В. ДЫМАРСКИЙ: Это программа «Цена Победы». Представлю нашего постоянного гостя, эксперта, историка, доктора исторических наук Бориса Ковалёва. Борис Николаевич, добрый вечер!
Б. КОВАЛЁВ: Здравствуйте, Виталий Наумович и уважаемые радиослушатели программы «Цена Победы».
В. ДЫМАРСКИЙ: Я тоже обращусь к радиослушателям, чтобы похвалиться: у нас с Борисом Николаевичем всегда особые программы. Со всеми гостями я обычно заранее, до эфира, договариваюсь о том, кто будет, что будет, о чём будем говорить, о чём бы хотел рассказать наш гость. Такое согласование. Но с Борисом Николаевичем Ковалёвым такое не получается, потому что он каждый раз приходит с чем-то абсолютно новым и говорит: «Я вам в эфире всё расскажу». Мы ему доверяем: он действительно всегда рассказывает новое и интересное. Сейчас я вам предоставлю слово. И он расскажет, это цитата Ковалёва, безумно интересную историю, к которой шёл многие годы и пришёл в программе «Цена Победы».
Вы обещали нам сегодня рассказать о некоем карателе из батальона СС. Поскольку вы занимаетесь коллаборационизмом, проблемами оккупации, можно предположить, что каратель из батальона СС — не простой немец (таких карателей было немало). Рассказывайте, что особенного.
Б. КОВАЛЁВ: Он не немец, не белорус, не русский, не украинец — он чистокровный еврей.
В. ДЫМАРСКИЙ: А гражданин какой страны?
Б. КОВАЛЁВ: СССР. Хотя родился он в 1906 году в Российской империи в Харьковской губернии. Его судьба — очень сложная история, где смешалось всё: и предательство, и Холокост, и служба врагу, и странная близорукость и местами какая-то доверчивость наших органов фильтрационных, органов госбезопасности. Также здесь смешался, к сожалению, ещё один фактор. Зачастую некоторые процессы, которые проходили в СССР над конкретными преступниками, немножко были заказными. Это значит не только поднимались дела давно минувших дней, не только рассматривались конкретные преступления, совершённые в годы Великой Отечественной войны, но поднимались некие актуальные проблемы сегодняшнего дня. Давайте по порядку я расскажу об этом странном деле.
Это человек по фамилии Гурвич Григорий Моисеевич, 1906−1962 гг. Судьба этого человека складывалась следующим образом. До войны это был добропорядочный отец многодетного семейства. Жил он недалеко от города Харькова. Жена, дети. 1941 год. Его призывают в ряды Красной армии. Он находится на северо-западе России, участвует в боях под Псковом. Его часть окружают. Он 18 дней пробирается, как он потом будет рассказывать на процессе, к своим. Но в конечном счёте попадает к немцам. И немцы его определяют в некое вспомогательное подразделение. Он скрывает свою национальность, заявляет о том, что он украинец, что его фамилия Гуревич Григорий Михайлович и что он ненавидит жидобольшевиков и готов бороться с ними до последнего. Ну мало ли что человек говорит, но первое испытание ему предложили пройти буквально через несколько дней, когда он оказался в этом самом специальном полицейском подразделении.
Один из солдат, не желая участвовать в боевых действиях, совершил самострел. Всех своих подчинённых выстроил капитан Риз, бывший капитан Красной армии, немец из Крыма, человек незаконно репрессированный в 1937 году, в 1938 году выпущенный, но в 1941 году попавший к немцам в плен. Он сразу же предложил свои услуги по борьбе с проклятыми большевиками. И Риз спросил своих подчинённых: кто готов наказать преступника. И Гурвич вызвался в качестве кандидата № 1. Он убил своего товарища. А дальше, скорее всего для того, чтобы к нему не было никаких вопросов, он показал себя как наиболее страшный, наиболее жестокий каратель. Иными словами, когда смотришь документы, связанные с его деятельностью в 1941—1943 гг., а документов насчитывается сотни, это убийства-убийства-убийства и ещё раз убийства. Убийства женщин, детей, изнасилования, убийство стариков. Сожжение людей в церкви. Этот человек дослужился до звания фельдфебеля. А один раз чуть не попал в плен к партизанам. Притворился мёртвым, партизаны каким-то образом не заметили, что он жив. Потом он гордо рассказывал, об этом писали многие коллаборационистские газеты. Он был награждён четырьмя немецкими медалями, орденами, знаками. А дальше его судьба сложилась очень интересно. Дело в том, что батальон СС в 1943 году был переведён в Данию. В немалой степени…
В. ДЫМАРСКИЙ: До 1943 года где он находился?
Б. КОВАЛЁВ: На северо-западе России: на территории Новгородской, Ленинградской и Псковской областей. Оккупированная территория северо-запада России. А когда в 1943 году всё более вероятнее стала возможность открытия второго фронта, а понятно, что самое предполагаемое — Франция. Но немцы предполагали, что это может произойти в Норвегии, Дании. Поэтому это самое подразделение было переведено в Данию, где он ухитрился тоже расстрелять одного из своих товарищей, который в 1944 году попытался из этого подразделения сбежать.
Что интересно: поскольку эта территория оказалась в сфере английской зоны оккупации, абсолютное большинство ризовцев, включая самого капитана Риза, смогли сбежать на Запад. Сам Риз скончается в 1970-м в Кливленде, таинственно погибнув на железнодорожных путях. Что касается Гуревича-Гурвича, он почему-то оказывается в рядах Красной армии. Он в 1945 году заявляет, что он красноармеец, прошедший все ужасы немецких лагерей, скрывавший свою национальность. И он человек, который люто ненавидит проклятых гитлеровцев, поскольку большая часть его семьи была уничтожена в 1941 году, включая детей. Она была уничтожена в результате массовых погромов украинскими полицейскими в ноябре-декабре 1941 года. Причём, судя по анкетным данным, двум его дочерям, которые погибли, было 4 годика и 3 годика. В то время, когда он занимался всеми своими действиями в Новгородских, Псковских, Ленинградских областях.
Он достаточно легко прошёл фильтрацию. Какое-то время служил в Германии, в Красной армии. В 1947 году был демобилизован, переехал на территорию Кировской области. Там сделал достаточно неплохую карьеру. Стал начальником отдела снабжения на железной дороге. В 1958 году ему вручили медаль За победу над Германией. Он числился почти как небезызвестная Тонька-пулемётчица одним из самых лучших работников, имел немалое количество почётных грамот. Но в 1961 году произошло что произошло: его опознала одна из жертв. А дальше мы уже понимаем алгоритм действий. Информация даётся куда следует. Гурвича арестовывают ленинградские чекисты. В это время на Новгородчине был арестован его подельник по фамилии Иванов. И Гурвич и Иванов оказались на скамье подсудимых на процессе, который проходил в Новгороде в Доме культуры в 1962 году.
В. ДЫМАРСКИЙ: Судя по дате смерти, там же был приговорён.
Б. КОВАЛЁВ: Там же был приговорён к смертной казни. Что меня заинтересовало в специфике этого процесса: очень качественная работа журналистов. Информацию об этом процессе освещали как районные, областные газеты, также присутствовали и столичные мастера пера. Что ещё меня заинтересовало, когда я посмотрел на реакцию советских граждан на этот самый процесс. Её можно разделить на три группы. Первая — письма бывших партизан, которые прочитали о том, что один из карателей оказался взят, что его будут судить, что партизаны очень рады, что сейчас органы сделают то, что они не смогли сделать во время войны. Второе: письма, которые были написаны родственниками жертв. И третье — письма, преисполненные ужаса, ненависти, презрения, письма советских евреев.
Я хочу процитировать несколько из этих писем, которые были по итогам публикаций. Например, в газете «Ленинградская правда» вышла статья «Прикрываясь обличьем человечьим». И как на эту статью откликнулись некоторые читатели. Во-первых, в папке с этими письмами содержится телеграмма: «Подонку и мерзавцу — смертная казнь через повешение. Собаке — собачья смерть! Подпись: старый учитель Левин, город Рига». Меня поразило огромное письмо ленинградского адвоката Ленберга. На первой странице он подробно излагает факты об изменниках, предателях в годы Великой Отечественной войны. Когда я читал его очень эмоциональное письмо, меня покоробило, что письмо написано в 1962 году и он ставит знак равенства между Второй ударной армией и Русской освободительной армией генерала Власова. И он пишет о том, что его народ во время войны понёс страшные утраты: погибло огромное количество его родственников, друзей, знакомых. И этот самый адвокат Ленберг просит, чтобы ему было даровано право расстрелять этого мерзавца. Причём как он пишет: «Уважаемые товарищи, моя пуля будет отлита из двойной ненависти: ненависти советского человека, ненависти ветерана Великой Отечественной войны и ненависти еврея, который с великой радостью готов уничтожить предателя, иуду, изменника своего народа. Если же мне не будет даровано это священное право мести, очень прошу, чтобы меня привлекли на этот процесс в качестве общественного обвинителя».
Здесь я хочу отметить следующую вещь, и она мне немножечко не понравилась. Мне кажется, что здесь была определённая специфика работы тогда советской пропаганды с безусловно имеющимся материалом, который касался тех палачей, которые оказались на скамье подсудимых. Я хочу прочитать вам, как назывались многочисленные публикации в советских газетах: «Злодеяния не забываются», «Подручные палача Хойзингера», «Главный обвиняемый — Адольф Хойзингер», «Злодеяния фашистских наймитов», «На скамью подсудимых главного палача», «Зловещие тени», «Справедливое возмездие», «Прикрываясь обличьем человечьим», «Суд над фашистскими палачами», «Суд над палачом Хойзингером».
Возникает вопрос: реально на скамье подсудимых сидят два человека, два подельника — Гурвич и Иванов. При чём здесь Хойзингер? Если мы возьмём историю этого немецкого генерала, на первый взгляд покажется весьма странным, поскольку, в отличие от уже звучавшего в программе «Цена Победы» генерала Адольфа Гамана, на территории СССР он не бывал. Я понимаю, что при желании у каждого генерала можно найти свои скелеты в шкафу, но он не армеец, не каратель — он головастик Третьего рейха. Он работает в генштабе, он занимается планированием неких операций. Более того, он даже в 1944 году оказался в том самом помещении, куда фон Штауффенберг принёс бомбу, частично при этом взрыве пострадал. Однако гестапо решило, что он как-то связан с попыткой покушения. И его даже отстранили от занятий его профессиональной деятельностью. Более того, именно то, что он на какое -то время был арестован гестапо, в 1945 году его особо ни англичане, ни американцы не трясли.
Но в конце 1940-х — начале 1950-х именно его Аденауэр привлёк в качестве одного из главных специалистов по созданию бундесвера, по включению структур бундесвера в НАТО. А в начале 1960-х генерал Адольф Хойзингер оказался в Вашингтоне, по сути своей став одним из высокопоставленных натовских чиновников. Советская пропаганда на всех процессах, где судили действительно убийц, мерзавцев, палачей, активно поднимался вопрос, почему бывший генерал вермахта сейчас является одной из ключевых фигур НАТО, что на самом деле Гуревич, Иванов и иже с ними просто-напросто мелкие сошки по сравнению с этим главным военным преступником. Кстати, тоже меня удивило, что в деле на процессе (а он мало что публиковался в печати, были статьи по итогам каждого из четырёх дней процесса, мало того что в зал допускались зрители по пригласительным билетам, перед Домом культуры были установлены громкоговорители, шла прямая трансляция этого процесса), почему-то нигде не прозвучало, что капитан Риз жив, здоров, находится в США. Не знаю, почему это было сделано. Может быть, они боялись его как-то спугнуть, показать, что чекисты уже вычислили нахождение этого деятеля, награждённого двумя железными крестами и даже его домашний адрес.
Гуревич-Гурвич частично признал свою вину, объясняя это тем, что он был вынужден это сделать. Но когда я смотрю его аргументы, почему-то мне приходят в голову жуткие слова из Шварца: а почему же ты был самым лучшим учеником, почему ты это творил? Даже берёшь выдержки из этих статей, из этих дел — страшно! «Ваше звание?» — «Фельдфебель». «Сколько наград вы получили от немцев?» — «Я получил четыре награды». «Из чего вы больше всего любили расстреливать людей?» — «Из пулемёта». «Сколько вы всего расстреляли?» — «Больше 200».
Говорит об этом он достаточно спокойно, прагматично. Более того, иногда он использует специализированный сленг карателей. Слово «расстрел» заменялось выражением «спустить с дороги» или «вывести на опушку». Так Гурвич рассказывал о своём участии в карательных акциях и не только в них.
В. ДЫМАРСКИЙ: Меня удивляет вот что: во-первых, фамилия Гуревич не сильно отличает по происхождению от фамилии Гурвич. Чем он уговорил немцев, что он не еврей, что за доверчивость такая?
Б. КОВАЛЁВ: Есть информация, правда полученная только из одного источника, что Григорий Моисеевич, поскольку был 1906 года рождения, был обрезанным. А как мы знаем, вплоть до ноября 1941 года предполагалось проверять и уничтожать в первую очередь обрезанных военнопленных. И немало мусульман под это дело попало. Как вспоминал один из его товарищей, Гуревич, хотя и выдавал себя за украинца, был тёмненький, низенький, не то что с ярко выраженной семитской внешностью, но на арийца он явно не тянул. Некоторые его товарищи говорили, что он ненавидел, когда кто-то подсматривал, как он моется. Он всегда это делал один. Здесь, мне кажется, есть определённый цинизм, прагматизм тех самых руководителей карательного отряда, который использовался действительно на самых грязных, гнусных операциях, связанных и с уничтожением заложников, и с уничтожением мирного населения, и беспощадная борьба с партизанами, и лжепартизанский отряд. Какое-то время Григорий Моисеевич изображал из себя партизана, собирал вокруг тех людей, которые ему помогали, а потом на них наводил своих коллег по батальону СС.
Мне кажется, что он слишком быстро зарекомендовал себя беспощадным убийцей, таким, с которым даже сами убийцы не очень хотели связываться. Могу привести пример. Это тоже из его дела. Мы уже говорим о событиях, которые происходят в Дании. 1944 год. Один из этих самых бывших карателей ездовой Петров попытался сбежать. И майор Риз поручает Гурвичу расстрелять его. Палач с готовностью выполняет это поручение, но не с первого раза. И ему делают замечание: не мог, безрукий, застрелить с одного выстрела. Он ответил, что рука стала отвыкать. Когда человек беспощадно относится к своим близким товарищам, многие боятся с ним связываться, потому что даже по материалам дела: можно убить — убивали, можно ограбить — грабили до основания. Но ломать руки и ноги перед убийством, вспарывать животы — даже абсолютное большинство этих забубённых карателей такой демонстративной садистской жестокостью не отличались. То есть он вызывал ужас у окружающих. Поэтому, заполучив себе кровавую славу, к тому же он оказался в батальоне практически с его первого дня. А кто из новичков образца 1942 года, 1943 года посмеет тявкнуть на господина фельдфебеля, что называется, жестокой правой руки командира отряда.
В. ДЫМАРСКИЙ: Карательный батальон набирался из кого? Какая там была часть немцев, а какая — местных жителей, коллаборационистов?
Б. КОВАЛЁВ: В немалой степени в этом партизанском отряде были бывшие советские военнопленные, которые проходили крещение кровью. Меньшая часть — бывшие новгородские и псковские полицейские, которые стали полицейскими в 1941 году, а в 1942 году их повысили до карателей. Немцы осуществляли только самое общее руководство. Национальный состав этого отряда был русско-украинский.
В. ДЫМАРСКИЙ: Каратели — соответствующие люди с соответствующей психикой или психи соответствующие туда набираются. Да, он был еврей, а были русские, украинцы, грузины, казаки.
Б. КОВАЛЁВ: Грузин в этом подразделении не было.
В. ДЫМАРСКИЙ: Я имею в виду в принципе. В каждой этнической группе есть люди, готовые на такого рода карательные операции. А рядом, на другой стороне, были сталинские каратели, которые так же перебивали ноги, руки. Это не оправдание. Удивляться надо, удивляться стоит, возмущаться надо, но надо понимать, что и это тоже существовало.
Б. КОВАЛЁВ: Скажу прямо: война — очень страшная вещь.
В. ДЫМАРСКИЙ: Просыпаются очень многие вещи в человеке.
Б. КОВАЛЁВ: Да, и когда мы говорим о некой этике, порядочности, понятно, что на войне зачастую это уходит на второй-третий, четвёртый план. Мы отлично понимаем, что зачастую сами немцы, с одной стороны, не желая выбивать из своих солдат хоть какие-то элементы пресловутого немецкого военного романтизма, предпочитали для наиболее грязной работы использовать тех, кого они по большому счёте презирали. Давайте вспомним трагическую судьбу гетто. Вначале все эти полицаи из гетто, евреи в Прибалтике. Сколько месяцев они изгалялись над своими соотечественниками, зачастую над своими земляками и родственниками. Однако немцам это не помешало и по итогам ликвидации немцев, правда в последнюю очередь, уничтожить.
Здесь мы видим весьма трагическую ситуацию, когда человек после 18 дней скитания в лесу очень сильно захотел жить. Но, понимая, что шансов на выживание у него практически нет, он должен был показать себя нелюдем из нелюдей. Показать свою такую образину, которая вызывала страх не просто у мирного населения, у партизан, в это вызывало страх и брезгливость даже у тех, с кем он вместе воевал.
В. ДЫМАРСКИЙ: У нас были программы на этот счёт. Павел Полян, замечательный историк, который этим занимался. Это же тоже страшное дело, эти спецотряды, состоявшие из евреев, которым была поручена самая грязная работа — работа по убийству, работа с трупами в концлагерях. И ты поставлен в такие условия. Война — это страшно, страшные трансформации происходят с людьми. Иногда по собственной воле, а иногда просто по воле обстоятельств.
Б. КОВАЛЁВ: История Григория Моисеевича лишний раз наводит на мысль меня, что пресловутые фильтрационные лагеря, фильтрация, о чём я несколько раз разговаривал с уважаемым следователем Никитой Петровым, работали весьма хреново. Я бы сказал, паршиво. Получается, что зачастую в сталинские лагеря отправлялись не подлинные преступники (могли оказаться и подлинные преступники, если на них получали сигнал — тогда уже его хватали и делали, что делали). Немалая часть жертв — просто люди со слабой нервной системой, которых просто-напросто взяли на арапа: накричали, запугали — человек сломался, человек что-то подписал. И всё, план по очередному разоблачённому сделан. А эти упёртые убийцы, эти мерзавцы, которые понимали, что если они окажутся в соответствующей советской структуре, там не убивать придётся, а в лучшем случае 25, а то и повесят, что, конечно, более справедливо. Но они же держались до последнего. Более того, и Гурвич, и ряд его товарищей и в 1960-е, и в 1970-е стали активными ветеранами, которые поучают молодёжь, воспитывают, которые максимально свои страдания и героические подвиги монетизируют.
У меня есть грустное лирическое отступление. Я смотрел материал на судьбу одного человека. Он работал на пароме на реке Волхов. И когда он в начале 1970-х скончался, выяснилось, что он капитан в отставке, у него два боевых красных знамени, у него Александр Невский, Красная звезда, полный иконостас. Во время войны он был настоящим героем. Однако по итогам всех мирных дней максимум, кем он мог стать, паромщик. Человек не выпячивал свои подвиги, ордена, стеснялся, не мог приспособиться к новой жизни. К сожалению, многие из тех, о ком я говорю, не сразу могли вычислить. Почему? По первому взгляду — уважаемый советский человек, образец советского человека, героя, патриота, воспитателя.
В. ДЫМАРСКИЙ: У меня тоже история. Мы для журнала «Дилетант» публиковали личный архив Алеся Адамовича, замечательного белорусского писателя. Они вместе с Даниилом Граниным написали «Блокадную книгу», когда это не очень всё воспринималось и разрешалось. Свидетельства о блокаде ленинградцев, которые её пережили. И в этих записных книжках Адамовича есть запись. А он занимался ещё Хатынью, белорусской деревней, где стоят маленькие колокола. Как потом выяснилось, в том числе Адамович к этому руку приложил и голову, много занимался этим, карателями Хатыни были местные коллаборационисты в большой степени. Их судили в 1960-е. Адамович очень многих бывших коллаборационистов нашёл. И в записных книжках Адамовича есть запись, что в их биографиях есть что-то общее, есть какая-то одна деталь, никак не может нащупать. И потом он нашёл эту деталь: почему-то они все стали ударниками коммунистического труда. Старались, видимо. Может, такое стечение обстоятельств.
Б. КОВАЛЁВ: Как известно, небезызвестная Тонька-пулемётчица тоже была одной из активных воспитательниц молодёжи, имела огромное количество грамот, была образцом для подрастающего поколения. Да, многие из них, как им казалось, обманув судьбу на какое-то количество лет, на 10−20−30, пытались уже играть в такого человека, который по определению не вызывает у властей подозрения: не стиляга, не пьяница, не религиозный фанатик, не ещё что-то там, а нормальный, качественный советский человек. Когда я смотрел грамоты Гуревича-Гурвича, которые он получал во время войны, видно, как этот человек растёт: маляр, бригадир маляров, организатор производства, начальник отдела снабжения. Согласитесь, за 10 с небольшим лет очень даже неплохая карьера на совершенно новом месте проживания.
В. ДЫМАРСКИЙ: В какой мере (я ещё тоже помню советскую журналистику) те отчёты, о которых вы говорите, отклики трудящихся разных национальностей, определить невозможно, в каком мере это было организованная кампания, потому что обычно такие вещи в советской печати были организованы. Что-то и самотёком приходило, но в основном, конечно…
Б. КОВАЛЁВ: На что я обратил внимание. Чем ниже уровень газеты, тем она интереснее. Самые интересные, самые человечные материалы, искренние, это уровень района. И я вам хочу сказать: даже районные газеты начала 1960-х читать вполне интересно. В реалиях расцвета хрущёвской оттепели. А в областной прессе уже 50/50. Чувствуется, что тоже люди сопереживают тем событиям, которые происходят у них на глазах, но они как более высокие, приближённые к властям, вынуждены соблюдать определённые правила игры, о которых им сказали: Хойзингер, Хойзингер, Хойзингер.
В. ДЫМАРСКИЙ: Ну это чистая пропаганда.
Б. КОВАЛЁВ: Чистая пропаганда — на уровне ТАСС. Получается, что чем выше, тем больше пропаганды. Чем ниже, тем больше искреннего сопереживания людям, которые были на процессе. Что касается тех писем, которые я видел, я не думаю, что они подготовлены. Они же не опубликованы. Это реакции на сам процесс, это письма в газеты, письма людям, которые этот процесс организовали. Это то, что было сделано.
Выходит публикация в ленинградской «Правде», и в Новгороде указанный мной учитель Левин отправляет телеграмму: требую повесить, собаке — собачья смерть. Адвокат Ленберг тоже просится: пока не поздно, возьмите в качестве общественного обвинителя. Понятно, что многочисленные письма очевидцев, партизан составили немалый объём документов, которые просто оказались подшиты к делу.
В. ДЫМАРСКИЙ: Был суд публичный в Новгороде. Почему надо было столько времени, 50 лет прошло, чтобы возвращаться к этой истории? Все эти суды, материалы под грифом секретности лежали?
Б. КОВАЛЁВ: К сожалению, да. Но я надеюсь, что в ближайшее время все эти документы будут рассекречены. И на ещё один интересный сюжет я хотел обратить ваше внимание. Что меня поразило: ни в одной из публикации не было дано отчество Гурвича. И не было никаких плевков в адрес Израиля. По логике можно было отыграть этот сюжет, но всё в данном случае было сделано безукоризненно. И для меня самого до сих пор загадка: с чем была связана столь бурная реакция советских евреев, когда максимум, что они могли прочитать, — его фамилию, имя и условное описание внешности.
В. ДЫМАРСКИЙ: Я вам скажу, как понимаю это как бывший советский человек: при всём при том, что советская власть в послевоенные годы странно относилась к евреям. Нельзя сказать, что был государственный антисемитизм, его не было. Но он подспудно был. И в то же время советская власть очень беспокоилась, чтобы не возникли погромы, чтобы не возник бурный активный бытовой антисемитизм. Поэтому такого рода процесс, конечно, мог породить. Поэтому надо было нейтрализовать эти все угрозы, как я понимаю, чисто социальные.
Б. КОВАЛЁВ: Справедливости ради хочу заметить: по количеству материала процесс Гурвича и Иванова процентов 80 — описание Гурвича, процентов 20 — описание Иванова.
В. ДЫМАРСКИЙ: Ну, так они и жили. Спасибо Борису Ковалёву, доктору исторических наук, за очередной необычный рассказ. Программа «Цена Победы» на протяжении 18 лет говорит: до встречи через неделю.