Неспроста в советское время Александра Николаевича Радищева называли революционным мыслителем. Книга начальника петербургской таможни «Путешествие из Петербурга в Москву», которую он выпустил в мае 1790 г., и впрямь была наполнена мыслями «дерзновенными». Никто больше не осмелился бы писать такое, да ещё после пугачёвского бунта и недавнего начала Великой Французской революции: «русский народ очень терпелив и терпит до самой крайности; но когда конец положит своему терпению, то ничто не сможет его удержать, чтобы не преклонился на жестокость»; «возможно ли (…), чтобы в толь мягкосердое правление, каково ныне у нас, толикие производилися жестокости?»; «крестьянин в законе мёртв».
[Сборник: Крепостное право]
Радищев прошёлся по главным болевым точкам Российской империи: по крепостному праву (именно он впервые прямо сравнил его с рабством), рекрутским наборам, «безумным судьям» — мздоимцам, кабакам, состоянию государства и сословным отношениям. Он осудил чинопочитание, цензуру, распространённые в обществе нравы. Но читающей публике недолго пришлось всматриваться в «крамольные» страницы.
В июне «Путешествие» кто-то дал прочесть императрице. Екатерина II прочла всего три десятка страниц и повелела начать преследование автора. В дневнике секретаря царицы Храповицкого от 26 июня 1790 г. читаем: «Говорено о книге «Путеш. От Петер. до Москвы». Тут рассеивание заразы французской: отвращение от начальства, автор-мартинист; я прочла 30 стр. Посылка за Рылеевым. Открывается подозрение на Радищева». Рылеев — тогдашний петербургский обер-полицмействер, разумеется, повеление исполнил. Уже 30 июня Радищева арестовали и заключили в Петропавловскую крепость.
К 6 или 7 июля Екатерина дочитала книгу и дописала свои примечания. Заметки, вернее «сии высочайшие её императорского величества замечании», составили 4 листа, исписанные с двух сторон. Писала она их не просто так, а в помощь следователям, чтобы знали, как допрашивать арестованного. Получился, однако, ценный исторический документ — мысли «просвещённой императрицы» совершенно разрушают образ, который она старательно себе творила: образ заботливой царицы, радеющей о благе всех своих подданных.
Заметки Екатерины, в общем-то, преисполнены циничного издевательства и над Радищевым, и над крепостными, за которых тот заступается. Прочитав эпизод о продаже крепостных крестьян на аукционе, Екатерина написала: «Начинается прежалкое повесть о семии, проданной с молотка за долги господина». Чуть дальше она возмущается тем, что Радищев «на стр. 147 едит оплакивать плачевную судьбу крестьянского состояния, хотя и то не оспоримо, что лутчее сюдбы наших крестьян у хорошова помещика нет по всей вселенной». И это слова царицы, которая в начале своего правления разбирала дело Салтычихи, а после запретила крестьянам жаловаться ей на помещиков, чтобы не знать о таких случаях!
Более всего её, конечно, разозлили предостережения Радищева о том, что тирания непременно оканчивается революцией, его строки «Меч остр, я зрю, везде сверкает; / В различных видах смерть летает, / Над гордою главой паря» и упоминания Брута, Вильгельма Телля и Кромвеля. Екатерина пишет, что «сии страницы суть криминального намерения, совершенно бунтовские». Описания мучений крепостных она сочла оправданием случаев, когда те убивают своих господ, а также побуждением «к возмущению крестьян против помещиков, войск противу начальства».
Любопытно, как императрица объяснила причины, из-за которых Радищев решился написать «Путешествие». Мысли, что устройство России плачевно, она, судя по всему, не допустила (или не стала записывать), а всю ответственность возложила на личность автора и на «французскую заразу» — республиканизм. Радищева она сочла человеком, ненавидящим правительство, озлобленным неудачником. Об «умоначертании сочинителева» она судит так: «Вероятно кажется, что родился с необузданной амбиции и, готовясь к вышным степеням, да ныне еще не дошед, желчь нетерпение разлилось повсюда на все установленное и произвело особое умствование». Что касается Франции, Екатерина тоже сразу сделала вывод: «Сочинитель (…) наполнен и заражён французским заблуждением, ищет всячески и выищивает всё возможной к умалению почтения к власти и властем, к приведению народа в негодование противу начальников и начальства».
Надо ли говорить, что Франция была, конечно, не при чём. Радищев задумал и писал свою антикрепостническую книгу ещё до начала Великой Французской революции. Русские самодержцы, как и Екатерина, не раз в истории искали в выступлениях против своей власти и установленного в России порядка враждебные действия или влияние иностранцев — что гораздо проще, чем признать или поверить в то, что российская политическая система, мягко говоря, несовершенна, а часто попросту бесчеловечна. Недоволен — значит, не любишь наше прекрасное Отечество! Критикуешь власть — значит, враги тебя подкупили или запутали!
Дочитав «Путешествие», Екатерина пришла в ярость, что с ней редко случалось. «Бунтовщик, хуже Пугачёва», — так она сказала. Она сама руководила расследованием и сама вынесла окончательный приговор: «По высочайшему её императорского величества соизволению велено оного Радищева за таковую дерзость сослать на житьё в Сибирь в Илимский острог на десять лет». Заодно его лишили дворянства и чинов, а также ордена святого Владимира. Книги же его повелели «сколько оных отобрано будет, истребить».
Радищев жил в ссылке, пока Павел I не позволил ему вернуться в Петербург. А помилования ему пришлось ждать до царствования Александра I. Правда, вскоре после этого Радищев погиб — не то покончил с собой, не то случайно выпил стакан с азотной и соляной кислотой.