А. Кузнецов: Петра Андреевича Толстого, с одной стороны, можно отнести к «птенцам гнезда Петрова», поскольку именно при Петре I он стал заметной фигурой. С другой стороны, Толстой — представитель старинного служилого рода, то есть априори человек очень талантливый.
Сложные отношения Петра I и Толстого во многом восходили к тому, что во время первого стрелецкого бунта 1682 года последний, тогда еще не граф, был одним из активных помощников царевны Софьи в деле организации и проведения этого «мероприятия». Толстой громче многих кричал, что Нарышкины извели царевича Ивана, что стало поводом к возмущению стрельцов и так далее. И хотя в дальнейшем Петр I будет поручать Толстому многие важные поручения, в первую очередь по дипломатической части, графу все время придется завоевывать доверие царя.
По собственной инициативе Толстой, хотя был уже совсем не юношей, поехал учиться за границу. Два года он обучался в Италии, все это время показывая Петру, что, мол, смотри, государь, я — твой человек. Своеобразным эпиграфом к работе Толстого может быть фраза, которая приписывается Петру I, который как-то, в последние годы своей жизни, погладив Петра Андреевича по голове, произнес: «Голова, голова! Отрубить бы тебя надобно, да жаль: ума в тебе много».
Когда в 1725 году петровское правление подошло к концу, вокруг Меншикова собралась группа людей, которая стала активно отстаивать кандидатуру Екатерины. (Петр I, как известно, умер, не оставив завещания, сломав тем самым свою же конструкцию указа о престолонаследии).
Рассматривались две основные кандидатуры. Во-первых, это вдова императора Екатерина. Однако были большие проблемы как с ее происхождением, так и с тем, что церковь не до конца признавала второй брак Петра законным. Во-вторых, это внук Петра Петр Алексеевич, совсем еще ребенок.
В школе вся эта ситуация преподносилась нам как противостояние, с одной стороны, противников петровских реформ (то есть тех, кто за старину), а с другой — его верных соратников, выступавших за Екатерину. На самом деле все было иначе. Главной причиной, по которой разделились петровские сподвижники, стало то, что воцарение Петра влекло за собой очень серьезные неприятности для большинства из них. (Именно поэтому вокруг Меншикова объединились люди, в том числе неприязненно к нему относившиеся. Всего 127 человек, участников суда, тех, кто подписал смертный приговор Алексею). Одним словом, в данном вопросе на решение влияли не какие-то там понимания и видения дальнейшей судьбы страны, а совершенно сиюминутные вещи.
Портрет Петра Андреевича Толстого кисти Иоганна Готфрида Таннауэра, конец 1710-х — 1720-е годы
Через два с небольшим года позиция Меншикова радикально изменилась. Почему? У него возник прожект, который получил развитие еще до смерти Екатерины. Как старуха из «Сказки о рыбаке и рыбке», Меншиков желал все большего и большего: он хотел окончательно закрепиться, легализоваться. Хотя, казалось бы, куда больше? Светлейший князь, фактически руководитель страны при Екатерине. Но возник проект. Меншиков запланировал выдать одну из своих дочерей замуж за пока еще великого князя, но будущего приемника. Поэтому он, когда в начале 1727 года Екатерина тяжело заболела, всячески, как мы сейчас говорим, лоббировал кандидатуру Петра Алексеевича, хотя два года назад горячо против нее выступал.
А вот многих из тех, кто тогда поддерживал Меншикова, эта перспектива совсем не грела. Одним из них был уже совсем пожилой, но тем не менее еще желающий хорошо жить граф Петр Андреевич Толстой.
Графа Толстой получил как раз за содействие вот тому дворцовому перевороту, который сделал Екатерину императрицей. Именно с Петра Андреевича ведут свой род графы Толстые: Лев Николаевич, Алексей Николаевич и другие. Кстати, Лев Николаевич Толстой, который в 70-е годы очень интересовался своей семейной историей, оставил такую запись: «Самый темный для меня эпизод из жизни наших предков — это изгнание в Соловецком, где умерли Петр и Иван». (Иван — это сын Петра Андреевича).
Но первым номером, как говорят уголовники, паровозом по делу об этом заговоре пойдет другой человек — Антон Мануилович Девиер, создатель первой русской регулярной полицейской службы. (Идея, правда, не его, а Петра I, но все же). В 1718 году Девиер был назначен первым петербургским генерал-полицмейстером. Он очень неплохо справлялся со своими обязанностями. Полиция при нем насчитывала 36 человек: полицмейстер, вице-полицмейстер, 4 офицера и 30 рядовых.
Так вот, Антон Мануилович Девиер развил определенную скорость и энергию в деле интриг против варианта, по которому наследником должен был стать Петр Алексеевич…
С. Бунтман: И кого, например, он хотел?
А. Кузнецов: Девиер интриговал в пользу родных дочерей Петра, Анны и совсем еще юной Елизаветы. Он начал много и полезно перемещаться по Петербургу, вербуя себе сторонников. В чем заключалась проблема? В том, чтобы получить доступ к государынину уху. Это было сложно сделать по двум причинам: во-первых, Екатерина тяжело болела и в любой момент могла умереть, а во-вторых, все блокировал Меншиков: к телу просто невозможно было подойти — оно, скажем так, было приватизировано.
С. Бунтман: И все же: Анна или Елизавета?
А. Кузнецов: Это тоже было проблемой. К тому же мелькала еще одна Анна, Анна Иоанновна, дочь Ивана V, которая также являлась законнорожденной наследницей.
Да и как поднести эту идею умирающей императрице? Как уговорить ее сделать завещание в пользу той или иной фигуры?..
С. Бунтман: Сказать про дочерей все-таки проще.
А. Кузнецов: Да. Кандидатура Анны тогда казалась наиболее очевидной. Так или иначе, но в какой-то момент Екатерине стало заметно лучше. Меншиков, воспользовавшись этим, умудрился получить от государыни официальное поручение начать дело против Девиера. Пока только против него. Сразу же был назначен суд, состоящий из пяти человек. То есть и следствие, и суд шли в одном флаконе. Видимо, кто-то очень торопился.
Портрет Александра Даниловича Меншикова кисти неизвестного художника, 1716 — 1720 годы
За неделю дело было решено. Стоит отметить, что участниками Учрежденного суда (именно так он назван в документах) были люди очень близкие Меншикову: это председатель суда, канцлер Гавриил Иванович Головкин, князь Дмитрий Михайлович Голицын, генерал-лейтенант Дмитриев-Мамонов, генерал-майор Волков и бригадир Фаминцын, обер-комендант Петербурга.
За подписью императрицы был издан указ, в котором говорилось, что Девиер «явился подозрителен в прежних предерзостях, но и кроме того, во время нашей по воле Бога прежестокой болезни многим грозил и напоминал з жестокостию, чтоб все его боялись…». Очень расплывчатая формулировка, не правда ли?
Далее была организована процедура инквизиционного суда. Девиеру было адресовано десять совершенно вздорных вопросов. Например, упоминался такой сюжет: когда великие княжны (Анна и Елизавета) вошли в гостиную перед спальней умирающей Екатерины, Девиер будто бы как-то фамильярно с ними разговаривал, произносил какие-то двусмысленные слова. В общем, инкриминировали ему всякую мелочь.
Стоит сказать, что за день до начала дела Девиера Меншиков встречался, обедал, разговаривал с глазу на глаз с людьми, которые вошли в состав суда. Он их инструктировал, точнее набрасывал кое-какие линии расследования и так далее.
Что дальше? На Девиера начали давить, причем от имени императрицы, которая «изволила повелеть ему, Антону Девиеру, объявить последнее, чтоб он по христианской и присяжной должности объявил всех, которые с ним сообщники в известных причинах и делах, и к кому он ездил и советовал и когда, понеже де надобно, то собрание все сыскать и искоренить ради государственной пользы и тишины. А ежели не объявит, то его пытать».
Девиер, правда, колоться сразу не стал. Он заявил, что «никаких сообщников ни в каких известных притчинных делах у себя не имеет. И ни х кому он для советов и к нему никто ж о каком злом умысле к интересу ея императорского величества и государству не ездил и не советывал никогда». Но потом его начали мордовать очными ставками, угрозой пытки.
Тем временем люди Меншикова собрали спешный компромат. В частности, один человечек, скажем так, тайных дел мастер, явился к княгине Аграфене Петровне Волконской, которая была известна как женщина, лоббирующая интересы дочерей Петра, и намекнул ей, что лучше бы она рассказала, «с каким доношением на его светлость господин Толстой хочет быть и доносить ея императорскому величеству».
С. Бунтман: Итак, здесь у нас впервые появляется фигура Петра Андреевича Толстого.
А. Кузнецов: Да. Помимо него к следствию было привлечено еще шесть человек. Одного вывели и совершенно четко потом оберегали. Это был муж Анны Петровны, герцог Голштинский. Безусловно, он по уши был замазан в этой истории, однако его решили не трогать.
Возвращаясь к княгине Волконской, которая в конечном итоге дала следующие показания: «Толстой говорил, якобы его светлость (Меншиков) делает все дела по своему хотению, не взирая на права государственные, без совета, и многие чинит непорядки, о чем он, Толстой, хочет доносить ея императорскому величеству и ищет давно времени, но его светлость беспрестанно во дворце, чего ради какового случая он, Толстой, сыскать не может».
Антон Мануилович Девиер
Вот вам, собственно, и роль Толстого в заговоре. То есть Петр Андреевич должен был прорваться к уху Екатерины, привести нужные аргументы, нажать на определенные кнопки, задеть определенные струны. Вот тогда у заговорщиков, как они считали, появился бы шанс добиться своего. Однако ничего не вышло.
Начались допросы. Больше всех досталось Девиеру: в общей сложности его допрашивали 12 раз. Что касается остальных обвиняемых: Ивана Ивановича Бутурлина, Петра Андреевича Толстого, Григория Григорьевича Скорнякова-Писарева, Александра Львовича Нарышкина и князя Ивана Долгорукова, то их допрашивали гораздо меньше. С Толстым вообще общались только один раз. Складывается впечатление, что Меншиков не считал его важной фигурой в этом деле, но ему было важно от него избавиться. Именно поэтому суд (естественно, по прямым инструкциям Меншикова) лепил из Толстого правую руку Девиера.
Самому Петру Андреевичу было предложено ответить на 14 вопросов. На что-то он ответил утвердительно, где-то оспаривал показания других обвиняемых. И все же главную вину Толстой за собой признал. Что именно? Он признал, что развивал перед Девиером план отстранения Петра от будущего престола, что в случае успеха предприятия планировал отправить его за границу: «Как великий князь научитца, тогда можно ево за море послать погулять и для обучения посмотреть другие государства, как и протчие европские принцы посылаютца…».
Что касается показаний Девиера, то он говорил разное: сначала у него был проект короновать одну Анну Петровну, потом возникла идея посадить на престол обеих сестер сразу. Толстой же все отрицал, выражал верноподданнические чувства: «Все то положим на волю Божию, и, кого Бог учинит наследником, тому мы должны служить верно». Но потом Петр Андреевич все-таки признался, что они с Бутурлиным много раз об этом говорили и в конечном итоге «желали, чтоб ея императорское величество изволила учинить наследницею дочерь свою Елисавету Петровну».
С. Бунтман: Почему Елизавету?
А. Кузнецов: Ну, во-первых, молодая — ей проще вертеть. Во-вторых, незамужняя. Видимо, о способностях герцога Голштинского заговорщики были не очень высокого мнения, полагая, что он имеет большое влияние на свою супругу, поэтому его слово будет последним, а им этого совсем не хотелось. То есть совершенно прагматические соображения.
А дальше начинается просто бешеная судебная гонка. Первую половину дня 6 мая суд в полном составе слушал экстракты, затем поручил канцеляристам сочинить сентенцию. «Потом пополудни в 3-м часу, — это цитата из журнальной записи суда, — слушали вышеозначенной сентенции и, подписав своими руками, ездили все собрание во дворец для докладу по той сентенции ея императорскому величеству». Вслед за этим сказано, что «дан им имянной ея императорского величества указ за подписанием собственные ея императорского величества руки».
С. Бунтман: Что же было в сентенции?
А. Кузнецов: Главными зачинщиками были объявлены Девиер и Толстой, которых, «яко пущих в том преступников», было решено «казнить смертию»; генерала Бутурлина, лишив чинов и данных деревень, полагалось отправить в ссылку в дальние деревни; князя Ивана Долгорукова — «отлучить от двора и, унизя чином, написать в полевые полки»; Александра Нарышкина — лишить чина и отправить в деревню безвыездно; Андрея Ушакова за то, что не донес о слышанных разговорах относительно престолонаследия и сватовства, — отстранить от службы.
Правда, в указе, подписанном Екатериной 6 мая 1727 года, Толстому и Девиеру жизнь все же сохранили, определив при этом первому ссылку в Соловецкий монастырь, а второму — в Сибирь.
Итак, 13 июня 1727 года Петра Андреевича вместе с сыном отправили на Соловки. Спустя какое-то время в суд был вызван лейтенант Лука Перфильев для вручения ему запечатанного пакета с инструкцией. «На конверте написано тако: из Учрежденного суда инструкция лейб-гвардии Семеновского полку лейтенанту Луке Перфильеву запечатанная, которую по прибытии ему к городу Архангельскому роспечатать. А в Санкт-Петербурхе и в пути оную ему до помянутого города не роспечатывать».
Все секретно. Перфильев с командой прибыл в Архангельск в августе 1727 года. Но толку-то, что распечатал он конверт? Самостоятельно ознакомиться с содержанием инструкции он не смог, поскольку был неграмотен.
С. Бунтман: О, Боже!
А. Кузнецов: В результате это привело к определенным неприятностям. Но самое главное, что инструкция значительно ужесточила режим для заключенных. Если по указу 6 мая Толстому с сыном полагалось «в том монастыре отвесть келью и содержать их под крепким караулом», то, согласно инструкции, их надлежало «розсадить в том же монастыре по тюрьмам, а именно Петра Толстого в среднюю, а сына ево, Ивана, в тюрьму же, которая полехче». Указ 6 мая разрешал ссыльных «до церкви пущать за караулом же». Инструкция лишала их этой возможности: «…ис тех тюрем их никуды не выпускать и между собою видетца не давать». Только в случае если кто-либо из Толстых тяжело заболеет и пожелает исповедоваться, можно было допустить к ним «искусного и верного священника», рекомендованного архимандритом.
Естественно, в таких условиях отец с сыном прожили недолго. Первым, в конце 1728 года, умер Иван Петрович. Петр Андреевич скончался в 1729 году.