли ты аэропланы и вообще про войну. Папочка, я знаю, что некоторые присылают винтовки с фронта в подарок кому-нибудь. Как это делается? Может, можно как-нибудь и мне прислать, уж очень хочется, чтобы что-нибудь на память о войне осталось.
Полковник Аркадий Голиков
Христос воскресе.
Крепко целую».
***
«Милый папочка!
Как хорошо сейчас у нас. Светит солнышко, все зелено, весело. Цветет черемуха. Так хорошо, хорошо. И мне невольно вспоминаются наши прогулки летом, весною. Помнишь, вместе с Якимовыми на мызу к берегу Оки? И узенькая тропочка, и лес, и самовары. Все так хорошо приютились в моих воспоминаниях. Передо мною букет черемухи, мне так жаль, что у тебя, должно быть, ее нет.
Мне сейчас ужасно хочется куда-нибудь ехать далеко-далеко, чтобы поезд меня уносил подальше, туда, за тобой, по той же линии, где ехал ты, с того же вокзала, где я так горько плакал. Бедный папочка, как у меня сжимается сердце и как мне тяжело при каждом воспоминании этого мимолетного сна. Когда я был у тебя, все разобрано мною до мельчайших подробностей — выстрел, Покровка, и дальше и глубже, а особенно последнее, так и встают картины одна за другой. Эти тихие теплые вечера, когда мы брали извозчика и ехали в город, и встают они одна за другой, заставляя снова переживать моменты. Помню, когда рота остановилась, я залез на гору, я смотрел на тебя и сдерживал слезы, «неужели» — пронеслось в голове, «неужели» — подумал я, «неужели его могут убить?» — точно сдавленный, рыдающий стон, вырвалось у меня… А поезд уходил все дальше и дальше, мерно стукал он по рельсам, и отрывалось от души что-то и уносилось вдаль за поездом к нему, милому и дорогому.
Это один отрывок из дневника моей души.
Пиши, дорогой, цветет черемуха, цветут цветы, расцветает великий красивый цветок свободы России, все, кажется, должно бы цвести, а не умирать, как умирают там, на войне.
Прощай, пиши, крепко целую, и напиши мне, хотя вкратце, содержание письма пропавшего.
Любящий Аркадий Голиков»
***
«Москва. 21 фев. 1921 г.
Дорогой друг! Не все выходит так, как предполагаешь, я писал в одном из писем к тебе, что пробуду здесь до июня. Но этому сбыться не суждено, ибо я уже окончил Высшую стр[елковую] школу и завтра уезжаю с поездом нового командующего Орловским военным округом — т. Александрова на один из внутренних фронтов Республики. Все это вышло так быстро и неожиданно: по какому-то приказу РВСР произвели экзамены и лучшую одну пятую часть выпустили для замены старого комсостава, по большей части бывшего деникинского офицерства, действующего не всегда на руку идее укрепления Советской власти…
К сожалению, я не получил даже возможности побывать дома у детишек, хотя мне очень хотелось этого. Между прочим, когда я проходил через штаб округа, в это время у меня было сильное искушение попасть в числе четырехсот лиц комсостава в 5-ю армию, но я этого не сделал ибо был определенно назначен на фронт и проситься было неудобно, хотя и возможно. Жаль, право, что у вас там все спокойно и нет банд и шаек, а то бы я наверняка увидел тебя.
Я не люблю никогда много с собой таскать всего в армию, так как три раза у меня уже все пропадало — на петлюровском, польском и крымском фронтах, хотя на последнем я был не больше семнадцати дней, и потому я уже вполне готов в поход.
Еду, как и всегда, охотно, с твердой уверенностью в конечной победе нашей армии, но жаль немного Москву — никак не удается мне получить оседлость в ее черте.
Да еще, морозы того… довольно крепко зацепились за февраль, в этом отношении они никак не признают новый стиль.
Буду писать тебе с фронта, делиться впечатлениями и переживаниями, которых всегда бывает много в сфере боевой опасности.
Знаешь, я до некоторой степени люблю войну — она приучает нас любить и ценить свою жизнь, а также и не быть слишком требовательным к окружающей обстановке. Пока прощай, мой друг, пожелай мне счастья и удачи, как от всей души искренно желаю я тебе, закопанному в глубоких недрах Сибири, но я убежден, что даже и там можно отыскать их, стоит только поставить себе цель и неуклонно преследовать ее — а целей слишком много, только бы хватило снарядов да не износилось орудие — будем бить верно и метко всегда до последнего выстрела — и мы победим. Спаянные крепкой товарищеской дисциплиной, вооруженные винтовками и знанием, мы должны победить, и только тогда будет веять чистой и свежей правдой от оперативной сводки, говорящей, что «на всех фронтах РСФСР спокойно».
Крепко жму руку, и пока прощай.
А. Голиков»
***
«Дорогой папа! Пишу тебе из Воронежа с Юго-Восточного вокзала, на запасном пути которого стоит наш вагон.
Я недолго здесь пробыл, но у меня произошло уже довольно много перемен по службе. Был командиром батальона 10-й дивизии, чуть-чуть не попал в Щигры в гарнизон 6-й, а сейчас сижу и размышляю над той работой, какая предстоит с завтрашнего дня мне — вступающему в командование 23-м запасным полком, насчитывающим около четырех тысяч штыков. Работа большая и трудная, тем более что многие из высшего комсостава арестованы за связь с бандами, оперирующими в нашем районе, во всяком случае при первой же возможности постараюсь взять немного ниже — или помкомполка, или полк полевой стрелковой дивизии не такого количества и организации, да и не люблю я, по правде сказать, оставаться в запасе. Крепко жму твою руку и кончаю, желаю скорейшей ликвидации всей сволочи, которая снова заводится в Сибири — я думаю, что вы сумеете это сделать. Письма пиши по адресу: Воронеж, 2-я бригада, 23-й запасный полк, командиру — мне.
Прощай и будь бодр.
А. Голиков
11/III — 1921».