Руки Анны Ахматовой Гумилёв добивался несколько лет. Из-за отказов несколько раз предпринимал попытку самоубийства. В 1910-м поэтесса наконец ответила согласием, и пара обвенчалась. Спустя 2 года после свадьбы Гумилёв влюбился в другую женщину. После начала Первой мировой войны Николай Степанович записался добровольцем в армию, в 1915-м почти ежедневно участвовал в разведывательных разъездах. О военных испытаниях он рассказывал супруге в письмах.
6 июля 1915 года, Заболотце
Дорогая моя Аничка,
наконец-то и от тебя письмо, но, очевидно, второе (с сологубовским), первого пока нет. А я уж послал тебе несколько упреков, прости меня за них. Я тебе писал, что мы на новом фронте. Мы были в резерве, но дня четыре тому назад перед нами потеснили армейскую дивизию и мы пошли поправлять дело. Вчера с этим покончили, кое-где выбили неприятеля и теперь опять отошли валяться на сене и есть вишни. С австрийцами много легче воевать, чем с немцами. Они отвратительно стреляют. Вчера мы хохотали от души, видя, как они обстреливали наш аэроплан. Снаряды рвались по крайней мере вёрст за пять от него. Сейчас война приятная, огорчают только пыль во время переходов и дожди, когда лежишь в цепи. Но то и другое бывает редко. Здоровье моё отлично.
Ну и задала же ты мне работу с письмом Сологубу. Ты так трогательно умоляла меня не писать ему кисло, что я трепетал за каждое моё слово — мало ли что могло причудиться в нём старику. Однако всё же сочинил и посылаю тебе копию. Лучше, правда, не мог, на войне тупеешь.
Письмо его меня порадовало, хотя я не знаю, для чего он его написал. А уж наверно для чего-нибудь! Впрочем, я думаю, что оно достаточная компенсация за его поступки по отношению лично ко мне, хотя желанье «держаться подальше от акмеистов» до сих пор им не искуплено.
Что же ты мне не прислала новых стихов? У меня кроме Гомера ни одной стихотворной книги, и твои новые стихи для меня была бы такая радость. Я целые дни повторяю «где она, где свет весёлый серых звёзд её очей» и думаю при этом о тебе, честное слово.
Сам я ничего не пишу — лето, война и негде, хаты маленькие и полны мух.
Целуй Львёнка, я о нём часто вспоминаю и очень люблю.
В конце сентября постараюсь опять приехать, может быть, буду издавать «Колчан». Только будет ли бумага, вот вопрос.
Целую тебя, моя дорогая, целуй маму. и всех.
Твой всегда Коля.
16 июля 1915 года
Дорогая Аничка,
пишу тебе и не знаю, в Слепнёве ли ты или уже уехала. Когда поедешь, пиши мне с дороги, мне очень интересно, где ты и что делаешь.
Мы всё воюем, хотя теперь и не так ожесточённо. За 6-е и 7-е наша дивизия потеряла до 300 человек при 8 офицерах, и нас перевели вёрст за пятнадцать в сторону. Здесь тоже беспрерывные бои, но много пехоты и мы то в резерве у неё, то занимаем полевые караулы и так далее.
Здесь каждый день берут по нескольку сот пленных германцев, а уж убивают без счёту, здесь отличная артиллерия и много снарядов. Солдаты озверели и дерутся прекрасно.
По временам к нам попадают газеты, всё больше «Киевская Мысль», и не очень поздняя, сегодня, например, от 14-го.
Погода у нас неприятная: дни жаркие, ночи холодные, по временам проливные дожди. Да и работы много — вот уж 16 дней ни одной ночи не спали полностью, всё урывками. Но, конечно, несравнимо с зимой.
Я всё читаю Илиаду: удивительно подходящее чтенье. У ахеян тоже были и окопы и загражденья и разведка. А некоторые описанья, сравненья и замечанья сделали бы честь любому модернисту. Нет, не прав был Анненский, говоря, что Гомер как поэт умер.
Помнишь, Аничка, ты была у жены полковника Маслова, его только что сделали флигель-адъютантом.
Целую тебя, моя Аня, целуй маму, Лёву и всех: погладь Молли.
Твой всегда Коля.
Курры и гуси!
Авторская орфография и пунктуация сохранены