С.БУНТМАН: Добрый вечер! Сегодня у нас очень важное, знаменательное дело, потому что вы сто миллионов пятьсот тысяч раз видели в кино, как хорошие, какие-то преисполненные долга американские полицейские вместо того, чтобы надавать по шеям сразу и по разным другим частям тела, говорят, что — ну, можете хранить молчание, все ваши слова могут быть использованы против вас, вы имеете право не свидетельствовать и как там дальше, и, в общем, теряют драгоценное служебное время. Сегодня будет о том, откуда это дело пошло.
А.КУЗНЕЦОВ: Сейчас Андрей Меликов, который сегодня наш видеорежиссёр, нам покажет первую картинку, а я пока зачитаю вам всем ваши права — правда, в Америке.
С.БУНТМАН:Да, хорошо. Я вот так вот не буду уже, уже лежать на капоте я не буду. Вот.
А.КУЗНЕЦОВ: Это важно, да. «Вы имеете право хранить молчание. Всё, что вы скажете, может и будет использовано против вас в суде. Ваш адвокат может присутствовать при допросе. Если вы не можете оплатить услуги адвоката, он будет предоставлен вам государством. Вы понимаете свои права?». То есть полицейский не только обязан их зачитать, но и удостовериться в том, что его поняли.
С.БУНТМАН: Да. Понимаю, говорит человек, уже лежащий на капоте, да.
А.КУЗНЕЦОВ: Не всегда. Вот насчёт лежащий на капоте — тут есть интересное исключение, но чуть позже мы о нём поговорим. Картинка, которую вы видите, — это полицейская карточка с напечатанным на ней текстом так называемого правила Миранды, а поверх идёт автограф самого Эрнесто Миранды, и проставлена дата принятия Верховным судом этого исторического решения.
Дело в том, что, забегая вперёд, отсидев часть срока, которую он всё-таки получил, несмотря на решение Верховного суда, за те преступления, которые он, видимо, совершил, Миранда, выйдя на свободу, некоторое время зарабатывал в том числе и тем, что продавал свои автографы на карточках с этими самыми правилами. Это было в начале 1970-х годов. Брал он по 10 долл. за автограф, что по тем временам было очень неплохим, прямо скажем, приработком. Два-три автографа в день — и, в общем, можно выпивать и закусывать практически quantum satis.
Нам, живущим в нашей федерации со всей её спецификой, трудно понять — даже, в общем, много почитав, посмотрев тех же самых американских юридических фильмов, которых множество, в том числе и очень высокого уровня, — нам трудно себе представить всё-таки, в какой степени штаты самостоятельны и как последовательно они держатся за свою самостоятельность во многих вопросах. Чтобы хотя бы для затравки понять степень этой самостоятельности, такой пример: представьте себе, что федеральная полиция — прекрасно нам известное Федеральное бюро расследований — появилась только в 20-м веке, хотя её необходимость была очевидна с первых лет существования нового независимого государства, но Штаты упорно возражали, потому что полиция — вот полиция штата. И когда говорили «ну хорошо, а как же быть, если преступник совершил преступление в нескольких штатах?», то отвечали «ничего, будут координировать свои действия полиции этих штатов». И только 20-й век с целым рядом очень веских аргументов в пользу того, что необходима наряду с полицией штатов федеральная полиция, привёл в конечном итоге к созданию Федерального бюро расследований, которое в принятии правила Миранды сыграет свою очень важную роль.
С.БУНТМАН: Да, но ведь, если я не ошибаюсь, далеко не все преступления находятся в юрисдикции федеральной, то есть Федерального бюро расследований.
А.КУЗНЕЦОВ: Нет, конечно! Большинство не находится. И, собственно, классическая фраза из почти любого американского полицейского боевика, когда ночь, труп, дождь, значит, там, десяток машин с этими самыми, с люстрами мигающими, шериф с квадратной челюстью задумчиво стоит над трупом, и тут появляются люди в одинаковых плащах, белых рубашках и чёрных галстуках, и он сквозь жвачку говорит «а что здесь делают федеральные агенты? Это дело полиции штата!», это действительно сложнейший комплекс вопросов, и, собственно говоря, насколько — я не знаю, какое там соотношение по количеству. Но Федеральное бюро расследований рассматривает, я бы уверенно сказал, «меньшую часть дел», если бы к их ведению не относился такой безусловно чрезвычайно многочисленный вид преступности, как наркотики. Вот наркотики — это федеральное преступление. А поскольку…
С.БУНТМАН: То есть даже, даже когда кого-то на углу хватают — это всё равно?
А.КУЗНЕЦОВ: Это федеральное преступление, да, и, собственно говоря, вот те люди, которые в штатском, которые сидят в машинах, припаркованных в районах, где особенно активно впаривают косяки и прочие, значит, эти самые, вещества — это федеральные агенты. То есть полицейский полиции какого-то штата может произвести задержание, но дело будет вести Федеральное бюро расследований.
Кроме этого, Федеральное бюро расследований расследует, как я уже упоминал, дела, которые выходят за пределы штата. В богатой биографии Эрнесто Миранды будет такое дело, я тоже об этом упомяну. Например, в «Молчании ягнят» именно поэтому занимается делом преступника ФБР — потому что преступления совершены в нескольких штатах. Кроме того, к ведению ФБР относится контрразведывательная деятельность, ряд других преступлений, где объектом посягательства являются Соединённые Штаты в целом, а не отдельный штат. Но подавляющее большинство преступлений — это, конечно, грабежи, разбои, убийства, так сказать, кражи и всё прочее — а это полиция штата, если там нет вот этих, так сказать, указанных вещей.
И надо понимать, что такое американский суд. Ну, это нам понять легче, потому что опять-таки, в любом фильме, где есть суд, обязательно судья пару раз нам напомнит, что он американский судья, а не просто, там, ерунда какая-нибудь в мантии. Не в моём суде, сэр. Не в моей камере. Мои присяжные этого слушать не будут, да? Американский судья — царь, бог, воинский начальник и, так сказать, в своём суде только закону, да, никакой президент США ничего, вот конституция, законы, в той степени, в которой они относятся к данному разбирательству — это да, а вот всё остальное, так сказать, он видал в гробу. Поэтому любое вмешательство Верховного суда США в те дела, где судебная система штата считает, что это дело никак за границы штата не выходит, они, в общем, воспринимались на протяжении конца 18-го, всего 19-го и начала 20-го веков чрезвычайно болезненно. Они и сейчас иногда воспринимаются болезненно. Другое дело, что за прошедшие десятилетия Америка, в общем, привыкла к тому, что Верховный суд США — это орган с необычайно высокой репутацией. Ему стали больше доверять. Если раньше на него смотрели — а, вот федералы, всё. Ну, как-то завоевали вот эти девять судей, завоевали определённое уважение.
Вот сейчас в дни, когда, значит, наша передача выходит, в Израиле продолжаются мощнейшие протесты, связанные с тем, что судебная реформа, предпринятая правительством Нетаньяху, она, в частности, ограничивает возможность Верховного суда осуществлять судебный контроль за законодательной деятельностью. Уверен, что если бы что-то похожее, похожая реформа в Соединённых Штатах была бы анонсирована, то и в Америке такие протесты были бы чрезвычайно массовыми, хотя, конечно, есть и американцы, которые говорят «а, нечего Верховному суду влезать, пусть разбираются штаты».
В 20-м веке американское правосудие было по многим позициям несвободно от нареканий, особенно на местном уровне, и в 1930-е годы возникло довольно серьёзное движение борцов за гражданские права, которые обращали внимание на то, что американским гражданам не всегда на практике гарантировано соблюдение их прав в отношении следствия, в отношении суда, особенно если эти граждане по каким-то неформальным признакам попадают, что называется, в зону риска. Ну, я думаю, лучшей иллюстрации, чем великий роман «Убить пересмешника», просто представить себе невозможно.
Не случайно, что-то, что потом вылилось в дело «Эрнесто Миранда против штата Аризона», началось в 1936 году, в деле «Браун против Миссисипи». Миссисипи совершенно не случайно, да? Миссисипи — это квинтэссенция Юга. И вот там имело место дело, когда некий Рэймонд Стюарт, плантатор — белый, естественно, потому что плантатор другим в Миссисипи быть не может, — был убит в 1934 году. И по подозрению в его убийстве были арестованы три темнокожих фермера, которые арендовали землю у этого человека. Было заподозрено, что они там что-то не поладили на почве бизнеса. На суде они отказались от признаний, которые были сделаны на предварительном следствии в полиции, и рассказали о том, каким образом это следствие велось. Там совершенно жуткие свидетельства о том, что один из судей Верховного суда штата Миссисипи, который будет в апелляционном порядке это дело рассматривать, говорил о средневековье, о том, что это полное ощущение, что вот этот текст — он из какой-то камеры инквизиции… Потому что там их, в полицейском участке, раздели, били форменными ремнями с пряжками до состояния практически бессознательного. То есть из них выбили показания классически.
Несмотря на это, суд их осудил: осудил их окружной суд, подтвердил — устоял этот приговор в апелляции в Верховном суде штата Миссисипи. И тогда впервые в подобного рода дела вмешался Верховный суд США. На каком основании? На том основании, что нарушены конституционные права граждан США. Казалось бы, очевидно: нарушены конституционные права граждан США. Но дело в том, что любой человек, который держал в руках американскую конституцию, он, наверное, представляет себе — в общем, ну, понятно: документ конца 18-го века, — насколько многие вещи сформулированы, достаточно либо общо, либо неточно, либо двусмысленно. Слушайте, ну отцы-основатели США и так сделали великое дело, написав этот текст, который вот уже почти два с половиной столетия, пусть есть несколько десятков поправок, но тем не менее, всё равно текст-то остаётся…
С.БУНТМАН: Ну, поправки важные, принципиальные.
А.КУЗНЕЦОВ: Поправки важнейшие. Более того, первые десять были сделаны практически сразу — так называемый «Билль о правах» — две из них сегодня будем поминать. Так вот, в ситуации 1936 года суд зацепился за 14-ю поправку. Она тоже не новенькая: это одна из тех поправок, которые были приняты сразу после окончания Гражданской войны, 1868-й год, по-моему. И первый раздел… Она большая, эта поправка. Первый раздел этой 14-й поправки гласит следующее: «Все лица, родившиеся или натурализованные в Соединённых Штатах и подчинённые юрисдикции оных, являются гражданами Соединённых Штатов и штата, в котором они проживают». Понятно: когда случилась Гражданская война и когда мятежные штаты Конфедерации говорили о праве на выход, это в том числе и подразумевало, что граждане штатов могут не считать себя гражданами США. И вот 14-я поправка, она, так сказать, устраняет это абсолютно однозначным образом. «Ни один штат не должен издавать или применять законы, которые ограничивают привилегии и льготы граждан Соединённых Штатов. Равно как ни один штат не может лишить какое-либо лицо жизни, свободы или собственности без надлежащей правовой процедуры либо отказать какому-либо лицу, в пределах своей юрисдикции, в равной защите закона». Дело в том, что, несмотря на то, что есть какие-то вещи, даже упомянутые в Конституции — ну, например, право на суд присяжных. В 6-й поправке, в том самом «Билле о правах», — в 6-й поправке прямо сказано, что, значит, граждане США имеют право на разбирательство их дела судом присяжных в тех случаях, которые отнесены сюда законом. Но у каждого штата есть право, скажем так, многие конкретные вопросы, связанные с судом присяжных, решать по-своему. Например, даже количество присяжных: вот мы привыкли к тому, что присяжных 12.
С.БУНТМАН: Мужчин, женщин и…
А.КУЗНЕЦОВ: Да. Сначала только мужчин…
С.БУНТМАН: …других форм жизни.
А.КУЗНЕЦОВ: …потом появились и женщины, да, и другие формы жизни. Но дело в том, что — хотя действительно, как правило, присяжных двенадцать, — но есть специальное разъяснение Верховного суда, что, в принципе, это просто дань традиции и что, с точки зрения Верховного суда, любое разбирательство судом присяжных, если этих присяжных не менее шести человек, не противоречит конституции. То есть штат волен решать — шесть, двенадцать, восемнадцать — это, так сказать, его дело, да? Вот, собственно, по этому самому делу «Браун против Миссисипи» один из судей Верховного суда, Чарльз Хьюз, он и сформулировал, что, если какой-либо штат в состоянии обойтись без суда присяжных, — потому что штат ещё решает, какие именно дела подсудны суду присяжных, да, не все же, — это ещё не значит, что вместо рассмотрения дела в суде нужно устраивать ордалии, то есть судебные испытания. Дыба и камера пыток — плохая замена свидетельским показаниям в суде. Использование полученных подобным образом показаний в качестве основы для выдвижения обвинения и вынесения приговора представляло собой чистой воды отрицание принципа надлежащей правовой процедуры.
Значит, на что здесь замахнулся Верховный суд? Он замахнулся на то, что есть вещи, которые должны единообразно решаться на территории США, потому что они относятся к базовым правам и базовым принципам. В данном случае — базовые принципы правосудия. Дальше, уже после Второй мировой войны, разворачивается серьёзная дискуссия, которая обостряется в разных судах в разных конкретных процессах, о том, что такое давление во время следствия либо судебного разбирательства. В том, что физическое насилие является недопустимым давлением, и доказательства, полученные при помощи такого насилия, не могут признаваться законными доказательствами, — до этого договорились быстро. Собственно, то безобразие, которое устроили в Миссисипи, оно уже тогда было незаконным. Но дело в том, что после Второй мировой войны постепенно, всё больше и больше, начинает завоёвывать умы мысль о том, что давление не обязательно должно быть, а — физическим и даже не обязательно должно быть прямым. То есть, вот, даже психологическое давление не обязательно должно быть прямым. Ну, что такое прямое давление? Признайся, а не то хуже будет; признайся, а не то получишь, там, пожизненное. Вот если ты признаешься… не признаешься, то, там, твоим подельникам будет плохо, или ещё что-нибудь. Это тоже прямое давление. Но может быть, и косвенное. Идея косвенного давления совершенно не так однозначно воспринимается обществом. В 1960-е годы достаточно уникальная складывается ситуация: формируется один из самых либеральных по своим убеждениям Верховных судов США.
С.БУНТМАН: Это в какое время, при ком?
А.КУЗНЕЦОВ: Это начинается при Эйзенхауэре, в середине 1950-х годов. Эйзенхауэру приписывают фразу… Я, правда, не нашёл железобетонных доказательств того, что он её произносил, вот. Эйзенхауэру приписывают фразу… Он же предложил в Верховный суд Эрла Уоррена, о котором сегодня пойдёт речь, — легендарного председателя вот этого самого либерального Верховного суда.
С.БУНТМАН: Это тот самый — комиссия Уоррена, что ли? Это его?
А.КУЗНЕЦОВ: Конечно, это тот самый. Собственно, я думаю, что подавляющему большинству наших слушателей имя Уоррена известно именно в связи с тем, что он возглавлял комиссию по расследованию убийства президента Кеннеди. Так вот, Эйзенхауэру приписывают фразу о том, что самая большая глупость в его жизни заключалась в том, что он назначил Уоррена в Верховный суд. Хотя Уоррен был от той же консервативной партии, что и Эйзенхауэр, и так далее. Но он… Дело в том, что он — удивительное сочетание — он либеральный консерватор. С одной стороны, он государственник — ну, например, в его жизни, когда он ещё не был судьёй Верховного суда, а был сначала прокурором Калифорнии, а потом стал её губернатором… Кстати говоря, по-моему, до сих пор единственный губернатор Калифорнии, который три срока просидел на этом посту, причём подряд. Так вот, в его биографии как раз в это время — это началось до войны, потом война — был такой некрасивый эпизод, и сам Уоррен потом в конце жизни говорил об этом как о своей ошибке, о том, что он раскаивается и так далее. Это история с интернированием японских… американских граждан японского происхождения в годы Второй мировой войны, когда их, в общем, переселили от побережья вглубь территории в лагеря, напоминавшие лагеря — цивилизованные, но всё-таки лагеря — для военнопленных. С этой точки зрения он государственник. Но он человек либеральных взглядов, и особенно в том, что касается права.
Так вот, сложился такой Верховный суд, который примет несколько чрезвычайно важных решений, ставших прецедентами для американского права. Если назвать три самых, наверное, знаменитых судебных прецедента этого состава Верховного суда, это «Браун против Совета по образованию»: прецедент, который признал незаконной расовую сегрегацию в школах — не так давно мы делали эту передачу. Второе дело будет касаться обязанности суда предоставить бесплатного адвоката не только в тех случаях, когда речь идёт о возможной смертной казни или даже просто тяжком преступлении. Ну, а третье — это вот дело Миранды, которое мы сегодня разбираем.
С.БУНТМАН: К делу Миранды теперь.
А.КУЗНЕЦОВ: К делу Миранды, да.
С.БУНТМАН: А… Прошу прощения, одна вещь. Консерватор — это не принадлежность к партии, потому что консерваторы есть и среди республиканцев, и среди демократов. То есть он был республиканцем, то есть той же партии, что и Эйзенхауэр, но при этом консерватором и либеральным государственником.
А.КУЗНЕЦОВ: Есть такое сочетание, да — либеральное крыло Республиканской партии. Так вот, сказать, что Эрнесто Миранда был не самым добропорядочным гражданином Соединённых Штатов даже из числа родившихся в 1941 году, в котором он родился, — это будет то, что американцы и англичане называют understatement, сильное преуменьшение, да? Значит, молодой человек — а он попадёт, так сказать, в руки полиции по тому делу, из которого, собственно, всё это вырастет — в возрасте 22 лет. Молодой человек к этим годам имел уже очень впечатляющий список конфликтов с законом.
Он родился в семье латиноамериканских корней, его мать довольно рано умерла, отец женился во второй раз. Мальчик с совсем юных лет был то, что называется трудным подростком. Среднюю школу, на тот момент девятилетнюю обязательную, закончить он не мог. Школу он часто прогуливал, с отцом и мачехой у него были очень плохие отношения. Значит, периодически из дома сбегал, где-то шлялся. В восьмом классе впервые попался уже, так сказать, с полицией имел дело — автомобильная кража, чего-то он спёр из машины. Значит, его (наш аналог) поставили на учёт сроком на год. Он этого не выдержал: в течение этого года он вломился в какой-то дом. В американском праве есть отдельный состав преступления — burglary, взлом. Проникновение в частное жилище, не обязательно даже украсть чего-нибудь: уже сам факт, что вы туда проникли, уже преступление. За это его на год отправили в специальную школу. Она называлась Industrial school for boys, но за этими вежливыми словами скрывается школа для малолетних правонарушителей, где их пытаются трудом привести в какое-то чувство.
С.БУНТМАН: Нет, ну у нас спецшкола тоже не всегда была. А лесная — не всегда живописность.
А.КУЗНЕЦОВ: Но лесная — это для ребят, слабых здоровьем, это другое совсем. Мне очень понравилось — меня вынесло в том числе на заметку в АИФ («Аргументах и фактах»). «Аргументы и факты» — конечно, вот, замечательное издание. Дойдя до этого эпизода, вот такое лирическое, значит, вливание было сделано автором статьи: «Возможно, окажись главой Промышленной школы Аризоны Антон Семёнович Макаренко, стал бы Эрнесто порядочным человеком и ударником труда. Однако таких учителей-новаторов в Америке не оказалось».
С.БУНТМАН: Хорошо работают ребята. Давно, я как-то отвык, надо снова привыкать.
А.КУЗНЕЦОВ: Да, не оказалось. На всю Америку не нашлось для Эрнеста Миранды Антона Семёновича Макаренко.
Собственно, представим нашего героя. Вот его фотография в полицейском участке. Значит, не нашлось на него Макаренко, он вышел в конечном итоге, со второй попытки, из этой школы, загремел ещё за что-то. В конечном итоге попал под федеральный суд, потому что угнал машину и пересёк границу штата, был задержан на территории другого штата. Вот пожалуйста, уже федеральное преступление. Несколько раз он попадал в каталажку и там сидел по несколько месяцев. Против него потом обвинения снимались, потому что, ну, полиция недорабатывала, да, не могла ему предъявить обвинения.
Обращает на себя внимание то, что среди этих обвинений два в основном, две тенденции — это грабежи и преступления с сексуальным подтекстом. Его явно совершенно тянет в эту сферу, причём тоже с преступными намерениями. Видимо, пытаясь как-то свою жизнь переиначить, он поступает в американскую армию. Продержится он там около года, и из этого года полгода он будет находиться в дисциплинарной воинской части. А за что он туда попадёт? А за всё то же самое: во-первых, он чего-то спёр, во-вторых, он неоднократно бывал в самоволке, а в-третьих, его поймали за вторжением в чужую личную жизнь, проще говоря — за подглядывания. На автомобильной парковке он подглядывал за парочками. И кто-то его на этом отловил, ему предъявили обвинение, потому что это тоже public offense. В общем, армия США сказала, что мы всякое можем и всякое видели, но вот этого нам не надо, и было приложено заключение армейского психолога (они уже появились в начале 1960-х), что это клиент не наш — с его, так сказать, патологиями он не может служить в армии Соединённых Штатов.
В конечном итоге он возвращается в свой родной штат Аризона, откуда он родом. Вроде, у него начинает налаживаться жизнь: у него устанавливаются прочные отношения с женщиной. Она, правда, замужем, не разведена, но с прежним мужем у неё нет отношений. В конечном итоге он попадается на сразу двух преступлениях, одно за другим. Опять же, первое — это разбойное нападение, второе — похищение и изнасилование. То есть некую девушку — в материалах дела она названа Лоиc Энн Джеймсон [Lois Ann Jameson] - известно, что ей 18 лет, но похоже, что это имя вымышленное, специально для того, чтобы скрыть жертву. И ни одной фотографии я найти не смог, то есть явно суд принял решение о том, что её имя, её жизнь, её внешность должны быть ограждены от, значит, чрезмерного общественного внимания. Вот он девушку, которая возвращалась с работы домой поздно вечером… У него был фургон, он в этот фургон её затащил, отвёз в какое-то безлюдное место и там изнасиловал. Потом выяснится, что он, судя по всему, подобные вещи проделывал перед этим не раз, но не было заявлений, не было, так сказать, свидетельств. А вот тут оно было. Значит, дайте, пожалуйста, нам следующую картинку. Процедура опознания, Миранда крайний слева, под номером 1.
С.БУНТМАН: Нельзя подсказывать.
А.КУЗНЕЦОВ: А оно уже было, он уже в 1963 году прошло. Совершенно однозначно потерпевшая его опознала. Опознал его брат потерпевшей, который каким-то образом тоже знал о том, что это всё произошло. В общем, дело с точки зрения защиты достаточно тухлое. Когда его задержали, два часа допрашивали. Понятно было, что это дело будут рассматривать, что называется, под микроскопом. К нему не применяли никаких мер полицейского воздействия типа, там, сборником законов по голове, ещё чего-нибудь. Его просто допрашивали, но, видимо, ему настолько внятно его перспективы неблестящие обрисовали, что через два часа допроса он подписал признательные показания, причём на каждом из листков этого протокола было напечатано заявление, которое он подписал. «Настоящим я клянусь, что делаю это заявление добровольно, по собственной воле, без каких-либо угроз, принуждения, обещания неприкосновенности и с полным знанием моих законных прав, понимая, что любое заявление, которое я делаю, может быть использовано против меня».
Денег у него на адвоката не было, ему был предоставлен казённый адвокат. И вот этот самый казённый адвокат, которого звали Элвин Мур — ветеран адвокатуры, ему 73 года, ему скоро на покой, — был одним из активных борцов за права задержанных, обвиняемых вообще. И поскольку как юрист он прекрасно понимал, что дело Миранды тухлое и проиграть его гораздо легче, чем выиграть, что, скажем так, тут терять нечего. Он выбрал это дело для того, чтобы не просто отбыть свой номер и обратить внимание на какие-нибудь неясности, нестыковки, смягчающие обстоятельства, как сделал бы любой казённый адвокат, а он решил на этом деле дать бой за свои убеждения, за свои принципы, потому что он увидел для этого благоприятную почву. И он построил защиту на том, что его подзащитному права не были разъяснены в тот момент, когда он начинал давать показания. Потом были, как это следует вот из этой надписи в протоколе, но это признание, что он знает свои права, задним числом. А Элвин Мур исходил из того, что нельзя было начинать допрос, не предупредив его подзащитного о двух фундаментальных вещах: первая вытекает из 5-й поправки, это право хранить молчание, не свидетельствовать против себя, а второе — это 6-я поправка, право на адвоката. Надо сказать, что и окружной, и потом верховный суд штата Аризона, который в порядке апелляции это дело пересматривал, они с адвокатом не согласились. «Ну и что, — сказали они. — Вы согласны с тем, что физического давления, принуждения не было? Согласны. Вы согласны с тем, что он заявил, что он знает свои права и понимает их и делает признание добровольно? Согласны, что его никто, значит, не заставлял. Ну и какая, как говорится, разница, когда ему об этом, что называется, сообщили? От него же никто не скрывал, что он имеет право на адвоката? Не скрывал. Никто не говорил ему: знаешь, вот таким, как ты, адвокат не положен, адвокат положен только хорошим мальчикам — тем, у которых деньги. Никто не сказал. А то, что его не предупредили напрямую — а с чего, а где сказано?».
С.БУНТМАН: То есть и не скрывали, и не врали, да?
А.КУЗНЕЦОВ: А вот Мур считал, что этого мало. И на тот момент, собственно говоря, внятного правила действительно ещё не было. И тогда Мур — правда, сам он в Верховный суд США это дело — там он уже его не поведёт. Я не знаю почему, но он передал другим адвокатам это дело. Может быть, просто, ну, физически уже не мог или ещё по каким-то причинам. Дело в том, что до рассмотрения в Верховном суде США пройдёт ещё три года, Мур-то — в 1963-м ему было 73, а в Верховный суд пройдёт весной 1966-го, то есть Муру уже 76. Вполне возможно, что он просто уже на покой удалился. Но дело в том, что, поскольку уже было понятно, что грядёт сенсация, то за это дело бесплатно, pro bono, да, в порядке доброй воли взялась целая бригада блестящих адвокатов из тех, что работали с Лигой защиты гражданских прав и другими всеамериканскими организациями, занятыми борьбой за индивидуальные и групповые права. И в конечном итоге в течение нескольких дней Верховный суд США рассматривал дело — теперь уже не «Народ штата Аризона против Эрнесто Миранды», а «Эрнесто Миранда против штата Аризона», нарушившего его права.
В суде случился раскол. Из девяти судей Верховного суда четверо проголосовали против того решения, которое принял Верховный суд. Более того, они все написали то, что называется dissenting opinion. Мы переводим это как «особое мнение», но в английском «dissenting» есть более прямое указание на то, что это мнение конфликтующее.
С.БУНТМАН: Конфликтующее с решением, принятым большинством.
А.КУЗНЕЦОВ: Совершенно верно. Значит, что, собственно говоря, постановили пять судей Верховного суда во главе с главным судьёй Эрлом Уорреном? Он писал проект решения по этому делу. Поразительная вещь: суд, по сути, высказал убеждение, что любой допрос есть давление на допрашиваемого. То есть Эрл Уоррен прямо скажет… На человека не кричат, человеку не угрожают, уж не говоря о том, что человека пальцем не трогают, но то, что человек оказался в полицейском участке, то, что человек не может сейчас связаться со своими родными, то, что у человека нет под боком адвоката (пока, по крайней мере) — это уже повергает человека в состояние стресса объективно: здесь нет вины полиции. Но для того, чтобы эту ситуацию сделать максимально соответствующей идее прав человека, полиция обязана максимально человека проинформировать о том, как в этой ситуации её можно разрядить.
С.БУНТМАН: Ну да. Дать хоть минимальные инструменты для того, чтобы противостоять профессионализму. Потому что люди-то его ловят и имеют право его заманивать в ловушку косвенными вопросами, вроде бы не относящимися к делу, своим поведением, интонацией — ну чем угодно — представьте себе.
А.КУЗНЕЦОВ: Сергей Александрович, браво! Вот без малейшей иронии я говорю — браво, потому что на самом деле вы предвосхитили очень рискованную аргументацию главного судьи Верховного суда США. Дело в том, что в решении, по идее, Эрл Уоррен не должен был приводить никакие аргументы, кроме тех, которые прозвучали во время судебного процесса. А он это сделал. Вы знаете, что он сделал? Он привёл цитаты из нескольких, как мы бы сказали, для служебного пользования, полицейских учебников и пособий по допросу. Как раз вот связанных с этим. Каким образом, не нарушая закон, тем не менее подловить, поймать, так сказать, загнать в угол, и так далее. Уоррен не сказал, что это незаконно — это легальные способы, да? В конце концов, ну, у следователя должны быть свои профессиональные приёмы. Но Уоррен сказал, что именно потому, что полиция, конечно, будет пользоваться подобного рода приёмами, человек, во-первых, должен твёрдо и недвусмысленно знать, что он вообще может ничего не говорить — ему за это ничего не будет, и во-вторых, он должен понимать, что он в любой момент может потребовать, чтобы при нём находился профессиональный защитник.
Таким образом, именно потому, что было нарушено фундаментальное право обвиняемого, Верховный суд вернул это дело на рассмотрение в аризонский суд. Надо сказать, что аризонскому суду доказательств хватило и без признания, сделанного, как теперь постановил Верховный суд, с нарушениями. Дело в том, что, во-первых, по-прежнему никуда не делось опознание преступника в участке — к нему претензий нет, показания других свидетелей — к ним претензий нет. А кроме того, за время, пока Миранда, значит, готовился к судебному процессу в Верховном суде США, у обвинения аризонского появился ещё один не железобетонный, но тоже пошедший в дело аргумент — дело в том, что Миранда на каком-то свидании своей вот этой вот, как говорят юристы, сожительнице, он ей признался, что на самом деле — да, он это преступление совершил. И она решила поделиться этим с судом. И хотя это hearsay, показания с чужих слов, — но что значит с чужих слов? Она свидетельствовала, что ей он сказал. Он же сказал не про кого-то, он же сказал про себя. Вот он про себя сказал такое-то — а вы уже, уважаемый суд, решайте, принимать это в качестве доказательства или не принимать. Одним словом, Миранде за два его преступления — за грабёж и за похищение с изнасилованием — присудили лишение свободы на срок от 20 до 30 лет (в американских судебных решениях может быть интервал временной).
С.БУНТМАН: То есть в самом решении может быть?
А.КУЗНЕЦОВ: Да, в самом решении. Это вот наш суд не может так сказать, да, наш суд должен с точностью до суток отмерить наказание, а американский суд может. То есть он устанавливает… Он как бы подвешивает приговариваемого на его будущее поведение и скорость исправления. Будет демонстрировать успехи — нижний предел, не будет демонстрировать — верхний предел.
С.БУНТМАН: Угу. Но меньше 10 не может при идеальном даже поведении? Предположим, да?
А.КУЗНЕЦОВ: Нет, может, потому что 20 — это минимальное то, что отмерено, но к этому может быть условно-досрочное освобождение.
С.БУНТМАН: А, то есть это другое.
А.КУЗНЕЦОВ: И в случае с Мирандой именно это и случилось. Он присел ещё до суда в 1963 году, выйдет на свободу то ли в 1972 году, то ли в 1973-м. Он 10 лет примерно отсидит с учётом предварительного заключения. Выйдет по УДО, какое-то время будет вести себя относительно прилично, в частности, вот эти самые карточки подписывать. Кстати о карточках, Андрей, дайте нам, пожалуйста… Забываю я про фотографии. Покажите нам красивое величественное здание.
Это здание Верховного суда штата Аризона, которое мы сейчас с вами наблюдаем, где происходил этот процесс. Следующая фотография — это Миранда со своим адвокатом уже в Верховном суде США. Миранда справа — обратите внимание, как он благопристойно выглядит, да, в костюме. Надо сказать, что вот это правило, что подсудимому должен быть предоставлен, если он не возражает, на день суда костюм, рубашка, галстук и так далее — оно тоже, конечно, браво американскому суду. От того, как человек выглядит, на присяжных это тоже производит впечатление. Миранда здесь, на этой фотографии, практически профессор.
Его хочется на кафедру, а не в крытку, что называется. Ну, а следующая фотография, классическое здание, — это здание Верховного суда США, который принял это решение. Ну, и следующая сразу — это групповая фотография: те судьи, которые приняли решение по поводу Миранды, в центре сидит Эрл Уоррен.
Вот. Но отбытие наказания и всеамериканская слава на пользу воспитуемому не пошли, и через некоторое время его зарезали в пьяной драке. Было предъявлено… Точнее, не было предъявлено — были задержаны несколько его, так сказать, обычных собутыльников, которых в тот день тоже в баре видели. Им, кстати говоря, зачитали правило Миранды, это везде отмечается, и они прямо воспользовались им буквально с первых звуков — они хранили молчание. И в результате, уж не знаю, от этого ли, не от этого ли, но в конечном итоге им даже не предъявили обвинение, и в конечном итоге убийство Эрнеста Миранды считается нераскрытым. Ну, а последняя на сегодняшний день фотография — это его могила.
Правило Миранды, — с самого начала, как я сказал, судьи написали, значит, свои возражения, — по нескольким пунктам не устроило очень большое количество людей, и юристов и не юристов. Не юристы и некоторые юристы в основном упирали на то, что вы неоправданно осложняете работу полиции. Вот то, о чём ты говорил в самом начале, — лёжа щекой на асфальте. Ну, до зачтения ли полицейским прав, когда он там, падла, извините, трепыхается.
Сразу хочу сказать, что с тех пор (поскольку право в Америке — это живая и развивающаяся субстанция) применение правила Миранды тоже обогатилось некоторыми изъятиями, дополнениями и разъяснениями. Например, было совершенно замечательное дело, которое… В 1984 году, штат Нью-Йорк против Корлза, и дело заключалось в следующем: к полицейскому патрулю на улице подбежала женщина и сказала, что она подверглась грабежу и насилию, и что преступник, вооружённый преступник, — она это подчеркнула, — забежал вон в тот то ли магазин, то ли кафе. Полицейские за ним туда зашли, сразу увидели человека, который соответствовал её описанию. Он их увидел и побежал от них. Они за ним погнались, скрутили его и обнаружили у него на поясе пустую кобуру. И полицейский его спросил: «А где пистолет?». И этот человек, кивнув головой в определённом направлении, сказал: «Там». Второй полицейский пошёл, и там на полу, действительно, обнаружил лежащий пистолет. Да, после этого ему были зачитаны его права. Когда дело дошло до разбирательства в суде, суд, сам суд, сказал: «Не, а вот это доказательство, вот этот пистолет мы исключаем из доказательств». Почему? А потому, что он был обнаружен до того… по указанию, значит, самого преступника, до того, как ему были зачитаны его права. Но Верховный суд и здесь был на страже. И Верховный суд сказал — нет, вот как раз в данном… Вот заставь вас, в штате Нью-Йорк, богу молиться, вы и лоб расшибёте. Вот в данном случае как раз правило Миранды не работает. Почему? Потому что, спросив про пистолет и идя для того, чтобы его найти и подобрать, полицейский тем самым не осуществлял действия в отношении этого преступника, а заботился об общей безопасности (public safety). Что имеется в виду?
С.БУНТМАН: Угу, мало ли кто схватит!
А.КУЗНЕЦОВ: Совершенно верно. Вот в решении Верховного суда и сказано, что ну и что, что преступник уже был на тот момент задержан — любой ребёнок мог обнаружить этот пистолет на полу, его поднять — и там люди погибли бы. Поэтому то, что полицейский, ещё не зачитав права, пистолет этот поднял — это относится к такой обязанности полиции, как охранять общественную безопасность. Полиция в данном случае права, а суд вполне может это в данных обстоятельствах приобщить к делу, это доказательство, полученное без нарушения закона. Но по-прежнему, хотя уже минуло больше полувека, дискуссии не утихают, и по-прежнему есть люди, и юристы и не юристы, которые считают, что перебор.
Вот, например, одно из вот этих особых мнений судей Верховного суда заключалось в том, что… Судья Джон Маршалл Харлан процитировал легендарного председателя Верховного суда, предшествующего, Роберта Джексона, того самого, который был прокурором от США на Нюрнбергском процессе. Значит, он процитировал: «Этот суд, — по другому поводу это было сказано, — постоянно добавляет много нового к храмам конституционного права, а храмы имеют свойство разрушаться, когда добавляется слишком много нового». То есть это возражение принципиального характера: не надо создавать новых конституционных норм. Как говорил тот самый старшина-сверхсрочник: «Читайте краткий курс, у кратком курсе усё есть». Спорно, но есть такое мнение.
С.БУНТМАН: Спорно. В принципе, мне кажется, что не создавали новые конституционные нормы и новые конституционные сущности, а здесь Уоррен и его единомышленники, конечно, они подтверждали и, я бы сказал, что в духе всех поправок к конституции они подтверждали конституцию.
А.КУЗНЕЦОВ: Вот об этом, собственно, и идёт спор по сей день: кто-то считает, что они произвольно творили новые конституционные нормы, недостаточно опираясь на то, что закреплено в конституции, а кто-то, как и мы оба (я присоединяюсь к этому мнению), считает, что они уточняли конкретными положениями то, что было заложено отцами-основателями конституции. Ну и было мнение, например, такое, не общего, а именно практического свойства, принадлежащее судье Тому Кларку, который говорил, что не надо создавать универсального правила, что в каждой конкретной ситуации надо разбираться, когда, так сказать, принимать, а когда не принимать доказательства, что это настолько индивидуальные вещи, что здесь правило скорее помешает, чем поможет.
Ну и, наконец, статистика, очень конфликтующая. Есть исследования, которые утверждают, что на раскрываемость преступлений введение правила Миранды никак не повлияло, что раскрываемость осталась примерно на том же уровне. А есть статистические исследования, которые показывают, что раскрываемость уличных именно преступлений (грабежей, разбоев и проч.) упала, кто-то говорит, на 4%, кто-то говорит, на 7%.
С.БУНТМАН: Ну, любую статистику найдёшь, если захочешь, вообще-то.
А.КУЗНЕЦОВ: Да, это правда.
С.БУНТМАН: Всё, спасибо. До свидания!