«Лес Вятлага на Воркуте заменяли шахты», а световой день за полярным кругом порой продолжался два — три часа. Несмотря на тяжелые условия содержания, после смерти Сталина Воркута стала одним из немногих мест, где политические заключенные смогли самоорганизоваться и поднять восстание.
«Оседлая жизнь на реке Воркуте началась в 1931 году. Угольная шахта, заложенная на ее правом берегу, дала название поселку Рудник, теперь микрорайону города.
В 1937 на левом берегу реки была заложена шахта Капитальная. Там, где теперь улицы Московская и Шахтная, был лагерь, потом его перенесли на другую сторону шахты, западную, а на месте зоны стал строиться вольный поселок, который в ноябре 1943 года был преобразован в город Воркуту. Было тогда в новом городе мало вольных и много заключенных,
Лагерь и зона вызывают представление о колючей проволоке, но доставлять ее на Воркуту было сложно, и в первые годы Рудник окружен был где проволокой, где дощатым забором, а где и вовсе ничего не было, — стояли только метровой вышины колья, а на них дощечки с надписью черной краской: «Запретная зона». Бегали собаки на кольцах, но тоже не везде, и, улучив момент, когда вохровец зайдет в будку погреться (вышек тогда еще не было), можно было прошмыгнуть к вольным баракам, к знакомым»
Павел Негретов (Все дороги ведут на Воркуту)
«Самым крупным достижением троцкистов в лагерной борьбе была их голодовка-забастовка по всей воркутской линии лагерей. (Перед тем ещё где-то на Колыме, кажется, 100-дневная: они требовали вместо лагерей вольного поселения и выиграли — им обещали, они сняли голодовку, их рассредоточили по разным лагерям и постепенно уничтожили.) Сведения о воркутской голодовке у меня противоречивые. Примерно вот так.
Началась 27 октября 1936 года и продолжалась 132 дня (их искусственно питали, но они не снимали голодовки). Было несколько смертей от голода. Их требования были:
— отъединение политических от уголовных;
— восьмичасовой рабочий день;
— восстановить политпаёк (то есть добавочное питание по сравнению с остальными, уж это — только для себя), питание независимо от выработки;
— уничтожение Особого Совещания, аннулирование его приговоров.
Их кормили через кишку, а потом распустили по лагерям слух, что не стало сахара и масла, «потому что скормили троцкистам», — приём, достойный голубых фуражек! В марте 1937 пришла телеграмма из Москвы: требования голодающих полностью приняты! Голодовка закончилась. Беспомощные лагерники, как они могли добиться исполнения? А их обманули — не выполнили ни одного. (Западному человеку ни поверить, ни понять нельзя, чтобы так можно было сделать. А у коммунистов— так.) Напротив, всех участников голодовки стали пропускать через оперчекотделы и предъявляли обвинение в продолжении контрреволюционной деятельности»
Александр Солженицын (Архипелаг ГУЛАГ)
«Расскажу лучше о забавном, ведь случается и в лагере необычное. В заполярной тундре, в морозной Воркуте, «где природа эта — десять месяцев зима, остальное — лето», и нате вам, появился… негр! Самый что ни есть настоящий, черный, как вакса, знойный сын Африки, по имени Альберт Люци. Прибыл с роскошными кожаными чемоданами, полными костюмов — от юбочки зулуса до белого смокинга.
Подселили его к нам в землянку, он рассказал, что гастролировал с джазом по Союзу и решил принять подданство. А как принял, его посадили на шесть лет, якобы за совращение малолетних. Так ли было, не знаю, но успех танцор Альберт Люци имел в лагере необычайный. Напел мотивчики Цветаеву, тот расписал на оркестр, и негр стал лагерной эстрадной звездой.
Вскоре поселили его в отдельной землянке, дали дневального топить и убирать за ним. Ходил он всюду свободно. Держался нахально. К эстрадному успеху добился успеха у женщин. Еще бы, ведь это негр, так необычно, а когда выяснилось, что у эстрадной звезды оказался самый тривиальный «льюэс», которым он успел уже многих любопытных «наградить», в том числе одну даму в форме и со знаками в петлице. В отместку лагерное жулье выкрало его чемоданы со всем барахлом, и разъяренные «легавые» из особого отдела шныряли по всем баракам и землянкам, но, кажется, почти ничего не нашли. Правда забавно! В особенности мне, попавшему под горячую руку особиста, влетевшему в нашу землянку с обыском. Чем-то я ему не приглянулся и получил сокрушительный удар кулачищем по зубам, потеряв сразу два передних. Промолчал, но слезы потекли, не только от боли, хотя больно было, а слезы бессилия — самые горькие мужские слезы. В 1989 г. воркутинцы показывали мне кладбище под названием «могила негра»
Вениамин Васильев (Вьюги Воркутлага)
«Лес Вятлага на Воркуте заменяли шахты. Труд был не менее изнурителен, но питание — благодаря американской помощи и значению Воркутугля зимой 1945−46 года — было достаточным. Поэтому крепкий, здоровый человек мог тянуть работу, не превышающую его возможностей. Большинству прибывавших на Воркуту необходимы были отдых и усиленное питание в течение двух-трех месяцев. Разумный хозяин применил бы эти меры. Не исключено, что так же поступил бы, несмотря на самодурство, отличавшийся деловой сметкой начальник комбината генерал Мальцев, но общая система лагерей делала это невозможным. Удалось только добиться, что начали периодически отправлять огромные этапы доходяг в инвалидные лагеря; на их место принимали все новые и новые пополнения. Поэтому смертность заключенных с учетом уехавших даже в этот благополучный год не могла быть ниже среднего процента по всем лагерям, и истребление людей на Воркуте оставалось на общелагерном уровне тех лет»
Дмитрий Панин (Лубянка. Экибастуз. Лагерные записки)
«Зимой 1950 г. на седьмом году своего срока я попала на кирпичный завод № 2, в лагерном быту известный как «Второй кирпичный». Вначале работала на заводе, затем — медсестрой в санчасти. В нашем лагере ходили слухи, что на противоположном берегу реки Воркуты находится ОЛП Безымянный, где содержатся в строгой изоляции немецкие офицеры высокого ранга, осужденные как военные преступники. Немцы, как и другие иностранцы, находились в различных воркутинских лагерях, но здесь речь шла о специализированном лагере. Кое-что об этих немцах мы узнали потому, что они строили подвесную дорогу для подачи сырья на «Второй кирпичный».
[…]
Сплошные двухъярусные нары были битком набиты истощенными полуживыми людьми в грязно-сером нижнем белье. В приглушенных разговорах этих полутеней то тут, то там можно было расслышать обращение «mein General!». Это звучало как в страшном бреду! Дистрофика в грязном нижнем белье кто-то называл «mein General», кто-то старался ему помочь, поднести кружку с водой, хотя сам находился у последней черты. Немецкие офицеры сохраняли субординацию до конца.
Один больной буквально с воплем бросился ко мне, прося помочь «его генералу», умоляя спасти его. Он схватил меня за руку и потащил в угол полутемного барака. Там на нижних нарах лежал… нет, не человек, там лежали мощи. Мощи, которые проявляли еле заметные признаки жизни. Я взяла руку генерала, высохшую, как птичья лапка. Пульс еле прослушивался, запавшие глаза были закрыты. Немец, притащивший меня в угол барака, не спускал с меня умоляющих глаз»
Елена Маркова (Воркутинские заметки каторжанки «Е-105»)
«Поездка продолжалась всю ночь, а утром (ночь и утро в это время года мало различимы) мы прибыли в Воркуту. На вокзале мы ждали, когда станет светло (световой период в это время равен всего двум-трем часам в сутки), и нас, нескольких заключенных, повели в перевалочный лагерь. Дорога была длинная, мы то спускались, то поднимались. Было снежно и морозно, вещи у меня были далеко не легкие (среди них и несколько книг), и иногда я отставал. Со мною были более молодые, они спешили из-за холода, поэтому переход от станции до лагеря измотал меня.
Наконец мы прибыли в лагерь — шестой по счету в моей жизни. После осмотра вещей меня определили в 18-й барак. Но перед тем как отправить туда, нам предложили, при желании, сдать свои вещи в камеру хранения. Я так и сделал, и, как выяснилось вскоре, это оказалось не лишним.
62-й ОЛП был заселен уголовниками, в большинстве своем — ворами, бандитами и убийцами. В 18-м бараке находились и политические заключенные. Две недели, проведенные мною в этом бараке, были ужасными. Барак держали на замке днем и ночью, выпуская оттуда только в столовую и на работу. За все проведенное там время я не умывался. Параша была одна для «маленьких и больших» надобностей, вонь, до удушья, распространялась по всему бараку. Но самым страшным здесь был организованный разбой и бандитизм со стороны уголовников по отношению к политическим. Полагаю, что кое-кто из надзирателей был заинтересован в этом грабеже, они работали заодно.
Время от времени в барак приводили новых этапников, главным образом политических. Большинство из них приходило в барак с вещами (кое у кого из политических заключенных были довольно дорогие вещи), не все оставляли свои вещи в камере хранения.
Грабежи были организованными. Происходило это так: внезапно гас свет, бандиты нападали на новичков — короткая борьба, слышались глухие удары, уговаривание, избиение, свалка, пинки ногами, учащенное дыхание. Все это продолжалось минуты.
Опять загоралось электричество, и все «как ни в чем не бывало»
Герш Прейгерзон (Дневник воспоминаний бывшего лагерника (1949−1955)
«В начале 1943 года Воркутлаг оказался в интересном с точки зрения государственной политики положении. С одной стороны, на шахты Воркуты присылали, иногда прямо с фронта, инженеров-горняков для руководства подземными работами, а также квалифицированных шахтеров, поскольку в среде заключенных таких профессий явно не хватало. С другой же стороны, были предприняты меры по отбору и отправке на фронт здоровых и «социально близких» заключенных — из числа так называемых бытовиков. Особенно заметно начала проводиться эта кампания после открытия движения поездов по вновь построенной железной дороге от станции Печора до Воркуты. Первый грузовой эшелон прибыл на ст. Воркута в конце февраля — начале марта 1943 года. Событие это для Воркутлага было эпохальным: наконец-то прекрасные каменные угли, включая коксующие и длиннопламенные (для топок паровозов и ТЭЦ), добываемые в Печорском бассейне, можно было круглогодично вывозить в центральные и северные области страны, в Москву и Ленинград, для металлургических заводов Урала, Череповецкого комбината и Мурманского порта.
Вслед за первым пробным поездом на Воркуту пошли эшелоны порожняка. Отгрузка угля стала производиться круглосуточно, без каких-либо перерывов. Радовались этому событию не только начальство Воркутлага, приготовившего на лацканах своих мундиров новые дырки для орденов за успехи в работе, но и армия заключенных. Ведь железная дорога как бы сблизила их с родными местами, а добываемый ими уголь поможет родине победить Гитлера! Первые угольные эшелоны отправлялись с Воркуты с красными знаменами и транспарантами — «Воркутинский уголь Родине, для победы над врагом!»
Кампания по набору в действующую армию на Воркуте между тем продолжалась. Некоторые заключенные сами приходили в УРЧ и просили включить их в список для отправки на фронт, а других, не из числа «врагов народа», приглашали с просьбой написать заявление о призыве в армию. Среди «нашего брата» — политических настроение было положительным, хотя многие из них по возрасту и состоянию здоровья уже не могли стать солдатами. Появились и желающие поступить в состав своей воинской части, которая пойдет на фронт с Воркуты. Среди последних оказался и я, потому что лагерная жизнь опостылела мне и захотелось изменить ее в сторону ратного дела. Написав заявление, я передал его в УРЧ, и дней через десять староста барака передал мне приглашение зайти в канцелярию УРЧ. Оказывается, моя просьба была удовлетворена, и предстояло ждать вызова на отправку. А в конце разговора начальник УРЧ добавил, что с сегодняшнего дня на работу можно не выходить…»
Иван Сулимов (Эхо прожитых лет, или Воспоминания о Воркутлаге)