А. Кузнецов: В 1740 году на 48-м году жизни скончалась Анна Иоанновна. Своим преемником императрица назвала двухмесячного ребенка, своего внучатого племянника Иоанна Антоновича, а регентом при нем назначила Эрнста Бирона. Через некоторое время Анна Леопольдовна с фельдмаршалом Минихом арестовали Бирона и отстранили его от власти. Новым регентом была объявлена Анна Леопольдовна, мать императора.
Ну, а дальше — известные события 1741 года — переворот Елизаветы. Дщерь Петра Великого сначала намеревалась выдворить «Брауншвейгскую семью» из России (так было официально указано в манифесте, обосновывающем ее права на престол), но потом передумала, испугавшись, что за границей она будет опасна, и приказала посадить в тюрьму бывшую регентшу и ее мужа. Далее семья поменяет несколько крепостей, монастырей и прочих мест заточения и в конце концов окажется в Холмогорах под Архангельском. Стоит отметить, что маленький Иван будет полностью изолирован от родителей. Он будет находиться в том же архиерейском доме, что и они, за глухой стеной, но знать об этом никто из них не будет.
В 1756 году Иоанна Антоновича из Холмогор, как сейчас бы сказали, этапируют в Шлиссельбург. В крепости он, официально именовавшийся «известный арестант», будет находиться в полной изоляции.
В 1762 году, когда в результате известных событий у власти оказывается Екатерина, имя Иоанна Антоновича, которое, казалось бы, должно быть прочно забыто (уж сколько лет прошло!), неожиданно всплывает. Буквально через пару месяцев после переворота в Москве и Петербурге возникает дело, когда дворяне, причем принадлежащие к хорошо известной фамилии Хрущевы, начинают болтать, что надо бы незаконную немку сменить на законного императора Иоанна Антоновича. Главных смутьянов, естественно, казнят, второстепенных разошлют, но сама идея начнет витать в воздухе.
С. Бунтман: Не забыли, не совсем забыли Иоанна Антоновича…
А. Кузнецов: И в 1763 году двум офицерам-тюремщикам Иоанна Антоновича от Никиты Ивановича Панина поступает следующая инструкция: «Ежели, паче чаяния, случится, чтоб пришел с командою или один, хотя бы офицер, без именного за собственноручно ея императорского величества подписанием повеления или без письменного от меня приказа и захотел арестанта у вас взять, то онаго никому не отдавать и почитать все это за подлог или неприятельскую руку. Буде же так оная сильна будет рука, что спастись не можно, то арестанта умертвить, а живаго никому его в руки не отдавать».
С. Бунтман: Да уж. Здесь многое наводит на размышления. Во-первых, кто такой Никита Иванович Панин?
А. Кузнецов: Граф Никита Панин — наставник великого князя Павла Петровича. Да, он не второе лицо в Российской империи, не канцлер, не президент Юстиц-коллегии и так далее, но тем не менее инструкцию его соблюдут.
С. Бунтман: Кто-то конкретно?
А. Кузнецов: Да. Капитан Власьев и поручик Чекин, два немолодых офицера, выслужившихся из, что называется, низов. Именно они в июле 1764 года исполнят все предписания Панина.
С. Бунтман: Хотелось бы заметить, что инструкция все же должна быть более широкой, охватывать, скажем так, массу возможностей. А тут…
А. Кузнецов: Да. Складывается такое ощущение, что автором прописан определенный сценарий: «чтоб пришел с командою или один», «будет рука, что спастись не можно, то арестанта умертвить» и так далее. Но ведь именно так и будет: придет один офицер, потом позовет солдат, продемонстрирует, что рука сильна, и тогда офицеры-тюремщики Иоанна Антоновича убьют.
И еще (самое интересное): когда в декабре 1763 года Власьев и Чекин Христом Богом просят, чтобы их от караульной службы освободили (им уже надоело, они сами практически арестанты), им говорят: «Не волнуйтесь. Будете вознаграждены. Потерпите немного до лета следующего года».
С. Бунтман: Еще один намек?
А. Кузнецов: Да. То есть дата уже практически определена.
Теперь о подпоручике Мировиче. Для начала — небольшой документ. Это второе и последнее прошение Мировича на имя Екатерины II: «Августейшая монархиня, всемилостивейшая императрица и государыня! Вашего Императорского Величества всеподданнейший и всенижайший раб устремился по самой истиности поднесть сие написанное Вашему Императорскому Величеству, а особливо принудили меня несносности трех не имущих родных сестер моих, которые в девичестве в Москве странствуют и на себе всю бедность как пред сим сносили, так и поныне носят единственно от давнего приключения злосчастного и вредного нам предка нашего, о котором, нынешнего года января 10-го, я и дядя мой титулярный советник Григорий Мирович подавали через господина действительного статского советника Теплова Вашему Императорскому Величеству нижайшую челобитную, в коей просили об отдаче нам отписанных в Малой России деревень во время измены Мазепы от бабки нашей полковницы Переяславской Пелагеи Мировичевой в Переяславском же полку, — которую Ваше Императорское Величество и повелели сенату рассмотреть, и по справкам в правительствующем сенате не иное что в пользу нашу оказалось, как в реченной измене преступление дяди нашего генерального бунчужного Федора Мировича, чего для правительствующий сенат за изображенными обстоятельствами нам отдачи не учинил, а определил доложить Вашему Императорскому Величеству; на что воспоследовала прошедшего апреля 13-го и Вашего Императорского Величества собственноручная конфирмация следующая: «По прописанному здесь просители никакого права не имеют, и для того надлежит сенату отказать им».
С. Бунтман: Слог, конечно, замечательный, но понять все это крайне сложно.
А. Кузнецов: Согласен. Итак, дедушка Мировича, переяславский полковник, присоединился к Мазепе, когда тот перешел на сторону шведов. Всем известно, как Петр I горячо к сердцу принял измену гетмана, поэтому всем его соратникам досталось по полной. Отец Мировича, находясь на российской службе, тайно съездил к родственникам в Польшу, за что был сослан в Сибирь, где Василий, собственно, и родился. И вот в прошении он хлопочет о возвращении имений, отнятых у деда. Данное дело в 1744 году ушло в Сенат. Двадцать лет Сенат этот вопрос «смаковал»…
С. Бунтман: Достаточно типичная ситуация.
А. Кузнецов: Да. Но продолжим: «Вашему Императорскому Величеству со всеподданнейшим моим объяснением и с прошением осмелился, исключая себя, потому что в службе Вашего Императорского Величества по моему чину я получаю жалование, а единственно подношу сие для трех не имущих девиц сестр моих, которые уже имеют полные лета, а именно: Прасковья — двадцать лет, Аграфена — девятнадцать, Александра — шестнадцать и нигде оные не имеют как в Великой России, ни одной души, так и в Малой ни двора, — для их необходимости Ваше Императорское Величество, всемилостивейшую государыню, всемилостивейше прошу из отписанных от нас в Малой России в Переяславском полку деревень или хотя пенцыон из доказанного всюду Вашего Императорского Величества великодушия им повелеть пожаловать.
Великой государыни, Вашего Императорского Величества всеподданнейший и нижайший раб Смоленского пехотного полка подпоручик Василий Яковлев сын Мирович.
Апреля дня 1764 года».
И 9 июня 1764 года на докладной записке, приложенной к просьбе, собственноручная резолюция императрицы: «Довольствоваться прежней резолюцией. Екатерина».
То есть решение состоялось не в пользу Мировича. Интересно, что в мае, еще не дождавшись ответа на свое второе прошение, он вступает со своим достаточно близким приятелем, офицером, поручиком Великолуцкого полка Аполлоном Ушаковым в заговор, цель которого — освободить государя-императора Иоанна Антоновича. Говорят, что друзья не только поклялись друг другу, но и на всякий случай отслужили по себе заупокойную панихиду.
Ну, а дальше с Ушаковым происходит очень любопытная история: его посылают в командировку в Смоленск доставить 15 тысяч казенных денег.
С. Бунтман: Много.
А. Кузнецов: Очень много. Точнее посылают соответствующего чиновника, а при нем поручика Ушакова для охраны. По дороге Ушаков заболевает. В одной из деревень он сляжет, а его товарищ поедет с деньгами дальше. Из Смоленска, на обратном пути, он заедет за Ушаковым, а ему скажут: «Ваш товарищ выздоровел и своим ходом отправился в Петербург».
С. Бунтман: Странная история. Чего это он в Петербург отправился один? За это ведь и наказать могут. Какая-то удивительная неосторожность.
А. Кузнецов: Согласен. Так вот, когда его товарищ будет проезжать по территории нынешней Псковской области, то узнает, что в деревне Опоки пару недель назад при переправе через речку затонула карета, в которой были обнаружены шпага с золотым темляком и 8 рублей денег. Рядом с каретой было найдено тело офицера. Заподозрив, что это Ушаков, его товарищ распорядился об эксгумации (тело офицера уже похоронили). Достали. Убедились, что да, Ушаков. Утонул. Несчастный случай. Но лекарь, который вел протокол, написал, что тело начало разлагаться, поэтому точно установить, есть ли на нем какие-то посторонние следы, он не может. Ну, на виске была небольшая рана, причиненная непонятно чем. Конечно, она могла образоваться при ударе: карета начала переворачиваться, и Ушаков стукнулся, скажем, о какую-то деталь внутренней обшивки.
С. Бунтман: Может быть. Разве отличишь?
А. Кузнецов: Да никак. Но запомним вот эту странную смерть человека, с которым Мирович состоял в сговоре. Все бы, может, и ничего, но дальше тоже все будет очень необычно.
Например, когда произойдут известные события, то императрица Екатерина II не поленится лично написать манифест по этому вопросу (напомним, что прошло уже два года после ее восшествия на престол): «Императрицы Екатерины II об умерщвлении принца Иоанна Антоновича. Божией милостью Мы, Екатерина II Императрица и Самодержица Всероссийская и прочая, и прочая, и прочая объявляем во всенародное известие. Когда всего Нашего верноподданного народа единодушным желанием Бог благоволил Нам вступить на престол Всероссийский, и Мы, ведая в живых еще находящегося тогда принца Иоанна, рожденного от принца Антона Брауншвейг-Вольфенбюттельского и от принцессы Анны Мекленбургской-Шверинской, который был на некоторое время (как всему свету известно) незаконно во младенчестве определен ко Всероссийскому Престолу Императором, и в том же еще сущем младенчестве советом Божиим низложен на веки, а Скипетр законнонаследный получила Петра Великого дочь, Наша Вселюбезнейшая Тетка, в Бозе почившая Императрица Елизавета Петровна; то первое нам было по принесении хвалы Богу всемогущему желание и мысль по природному Нашему человеколюбию, чтоб сему судьбою Божиею низложенному человеку сделать жребий облегченный в стесненной его от младенчества жизни. Мы тогда же положили сего принца видеть, дабы узнав его душевные свойствы и жизнь его по природным его качествам и по воспитанию, которое он до того времени имел, определить спокойную. Но с чувствительностью Нашею увидели в нем кроме весьма ему тягостного и другим почти невразумительного косноязычества лишение разума и смысла человеческого. Все бывшие тогда с нами видели, сколько Наше сердце сострадало жалостию человечеству. Все напоследок и то увидели, что Нам не оставалося сему несчастно-рожденному, а несчастнейше еще возросшему иной учинить помощи, как оставить его в том же жилище, в котором Мы его нашли затворенного, и дать всяческое человеческое возможное удовольствие; что и делом самим немедленно учинить повелели, хотя при том чувства его лучшего в том состоянии против прежнего уж и не требовали, — ибо он не знал ни людей, ни рассудка не имел доброе отличить от худого, так как и не мог при том чтением книг жизнь свою пробавлять, а за едино блаженство себе почитал довольствоваться мыслями теми, в которые лишение смысла человеческого его приводило. Но дабы кто злоухищренный для своих каких-либо видов не покусился иногда его обеспокоить или каким предприятием в обществе мятеж произвести, повелели Мы поставить при нем караул надежный и определить к нему верных и честных гарнизонных двух офицеров, а именно: капитана Власьева и поручика Чекина, которым и самим по долговременной военной службе и изнуренном здоровье, а при том и неимуществу, надобно было дать вместо награждения покой и пропитание до конца их жизни. Сим двум офицерам Мы повелели его также призирать и соблюдать. Но не могли однако же избегнуть зла и коварства в роде человеческом чудовища, каковый ныне в Шлиссельбурге с отчаянием живота своего в ужасном своем действии явился. Некто подпоручик Смоленского пехотного полку малороссиянец Василей Мирович, первого изменника с Мазепою Мировича внук, по крови своей, как видно Отечеству вероломный, провождая свою жизнь в мотовстве и распутстве, и тем лишась всех способов к достижению чести и счастья, напоследок отступил от Закона Божьего и присяги своей Нам принесенной, и не зная, как только по слуху единому о имени принца Иоанна, а тем меньше о душевных его качествах и телесном сложении, сделал себе предмет, через какое бы то ни было в народе кровопролитное смятение, счастье для себя возвысить…».
С. Бунтман: Интересно, а откуда Мирович узнал, что Иоанн Антонович в Шлиссельбурге?
А. Кузнецов: Хороший вопрос. Следствие тоже спросило его об этом. А он дал абсолютно невразумительный ответ, что, якобы, об этом ему поведал барабанщик.
С. Бунтман: Ну и?
А. Кузнецов: «Барабанщик, так барабанщик, — решило следствие. — Поскольку разыскать его не удается, то, дескать, и Бог с ним. Что теперь поделаешь?»
Но продолжим цитировать манифест Екатерины: «А злодей напротив того, сим ударом столь сильно сам поражен стал, что, увидев мертвое пред собою тело и себя причиною его смерти, в тот момент познал свою дерзость и злодейство, а потом раскаяние тут же на месте учинил перед теми солдатами, которых он сам одним прежде часом лестно приводил на свое злодейство…».
Что здесь описывается? События 4 июля. Дело в том, что накануне Мирович зачем-то признался, точнее поделился своим планом и своими соображениями ни с кем иным, как с капитаном Власьевым, по сути начальником охраны Иоанна Антоновича. Тот обо всем сообщил коменданту. Вместе они посылают гонца, причем посылают его довольно медленным водным путем. А тем временем Мировичу через третье лицо велено передать, что, дескать, у коменданта находится капитан Власьев. То есть тем самым ему дают понять, что Власьев пошел докладывать начальству.
С. Бунтман: Так.
А. Кузнецов: То есть его провоцируют на немедленное выступление. И он легко провоцируется, понимая, что за ним в любом случае явится арестная команда. Он поднимает солдат, зачитывает им некий манифест то ли от своего имени, то ли от лица Екатерины (в приговоре будет сказано, что воззвание было от лица государыни), после чего они идут штурмовать внутренние покои.
Дальше объяснение такое: увидев, что обороняющихся в крепости немало, Мирович велел выставить против внутренней охраны шестифунтовое орудие (то есть 30 охранникам хватило бы одного-двух выстрелов). А далее все в полном соответствии с инструкцией Панина, которая, по сути, стала предсказанием того, что будет через полгода. Обнаружив, что «оная сильна будет рука, что спастись не можно», капитан Власьев зарубил несчастного Иоанна Антоновича.
Возвращаясь к манифесту, который завершается такими словами: «Мы повелели здешней дивизии генерал-поручику Веймарну там же на месте произвести следствие, которое он, окончив вопросами, ответами, свидетельствами, уликами и напоследок признанием самого злодея, Нам ныне подал. Мы, усмотря великость злодейства, сколь много оное интересует целое Наше Отечество во внутреннем его спокойствии, посылаем сие дело на суд Нашему Сенату, повелевая ему купно с Синодом, призвав первых трех классов персон с Президентами всех Коллегий, выслушать оное от генерал-поручика Веймарна, яко производителя всего следствия, и заключить в силу государственных законов сентенцию, которую подписав обще всем, взнести к Нам на конфирмацию».
То есть сценарий судилища уже прописан.
Стоит отметить, что это был первый случай, когда собирался Верховный уголовный суд. Он состоял из Сената, Синода, чиновников первых трех классов и президентов всех коллегий. Это было большое собрание, несколько десятков человек. Сначала суд запросил у императрицы инструкции по порядку судопроизводства, для чего послал к ней целую комиссию из знаменитых людей: Разумовский, Бутурлин, Шаховской, Вяземский, Фермор, Талызин. Екатерина дала инструкции голосовать по старшинству, решение принимать большинством голосов, обо всем советоваться. Для того, чтобы определить, все ли показания даны истинно, Мировича и солдат вызывают в суд. Они должны принести присягу, что все, сказанное ими, — чистая правда, что более ничего добавить они не имеют. Это важно. Солдаты показывают, что их поднял Мирович. Тот в свою очередь говорит, что ни с кем в заговоре не состоял, открыто признается, что был обижен на императрицу за то, что она не вернула ему имение.
Далее слушают мнение барона Александра Ивановича Черкасова о произведении Мировичу пытки. Большинство голосует «за». Запрашивают Екатерину. Та велит пытки не применять. В конце концов: «Сентября 3-го дня, въ разсужденіи томъ, что Мировичь по скованіи его началъ плакать, не приіпелъ ли въ какое раскаяніе, собраніе определило еще его увещевать преосвящеяному Афапасію Ростозскому, графу Александру Борисовичу Бутурлину, князю Александру Михайловичу Голицыну и барону Александру Ивановичу Черкасову, что ими и исполняемо, и что показалъ, письменно объявлено».
То есть к Мировичу послали четырех человек, среди которых был высокопоставленный священнослужитель. С какой целью? Увещевать. О чем — неизвестно. Но, видимо, о том, чтобы он что-то еще открыл.
«6-го дня собраніе определило: къ Мировичу для показанія допустить священника». (Может, на исповеди что скажет).
А. Кузнецов: 9-го «съ прописаніемъ изъ сего дела обстоятельствъ подписана сентенція и формуляръ публичному указу, при которомъ она публикована. Того жь числа сделано опреледеніе о припечатаніи къ сентенціи и даннаго отъ присутствовавших въ томъ собраніи духовныхъ персонъ голоса».
Кстати, о духовных персонах. Интересно, но именно в этом деле появляется формулировка, которая потом будет фигурировать во всех определениях Верховного уголовного суда: «В том же журнале записано объявленіе членовъ святейшего Синода, что они послушаніи того дела, увидя собственное признаніе преступниковъ, согласуютъ, что они достойны казни, и какая по тому заключена будетъ сентенція, отъ оной не отступаются, но какъ они духовного чина, то къ подписанію на смерть не могутъ».
И далее: «10-го сентября сделано определеніе, чтобъ 15-го при экзекуціи публично учинить и эшафотъ…» и так далее.
Приговор: «Василий Мирович 1) хотел и старался низвести с престола императрицу, лишить прав наследника ея, возвести Иоанна, причем хотел уничтожить всех противящихся его намерениям. 2) Поводами к сему было то, что не имел свободного доступа во дворец, не получил отписных его предка имений, наконец, хотел себе составить счастье. 3) Обще с поручиком Великолуцкого пехотного полка Аполоном Ушаковьм давал в церквах разные обеты, призывая Бога и Богородицу себе на помощь. 4) Сочинил и написал от имени Императрицы указ. Своей же рукой писал и другие возмутительные сочинения, наполнив их неизречимыми непристойностями против императрицы. 5) Разными хитростями вовлек и опутал других несмысленных и простых людей в свои сети, иных лестью, других обманом иных насильством, стращая смертию, и с сими людьми сделал нападение. Из ружей стрелял. Пушку наводил. Коменданта Бередникова, уязвя, арестовал. 6) Был причиною приневольной смерти принца Иоанна, в чем сам признался. По сему приговариваем отсечь Мировичу голову, оставить тело на позорище народу до вечера, а потом сжечь оное купно с эшафотом». Что и было учинено 15 сентября 1764 года.
А. Кузнецов: Есть две альтернативные конспирологические версии. Первая — что за всем этим стоит Екатерина. Хотя многое здесь не вяжется. Зачем? Прошло уже два года. Да и тише все это можно было сделать. Как-то не похоже.
Вторая — это братья Панины. Если это так, то Никита, безусловно, — мозг всей этой истории. Зачем? Возможно, таким образом он пытался поколебать Екатерину и своего любимого воспитанника Павла пододвинуть поближе к трону.