Блистающая Елизавета
Взойдя на престол, Елизавета Петровна сразу же декларировала верность заветам отца, преемственность его видения развития страны. Введя мораторий на смертную казнь, действовавший до самого конца ее царствования, она повторила петровские распоряжения о необходимости бритья бороды и ношения европейского костюма. Страстная любительница барокко, императрица привнесла стремление к роскоши и величию даже в мелочах, так что русский императорский двор 1740 — 50-х годов слыл одним из наиболее изысканных в Европе: сановные вельможи «изыскивали в одеянии — все, что есть богатее, в столе — все, что есть драгоценнее, в питье — все, что есть реже, в услуге — возобновя прежнюю многочисленность служителей, приложили к оной пышность в одеянии их». Так, пышность обстановки и излишества в одежде стали мерилом общественной значимости и обязательным атрибутом принадлежности к высшему сословию.
Тяга к переодеваниям и любованиям перед зеркалом занимала будущую императрицу с самого детства: современники вспоминают, как маленькая цесаревна встречала отца, вернувшегося из заграничных переговоров в 1717 году, щеголяя в традиционном наряде испанской инфанты, а во время введенных через год регулярных ассамблей Елизавета не упускала возможности покрасоваться перед публикой в платьях, вышитых серебром и золотом, в блистающем бриллиантами головном уборе. На знаменитом портрете того времени нарядная Елизавета изображена с крылышками за спиной — таким аксессуаром часто наделяли девочек до наступления совершеннолетия. Что касается остальных забав юной Елизаветы, то ее воспитание по сути сводилось к типичному набору навыков и умений, которые входили в образовательную норму русской дворянки последующих эпох: чтение французских романов, уроки танцев и этикета. Отметим, правда, что будущее дочери Петр представлял весьма однозначно — в качестве супруги французского короля Людовика XV, брак с которым активно лоббировал русский царь.
Причудливый стиль узоров и орнаментов барокко, кажется, очень соответствовал мировоззрению Елизаветы Петровны, в характере которой успешно сочеталась и неудержимая страсть к веселью, и истовая набожность, когда, по меткому замечанию Ключевского, «от вечерни она шла на бал, а с бала поспевала к заутрене, благоговейно чтила святыни и обряды русской церкви, выписывала из Парижа описания придворных версальских банкетов и фестивалей и до тонкости знала все гастрономические секреты русской кухни». Сдерживаемая неблагосклонностью предыдущей правительницы Анны Ивановны, тяга к роскошеству вышла на свободу с самого начала правления Елизаветы: по воспоминаниям Екатерины II, «дамы тогда были заняты только нарядами, и роскошь была доведена до того, что меняли туалет по крайней мере два раза в день… Игра и туалет наполняли день». Театрализация поведения и публичного образа, так свойственная европейской культуре галантного века (истоки коренятся в имидже «короля-солнца» Людовика XIV), нашла свое воплощение в нравах и характере русской императрицы.
Внутренняя политика интересовала Елизавету в гораздо меньшей степени, чем унификация нарядов своих придворных, поэтому регулярно издают множество указов за авторством императрицы, регламентирующих модные тенденции: например, необходимо было являться на бал каждый раз в новом платье, а по приказу Елизаветы гвардейцы даже метили специальными чернильными печатями наряды гостей, чтобы отмеченные не смели в дальнейшем появляться в обществе в старых одеждах. Штатной придворной должностью стали поставщики-«байеры» парижских модных новинок — товаров, которые, завоевав популярность у себя на родине, незамедлительно отправлялись в Петербург, где императрица придирчиво отбирала образцы тканей и орнаментов.
Мода при дворе Елизаветы Петровны
Елизавета в свое время воспринималась как настоящая красавица. Так, не скрывавшая своего восхищения Екатерина II писала: «Хотелось бы смотреть, не сводя с нее глаз, и только с сожалением их можно было оторвать от нее, так как не находилось ни одного предмета, который бы с ней сравнялся». Этой своей природной красотой императрица всегда стремилась воспользоваться, причем все в той же игровой, театрализованной манере — устраивая балы-маскарады или «метаморфозы», как называли эти придворные развлечения. Основной идеей стала форма травестии, когда мужчины одевались в женские платья, а женщины вынуждены были примерить мужские наряды. Самодержавная власть императрицы безоговорочно распространялась на бытовые культурные практики: по указу Елизаветы все придворные дамы должны были обрить головы и надеть черные парики. Причина этого весьма сурового указа органично укладывалась в психологический образ императрицы: не сумев до конца вывести краску из собственной прически, она вынуждена была остричь волосы и, чтобы умерить переживания, приказала разделить горе своим подданным. По ее велению вдруг «все дамы надели на полуюбки из китового уса короткие юбки розового цвета, с еще более короткими казакинами из белой тафты, и белые шляпы, подбитые розовой тафтой, поднятые с двух сторон и спускающиеся на глаза». Екатерина II иронично прокомментировала эту ситуацию: «Окутанные таким образом, мы походили на сумасшедших, но это было из послушания».
Императрица проявляла заметную монаршую зависть к нарядам своих придворных, особенно женщин, которые, как ей казалось, могли превосходить по роскоши блеск одежд царственной особы. Статс-даму двора Наталью Лопухину, появившуюся на балу в похожем на царское платье, Елизавета публично отхлестала по щекам, после чего несчастная женщина упала в обморок, не выдержав унижения. Увидев, что ее сопернице стало плохо, императрица съязвила: «Ништо ей, дуре!», а впоследствии подвергла Лопухину жестокой экзекуции. Еще большую обиду нанес Елизавете отзыв ее несостоявшегося жениха Людовика XV, который, желая посмеяться над одной из своих фрейлин, сказал: «Как вы смешно сегодня одеты, словно русская царица!» Императрица очень жестко отреагировала на пересказанную ей историю, что повлекло за собой серьезное охлаждение русско-французских отношений.
С годами здоровье императрицы становилось все слабее, а красота постепенно увядала: страстная любительница торжеств и придворных балов, она теперь все реже и реже появлялась в обществе. Иностранцы, пребывавшие в то время при русском дворе, писали, что императрица отказывается заниматься государственными делами, и приходится выжидать по полгода, чтобы обсудить с ней подписание того или иного письма или указа. Императрица была весьма суеверна (на слово «смерть» было наложено негласное табу), а потому, когда осенью 1761 года во вновь отстроенной резиденции в Царском селе разразилась сильная гроза, Елизавета сочла такое буйство стихии дурным предзнаменованием. И печальное предвестие оправдало себя: 25 декабря императрица скончалась. Даже на смертном одре Елизавета сохраняла царское величие и торжественность, когда «в роскошной серебряной робе с кружевными рукавами и золотой короной на голове, она, даже отправляясь на тот свет, была одета, как истинная модница».