Личная жизнь российских вождей, будь они великими князьями, императорами, генсеками или президентами, всегда являлась табуированной темой. Те, кто держал свечки в высочайших опочивальнях, мемуаров не оставили. Но слухи просачивались и просачиваются даже сквозь очень плотно закрытые двери.
Иностранцы, посещавшие Московию в XV-XVI веках, поражались свободе, буйствовавшей в этой, по их мнению, дикой стране. Подразумевались не личные свободы, не право иметь собственное мнение и высказывать его в лицо правителю. Имелась в виду свобода сексуальная. В то время в Европе гомосексуализм считался страшным грехом, и уличенных в нём церковный суд частенько отправлял на костёр. В России заморских гостей удивляло распространение содомии, за которую, по словам немца Сигизмунда Герберштейна, полагалось лишь церковное покаяние.
Английский дипломат Джордж Тэрбервилл описывал свои впечатления от быта московитов в стихотворном послании к другу Даней:
Хоть есть у мужика достойная супруга,
Он ей предпочитает мужеложца-друга.
Он тащит юношей, не дев, к себе в постель.
Вот в грех какой его ввергает хмель.
Сегодня мы благодаря министру культуры Владимиру Мединскому знаем, что все показания иностранцев о Московии — русофобские выдумки. Однако проблема в том, что схожие с иностранными источниками оценки морального состояния россиян можно найти в документах отечественного происхождения. Митрополит Макарий в 1552 году негодовал из-за нравов, царивших в русском войске, осаждавшем Казань: стрельцы «содевали со младыми юношами содомское зло, скаредное и богомерзкое дело».
Знаменитый «Домострой» лишь кротко замечал, что «предающиеся содомии Царствия Божия не наследят». Растолковывающий нормы судебного и церковного права «Стоглав» (1551) посвятил содомскому греху целую главу, но и по нему мужеложцам грозило лишь осуждение: «А которые не исправляются, ни каются, и вы бы их от всякие святыни отлучали, и в церковь входу не давали». Беспробудные пьяницы, например, согласно тому же «Стоглаву», подлежали гораздо более суровому наказанию.
Возможно, подобная терпимость объяснялась распространением гомосексуализма по всей вертикали российской власти. В церковных источниках можно найти обвинения в содомии, адресованные митрополиту Московскому и всея Руси Зосиме (1490−1494). Старец Филофей из Псковского Трёхсвятского монастыря бил челом великому князю Василию Ивановичу, умоляя его искоренить на Руси «горький плевел содомии». Зря просил. Похоже, великий князь сам был не без греха.
Женился Василий III по тем временам очень поздно — в 26 лет. С молодой Соломонией Сабуровой он прожил два десятилетия, но детей у них не было. В 1525 году великий князь обвинил жену в ворожбе, развелся и сослал бывшую супругу в монастырь. Интересны детали якобы имевшего места колдовства: княгиня при помощи некой бабки опрыскивала заговоренной водой мужнины «порты». Она явно хотела возбудить сексуальный интерес супруга к себе.
Через год Василий III женился на 16-летней Елене Глинской. Иностранцы передавали бродившие по Москве слухи, что интимная жизнь новобрачных протекала весьма своеобразно. Василий был готов к исполнению супружеского долга, только если в их с женой постель ложился обнаженный сотник дворцовой стражи. Княгине это не нравилось, но вовсе не из-за смущения: она боялась, что если о государевых причудах станет известно, то наследников Василия будут подозревать в незаконнорожденности. В принципе, она оказалась права. Родившегося в 1530 году Ивана многие современники считали сыном конюшего Ивана Овчины-Телепнёва-Оболенского.
Подросший наследничек, прославившийся впоследствии как Иван Грозный, в личной жизни также был весьма экстравагантен. По подсчетам историков, он был женат восемь раз, причем лишь три первые брака царя освятила церковь. Только с первыми двумя женами царь жил долго (13 и 8 лет соответственно). А дальше началась свистопляска, которая и не снилась конкуренту-многоженцу английскому Генриху VIII — быстро надоедавших жен царь сплавлял в монастырь. Самым мимолетным оказался брак Ивана с Марией Долгорукой. Наутро после первой брачной ночи Иван объявил, что невеста оказалась не целомудренна, приказал посадить её в повозку, запряженную дикими лошадьми, и загнал этот экипаж в пруд на съедение рыбам.
Официальными браками Иван IV свои взаимоотношения с противоположным полом отнюдь не ограничивал. Современники и историки дружно сходятся в том, что царь вплоть до самой смерти был чрезвычайно охоч до женщин. Удивительно, но и симпатичных юношей он, похоже, не оставлял без своего высочайшего внимания. В толпе вокруг царского трона выделялся миловидный Фёдор Басманов, сын опричника Алексея Басманова, который развлекал царя, отплясывая перед ним в женском платье. Сбежавший в Литву князь Курбский в своих письмах к Грозному прямо называл Фёдора «царёвым любовником», причем Иван, резко полемизировавший с Курбским по многим вопросам, этот пункт оставил без внимания. Альберт Шлихтинг, семь лет служивший переводчиком при дворе, писал в своих «Новостях из Московии», что царь «злоупотреблял любовью этого Федора, а он обычно подводил всех под гнев тирана».
Историк Сергей Соловьев приводил рассказ Алессандро Гваньини о том, как одного князя убили в подвале дворца только за то, что он бросил в лицо Фёдору Басманову: «Я и предки мои служили всегда с пользою государю, а ты служишь гнусною содомиею». Впрочем, от лютой смерти не спаслись ни сам Фёдор, ни его отец. Немецкий опричник Генрих Штаден писал, что «Алексей Басманов и его сын Фёдор, с которым великий князь предавался разврату, были убиты». Царь-параноик не щадил даже самых близких людей.
Слухи не пощадили сексуальную ориентацию и другого кровавого российского тирана — императора Петра I. Он тоже, как и Иван IV, был чрезвычайно охоч до женского пола. И в молодости, и незадолго до смерти Пётр гонялся за каждой юбкой, не делая различий между коронованными особами и портовыми проститутками. Тем не менее современники отмечали некоторые странности его личной жизни. Например, в походах царь, опасавшийся эпилептических припадков, боролся со своими страхами, укладывая в свою постель голого денщика и во сне обнимая его. Методы борьбы с эпилепсией могут быть самыми разными, но при желании даже в военных походах царь для оберегания своего сна легко мог найти существо противоположного пола.
Наиболее упорные слухи ходили о долгой и гораздо более чем дружеской связи Петра с Александром Меньшиковым. Почву для этих слухов давала сначала феерическая карьера худородного дворянчика со смазливой физиономией, а позже полная безнаказанность второго человека в империи, уличенного в многочисленных злоупотреблениях и казнокрадстве. В своих письмах в 1700—1703 годах Пётр обращался к Меньшикову чрезвычайно интимно: «мин херц» (мое сердце), «мин херцхен» (мое сердечко) и «мин херцхенкин» (дитя моего сердечка). Больше так царь не называл никого. Да и самого Александра Даниловича император позже именовал хоть и по-дружески, но гораздо сдержаннее: «mem beste Freint» (мой лучший друг), «мейн липсте камрат» (мой любимейший товарищ), «min Brudder» (брат мой). В 1702 году некий капитан Преображенского полка, напившись, во всеуслышание кричал про царя, что он, дескать, «живет с Меншиковым [непотребным] образом». По доносу он был схвачен, но отделался удивительно легко. Если за куда более мягкую хулу на монарха рвали ноздри, выдирали язык и секли до смерти, то капитана-правдоруба всего лишь перевели служить из гвардии в периферийный Оренбург. Видимо, не было в его словах напраслины, и наказали его только за длинный язык.
Обвинения в содомии звучали и в адрес внука Петра Великого. Юный Пётр II, по уверению современников, дни проводил, развлекаясь охотой, а ночи — в одной постели со своим закадычным другом Иваном Долгоруким. Однако император умер, не дожив до 15 лет, и подданные просто не успели вдоволь посплетничать о его вкусах.
Сведения о широте взглядов императрицы Екатерины II на сексуальную жизнь связаны с именем княгини Екатерины Дашковой, оставшейся в истории как глава Академии Наук. Впервые слухами о том, что красавица-княгиня равнодушна к мужскому полу и неравнодушна к императрице, поделился в своих записках Джакомо Казанова, безуспешно пытавшийся соблазнить Дашкову во время посещения России в 1765 году. Почти век спустя в Европе вышла «Моя история» — мемуары Дашковой, написанные ею по-французски в конце жизни. В 1859 году Александр Герцен издал их в Лондоне на русском языке, чем были очень недовольны российские власти. В своих записках Дашкова не говорила ни о чем сугубо интимном, однако упоминала о ночных встречах с будущей императрицей во дворце и о планах по свержению Петра III, которые две женщины обсуждали в постели.
Гораздо откровеннее описывала она свою ссору с Екатериной II сразу после переворота 28 июня 1762 года. В ту ночь для Дашковой шокирующим открытием стала новость о том, что у императрицы имеется любовник — Григорий Орлов: «С этого времени я в первый раз убедилась, что между ними была связь. Это предположение давно тяготило и оскорбляло мою душу». Причиной ссоры двух Екатерин явно стала ревность. Герцен не сомневался ни в подоплеке отношений Дашковой и императрицы, ни в причинах их охлаждения — ему подробно рассказала об этом Мэри Вильмот, англичанка, бывшая любовницей княгини уже на склоне её лет.
Позднейшие российские монархи в отклонениях от половой нормы уличены не были. Слухи ходили и о некоторых из них, но их распускали политические противники для очернения императоров. В Петербурге шушукались по поводу странностей поведения Павла I. Досталось и его сыну Александру. Сплетники приводили слова, якобы сказанные о нём Наполеоном: «Александр — самый красивый мужчина, который живет на земле. Обидно, что он содомит, а то немало француженок хотели бы попробовать его тело». На самом деле, ни один из авторитетных источников подобных слов Бонапарта не приводит.
Как бы ни относились сами монархи к проблемам гомосексуализма, это мало сказывалось на законах Российской империи. В 1835 году Николай I утвердил очередной уголовный кодекс, в котором имелась антисодомитская статья, практически не применявшаяся на практике. Такое положение дел сохранялось вплоть до Октябрьской революции.