В начале 1960-х гг. в СССР был взят курс на скорейшее построение коммунизма. Борьба с теми, кто мешал этому процессу, — тунеядцами, активными верующими, валютчиками и цеховиками, — развернулась нешуточная, и в ход пошли самые жёсткие меры. Один из крупных судебных процессов того времени вспоминают Сергей Бунтман и Алексей Кузнецов.
С. БУНТМАН: Добрый вечер! После некоторых попыток запустить эту программу и криков «будь проклят тот день, когда я сел за баранку этого пылесоса» мы запускаем передачу. Вот примерно то же время, когда вышел фильм, чуть-чуть раньше, чем вышел фильм «Кавказская пленница», из которого я это сейчас цитировал, но всё равно вот то позднехрущёвское, шестидесятые годы.
А вот Galina говорит: «так называемые цеховики были смелые ребята, предприимчивые, жаль, что в СССР они стали врагами».
А. КУЗНЕЦОВ: Ну, на сегодняшнем примере, я думаю, будет понятно, что были разные ребята, и мне кажется, что идеализировать этих людей тоже ни в коем случае не надо, и сегодняшняя передача, мне кажется, будет тому подтверждением, но то, что в значительной степени их преступления (там, в кавычках или без кавычек — это каждый сам расставляет знаки, так сказать, интонационные) во многом спровоцированы собственно ситуацией, спровоцированы властью — в этом у меня нет ни малейших сомнений.
Раз Сергей Бунтман начал с кино, давайте кино и продолжим, Полина нам сейчас покажет постер фильма, который вышел на советские экраны в шестьдесят пятом году, имел достаточно ограниченный успех, там что-то в течение года по количеству, так сказать, посетителей он на каком-то, где-то во втором десятке, там, в районе семнадцатого места, но тем не менее всё равно более 20 миллионов посмотревших — это, так сказать, конечно, ну, определённое свидетельство того, что товар, что называется, был востребован.
«Чёрный бизнес», и вот я сейчас зачитаю фрагмент аннотации, а фильм предварялся таким вот титром, начинался с титра «Этот фильм создан по горячим следам недавних событий, изменены только имена и место действия» — ну это брехня насчёт только имена и место действия, смотрите: «В Советский Союз приезжает в качестве туристки мисс Ластер, опытный иностранный разведчик. Следователям КГБ майору Кравцову и капитану Громову удаётся установить, что Ластер привезла в СССР большую чёрную сумку». Большое везение, да? Удалось установить. «Следя за Ластер, майор Кравцов зафиксировал передачу сумки кладовщице психоневрологического диспансера Таракановой. Одновременно следователь КГБ лейтенант Мещерский обнаруживает в стене одного из домов золотую брошь стоимостью 10 тысяч рублей. «Комсомольский прожектор»», — это, ежели кто не знает — такая форма комсомольского, так сказать, контроля, — «устанавливает крупное хищение на складе прядильной фабрики. Под наблюдение КГБ попадает начальник трикотажного цеха Горский».
Когда я говорю, что брехня — в реальном деле, которое мы сегодня рассматриваем, никакого иностранного следа не было, единственное, что можно хоть как-то, так сказать, привязать к этому, это содержится в мемуарах Николая Фёдоровича Чистякова, чуть позже, так сказать, мы и портрет вам его покажем, называются эти мемуары «По закону и совести» — это человек, который курировал следствие, он вообще в это время был начальником следственного управления КГБ, и вот он написал, что на одном из допросов один из главных фигурантов Шая Шакерман на вопрос, куда вам столько денег, вот что вы собирались со всеми этими миллионами — миллионами пореформенными, да? То есть десятками миллионов дореформенных рублей, что вы собирались со всем этим делать — он сказал как-то так, впроброс: ну вот, может быть бы, удалось уехать за границу, да, я бы там… Хотя не очень понятно как — как бы он эти миллионы за границу вывозил, потому что понятно, что всех выезжавших из СССР по еврейской линии — а по другой уехать он вообще никак не мог, наверное, да — их так трясли, так сказать, что это… вошло даже не в анекдоты, а в целые циклы анекдотов, да, насчёт тушкой, чучелком и так далее.
Так вот, собственно говоря — да, действительно психоневрологический диспансер был, что было, то было. Вот эти цеховики — почему такое название? Потому что цеховики — это те, кто так или иначе связан с производством, то есть это не просто спекулянты, которые перепродают втридорога, да, то, что купили или каким-то образом ещё попало к ним в руки, это не фарцовщики, которые, по сути, те же спекулянты, просто специфический их вариант: это люди, которые на какой-то стадии заняты производством, отсюда и название. Когда точно это название появилось — сказать трудно, по некоторым данным впервые вот прозвучало по отношению к этим людям «цеховики» как раз в этом деле, в деле Шакермана и Ройфмана, но в обиход это слово войдёт уже попозже всё-таки, в семидесятые годы: я хорошо помню, что я впервые с этим словом столкнулся, когда в перестроечное время на экраны вышел опять же художественный фильм, основанный на одном деле, который назывался «Воры в законе» — вот там, в частности, всё это показано, но без этого слова.
О самом явлении советское кино говорило и в доперестроечные времена, если мы вспомним с вами сериал «Следствие ведут знатоки», то там в нескольких сериях так или иначе возникают вот эти сюжеты, связанные с полулегальным или совсем нелегальным производством, реализацией, и так далее, и так далее, и так далее, в одной из первых серий, там, так сказать, заведующего кондитерским цехом играет Леонид Броневой, замечательная совершенно его роль в этом сериале.
Дело в том, что в пятьдесят шестом году было принято решение значительно сократить объёмы так называемой потребительской кооперации, ведь в послевоенные годы в Советском Союзе было множество артелей, этих артелей были десятки тысяч, ну, как правило, в этих артелях трудилось, там, от нескольких человек до нескольких десятков человек, хотя были и побольше, были даже и на сотни работников. Считается, что в послевоенные годы около двух миллионов людей были задействованы в работе артелей на полное время и либо подрабатывали там, но так или иначе были с артелями связаны.
И вот было принято решение это дело всё потихонечку начать сокращать — ну, потихонечку в хрущёвское время не умели, поэтому начали сокращать резко, а мотивировали это вот как: «ЦК КПСС и Совет министров отмечают, что в настоящее время многие предприятия промысловой кооперации перестали носить характер кустарно-кооперативного производства и по существу не отличаются от предприятий государственной промышленности». Поэтому как артели мы их ликвидируем, меняем, как мы бы сегодня сказали, юридическое лицо и передаём их по классическим промышленным ведомствам, вот так прямо в первом пункте и говорится: «Признать необходимым реорганизовать промысловую кооперацию, передав её наиболее крупные специализированные предприятия в ведение республиканских министерств соответствующих отраслей промышленности и областных и городских Советов депутатов трудящихся».
А. КУЗНЕЦОВ: В второй половине пятидесятых годов в Москве появляется один из двух главных фигурантов сегодняшнего дела, Борис Израилевич Ройфман, появляется он из города Калинина, сиречь ныне опять Твери.
С. БУНТМАН: Тверь, да.
А. КУЗНЕЦОВ: Да, в Твери он возглавлял такую вот артель, которая работала под эгидой Всесоюзного общества глухих. Там работали люди либо вообще не слышащие, либо с какими-то серьёзными ограничениями, вот, и Ройфман, судя по всему, уже в Калинине сумел наладить вокруг этого такое вот самообогащение, скажем так — артель его занималась работами с текстилем: что-то шили, что-то красили, что-то то, что-то сё, он заработал кой-какие деньги, заработал кой-какой первоначальный капитал и с этим капиталом прибыл в Москву.
Но в Москве у него никаких завязок не было, он вообще молодой человек, он двадцать пятого года рождения, вроде бы успел повоевать, какие-то награды имел, но вот я проверил по базе данных «Память народа»: там он никаким образом не фигурирует — не знаю, может быть, так сказать, не дошли, а может быть, это связано с тем, что почти наверняка на суде его, помимо всего прочего, ещё и лишили всех…
С. БУНТМАН: Лишили?
А. КУЗНЕЦОВ: Да, я думаю, что да: я не видел приговора, суд был закрытым, но известно, что Ройфман был приговорён к расстрелу и расстрелян, а вот насчёт лишения наград — ну это так широко практиковалось в то время, что, думаю, об этом можно говорить уверенно, может быть, поэтому он в базу данных и не попал. Так вот, и он здесь устраивается на совершенно неожиданную для человека постороннего должность. Он становится начальником мастерских психоневрологического диспансера № 3. Это Малая Грузинская улица, дом 23. Сейчас там, в свежепостроенном здании, дорогой ресторан, а когда-то был небольшой особнячок, с хозяйственными всякими постройками и перестройками барачного типа во дворе. В самом особнячке располагался психоневрологический диспансер, который обслуживал два района Москвы: Краснопресненский и Тушинский.
Это конец пятидесятых годов. Трудотерапия. Трудотерапия везде и во всём: в лечебно-трудовых профилакториях, где лечат алкоголиков с обязательным привлечением к труду. И людей с проблемами психического здоровья мы тоже лечим привлечением к общественно-полезному труду. По способностям: кто-то коробочки клеит, вот, например, у этого самого третьего диспансера как раз специализация была такая, картонажная мастерская. Они изготавливали коробки, наклеивали плакаты на картонную основу, ну и занимались такими несложными работами.
Ройфман, в соответствии со своим профилем, внедряет в это дело швейную мастерскую. Я говорил, что деньги у него были. На эти деньги, в частности, на нескольких ткацких фабриках были закуплены швейные машинки, были закуплены вязальные машинки общей сложностью более 50 штук. То есть это, в общем, такая покупка неслабая. И он убедил руководство диспансера, что нужно не только коробочки клеить, а нужно посильно организовать работу с текстилем — конкретно с трикотажем. Ещё одна особенность советского времени: хорошо, мы исходим из того, что трудотерапия полезна (может быть, я не врач, я ничего не хочу сказать, я понятия не имею, полезна она или не полезна, но, предположим, мы считаем, что она полезна), но это же терапия. И тем не менее все психоневрологические диспансеры не только обязаны были иметь мастерские, но этим мастерским устанавливался план. Они должны были выходить на самоокупаемость.
С. БУНТМАН: Так!
А. КУЗНЕЦОВ: Теперь представь себе удовольствие медиков, которым помимо того, что им приходится иметь дело с очень непростым контингентом больных — им ещё нужно заниматься организацией вот этого всего. Поэтому, естественно, такие люди, как Ройфман… У него всего-навсего начальное образование, но у него есть опыт, у него есть какие-то референции, рекомендации. Он приходит с готовым планом, у него глаз играет. Он говорит: ни о чём не думайте, про деньги не думайте, про то не думайте, про сё не думайте. У меня много знакомств, я обо всём договорюсь. И естественно, главный врач с радостью на него всё это спихивает. Ну, кроме того, видимо, небескорыстно. В материалах дела будет звучать, что главный врач не то чтобы взятку получал — нет. Но он при этих мастерских был оформлен на вторую ставку. Он мало того, что был заведующим всем диспансером целиком, но ещё в самих мастерских была тоже ставка врача. И вот на неё он тоже был оформлен. То есть он получал два оклада в месяц. И поэтому закрывал глаза, я думаю, даже не заходил в эти мастерские.
Но дело в том, что у Ройфмана действительно плохо со связями в Москве. Вот он не столичный человек. И он находит человека — я уж не знаю, сам находит, свели его. Знал он про него ещё в Калинине. Может быть всё что угодно. Некий Шая, или в русифицированном варианте Александр, Львович Шакерман. Он постарше, он девятнадцатого года рождения. Ничего не известно — был на войне, не был на войне. О его биографии известно следующее: у него в анамнезе три курса медицинского института. Который он, видимо, бросил сам. После войны, в сорок шестом году, он на какой-то тоже кооперативной должности находился. Через несколько лет попал под суд. Получил десятку в полном соответствии с указом от 7 августа. Указ «7−8». Тот самый, знаменитый, который шьёшь, начальник.
Но ему повезло. Он получил 10 лет в пятьдесят третьем году. И по амнистии пятьдесят четвертого, которая была весьма благосклонна к лицам, сидевшим по неполитическим статьям, он выходит на свободу. Поскольку у него там какое-то ограничение, он какое-то время не может занимать официальные должности в торговле, и так далее, он пристроился тем, что, обладая определёнными связями, определённой клиентурой, определённой репутацией вот в этих вот кругах — он выступает в качестве коммерческого посредника. Кому-то взятку надо дать? Через него. Несколько уважаемых людей нужно свести, усадить за стол, чтобы они могли таки наконец спокойно поговорить? Шакерман это всё организует. Разумеется, не безвозмездно.
В конце пятидесятых, ближе к фестивалю молодёжи и студентов пятьдесят седьмого года, он даже немножко сунулся в валютные дела. Но, видимо, довольно быстро, обладая природным нюхом, понял, что сейчас вот за это возьмутся как следует. И он оттуда сам успел вовремя выскочить. По крайней мере, валюту ему не предъявляли, у него с ней никаких связей уже не было. И к моменту, когда его знакомят (или он сам знакомится) с Ройфманом, он в поиске какой-нибудь службы. Вот такой, чтобы, как мы говорим, трудовая книжка где-нибудь лежала.
С. БУНТМАН: Лежала. Да.
А. КУЗНЕЦОВ: Ему нужно, чтобы у него был какой-то производственный стаж, скажем так. И тут Ройфман говорит: дорогой, уважаемый, иди ко мне начальником нового цеха. Вот, я начальник всех мастерских, картонажную я тебе не предлагаю, там ничего не украдёшь. А вот мы создаём текстильную мастерскую, иди ко мне туда. Через некоторое время Ройфман перевёлся на другое место. И устроился он работать начальником текстильной фабрики в городе Перово. Я напомню, Перово в шестидесятом году войдёт в состав Москвы. А до этого это город.
И вот 11-я трикотажная фабрика. Совершенно убогое заведение после войны, где работали какие-то полторы калеки, выпускали чёрт знает что. Но пришли знающие и понимающие люди, они потом Ройфмана и приведут на это место. И продадут ему это место. Продадут, видимо, за большие деньги. Они вот туда вложили талант, опыт, знания, понимание дыр советской системы. И в конечном итоге сложился совершенно замечательный такой вот куст.
В чём проблема цеховика? Любого цеховика. У него две большие проблемы, основные. Где взять сырьё и как сбыть готовую продукцию. Вот благодаря тому, что Ройфман становится не заведующим какими-то мастерскими при диспансере, а становится директором фабрики, сырьё от него, и в основном по его каналам будет налажен сбыт. На чём делались деньги? На всём. Деньги делались на том, что максимально эффективно использовались всякие отходы и неучтёнка. Ну, например, есть такое понятие: очёс. Это в текстильном производстве всякие отходы — шерсти, хлопка. Вот то, что не пошло в производство. Вот этот очёс, при внимательном его рассмотрении, оказывался годен на то, чтобы из него изготовить ещё немного нитей, тканей и так далее, и так далее. Плотность ткани умелые настройщики станков чуть-чуть разрежали. Чуть-чуть не так плотно нити примыкали друг к другу. Покупатель-то всё схватит. Как у нас с трикотажем в конце пятидесятых? У нас не очень хорошо с трикотажем в конце пятидесятых.
С. БУНТМАН: Да-да.
А. КУЗНЕЦОВ: А это экономия. Добавляем синтетические волокна. Одно из главных обвинений, которое будет именно по части производственной, заключалось в том, что изготавливали якобы шерстяную ткань, шерстяной трикотаж, а на самом деле он был полушерстяной. А по советскому ГОСТу в шерстяной ткани может быть не более 10% искусственных волокон. А в полушерстяной аж до 80%. Они держали, соответственно, где-то 30−40%. То есть ткань всё-таки выглядела как шерстяная, а не как синтетика. Но выдавали это за чисто шерстяную ткань, изготовленную…
С. БУНТМАН: А государственные предприятия всегда держали 10%?
А. КУЗНЕЦОВ: Ну я не знаю. Но ГОСТ, Серёж. ГОСТ, вот он не позволяет больше.
С. БУНТМАН: Ну да, не позволяет. Ну хорошо, при нашей организации производства отечественной, он, конечно, не позволял.
А. КУЗНЕЦОВ: На самом деле в шестидесятые годы трикотажное дело — это будут десятки дел. По десяткам фабрик. Самое крупное эхо будет знаешь где? В Киргизии. В Киргизии будут колоссальные судебные процессы. Там в конечном итоге всё это великолепие крышевал не кто-нибудь, а председатель госплана республики. То есть человек уровня республиканского министра. А может быть, даже замглавы правительства, я думаю. Председатель госплана. Поэтому, думаю, что и государственные фабрики тоже с этим мухлевали. Одним словом, чем идеальны мастерские психоневрологического диспансера? Контингент безответный. Писали. Некоторые из тех, кто должен был подневольно трудиться… А они обязаны были трудиться, ну как? Ты в диспансере числишься? — Числишься. — Тебе врачи назначили трудиться для твоего блага, для твоего исцеления. Бесплатно. А уж если им за ударный труд какую-то небольшую премийку выписывали, они были на седьмом небе от счастья.
Кто-то писал. Писал, что трудимся в плохих условиях, работаем без доступа свежего воздуха в полуподвальных помещениях. Шакерман что-то там арендовал у какого-то ЖЭКа, какие-то сырые подвалы. Туда посадил вот этот новый цех. На это всем проверяющим говорилось — ребят, ну кого вы слушаете-то? Ну вы наш контингент видите? Вы вывеску читали на Малой Грузинской? «Психоневрологический диспансер». Вы хотите сказать, что они вам правду говорят? Да они вам сейчас про инопланетян ещё расскажут, что они у нас тут работают в ночную смену. Но, к несчастью для этих людей, начинается активная борьба со всякого рода такими нетрудовыми доходами.
Полин, покажите, пожалуйста, вторую картинку. Там будет один из многочисленных плакатов этого времени. Конкретно этот плакат, если я не ошибаюсь, 1961 года. Вот тут клеймится человек, который готов, значит, за шмотки, при помощи шмоток, вообще душу, что называется, всем продать. По поводу всех этих кампаний Нина Львовна Хрущёва [писала]: «Он сам «стрелял себе в ногу» перетрясками. С одной стороны, требовал лучшей экономики, жалуясь, что на Западе конкуренция и прибыль залог успеха, а мы не можем из-за плановой системы. С другой — с нетерпимостью советской идеологии искоренял ростки такой конкуренции в СССР. В начале 1960-х Хрущев решил закрутить гайки «цеховикам» — взяточникам и спекулянтам — тем, кто в условиях дефицита пытался заткнуть предпринимательские дыры. Уголовный кодекс пополнился целым рядом жёстких законов».
Действительно, в 1960 году принят, с 1 января 1961 года вступил в действие новый советский уголовный кодекс. Предыдущий принимался в 1926 году. В этом советском уголовном кодексе, в общем, ничего страшного поначалу не было, там расстрелы за преступления, не связанные с изменой родине и не связанные с преступлениями против личности, да, там убийствами, изнасилованиями, и так далее — там поначалу не было. Но как раз в шестьдесят первом — шестьдесят втором году они начали появляться дополнительными указами. Мы подробно рассматривали, как это делалось в деле валютчиков: Рокотова, Файбишенко и Яковлева в нашей передаче, и аналогичным образом это делалось в смежных, скажем так, сферах.
Вот смотрите, 20 февраля 1962 года, указ Президиума Верховного Совета об усилении уголовной ответственности за взяточничество. До этого за дачу взятки давали максимум пять, за получение давали максимум десять, а теперь «вплоть до высшей меры» в особых случаях. А что такое особый случай? Особо крупный размер начинался с десяти тысяч рублей.
С. БУНТМАН: С десяти тысяч, да?
А. КУЗНЕЦОВ: С десяти тысяч. И то же самое происходит с уголовным кодексом, в который вносится в то же самое время в 1962 году новая статья 93.1. Раньше за хищение соцсобственности в самом крупном размере, там: многолетнее, многократное, по предварительному сговору группой лиц, то есть максимум всего возможного, максимум 15 лет, а теперь появилась высшая мера. Поэтому, кстати говоря, на следствии и суде все привлечённые к делу будут всячески говорить: да, товарищи, грешен, брал, воровал, давал, но до шестьдесят первого. Но до шестьдесят второго. То есть они всё пытались уйти из-под вот этих вот расстрельных пунктов. Мы, дескать, вот как только вот расстрел ввели — мы этим больше уже не занимались. Ну, занимались, конечно. И следствию удастся это все доказать.
Как, собственно, дело-то происходит? А происходит дело следующим образом. Имеется вот этот самый наш Шая Шакерман. В нескольких местах пишут, что он племянник знаменитого Мишки Япончика. Якобы вот он сын его сестры. Нет. У Мишки была одна-единственная сестра, она была действительно замужем, и по слухам именно эту свадьбу Бабель описывал в своих «Одесских рассказах», «Когда Беня Крик выдавал замуж свою сестру Двойру». Но вот эта женщина, реальная сестра Мишки Япончика, умерла в 1919 году от базедовой болезни, судя по всему, детей у неё вообще никаких не было. Но к Япончику Шакерман имел отношение. Это родной сын одного из его ближайших помощников и адъютантов. Лев Шакерман был одной из правых или левых рук Мишки Япончика и был расстрелян белыми в 1919 году, значит, вот там, в Одессе или в её каких-то окрестностях. То есть мальчик, по сути, сирота. Он отца потерял то ли до рождения, то ли прямо сразу после рождения. Льва Шакермана расстреляли в 1919-м, и Шая родился в 1919-м. У Шаи — ещё совсем не старого человека, ему 43 года — умирает жена. Он очень переживает, уходит в запой, дорогущий памятник на еврейской части Востряковского кладбища ей ставит, и так далее. А дальше — он мужчина ещё ого-го, и у него начинается роман со своей своячницей, то есть с младшей сестрой усопшей жены.
С. БУНТМАН: Ну да.
А. КУЗНЕЦОВ: По слухам, вроде бы, его к этому очень подталкивает его тёща. Она боится, что он женится на какой-нибудь со стороны, и она говорит: а зачем из семьи-то уходить? Всё ж в семье должно быть! Обрати внимание: Роза хорошая девочка. Но есть проблема: хорошая девочка Роза замужем, и её муж — Яков Брик. Уж не знаю, имел ли он какое-то отношение к тем самым Брикам — не уверен. Но по крайней мере — фамилия та же. Муж её, Яков Брик, находится в длительной командировке. У них случается роман, она уходит к Шае. А они с Бриком жили вместе с шаиной тёщей, то есть с матерью вот этих вот двух женщин.
Брик возвращается, узнаёт, что вот такая ерунда от партнера по бизнесу, такой вот нож в спину. А тут Роза возвращается от Шаи и говорит: прости меня, Яков, я очень была не права, что-то мне совершенно с Шаей разонравилось, какой-то он скучный и денег стал давать мало. Брик говорит: так, ну, а мы же, это самое. Мы же деловые люди. И вроде бы и даже через каких-то третейских судей, ну из этой среды, разумеется, Шакерману была выставлена претензия: плати, дескать, моральный ущерб оплачивай! Ты у меня женщину увёл — увёл, она вернулась — вернулась. Компенсируй мне вот эти вот, так сказать, издержки и всё прочее. Шая вроде бы сказал: пять тысяч заплачу и проваливайте! Это уже после реформы, это уже 1962 год. На что Яков Брик чрезвычайно обиделся, и вместе с Розой они написали, соответственно, причём не просто написали анонимку, они всё расписали и приложили схему дачи, значит, Шаи Шакермана, на которой были обозначены тайники.
За дело берётся КГБ, потому что это политика Шелепина — в это время он председатель — потому что суммы, действительно, судя по всему, большие, и это рассматривается как не просто, так сказать, воровство или что-то, а как подрыв государственной мощи. А это, стало быть, к Комитету государственной безопасности. Ну, а дальше всё, в общем-то, идёт, что называется, как по маслу, потому что да, у Шаи гигантская дача, полгектара…
С. БУНТМАН: Ну!
А. КУЗНЕЦОВ: Когда-то это был летний детский садик, принадлежавший какому-то предприятию. Он выкупил у этого предприятия полгектара. Тайники нашлись там, где они указаны. Правда, тайники пусты. Привлекают солдат, начинают перекапывать весь участок, привлекают сапёров. Сапёры, наконец, нашли. Подземный ход был прорыт с участка на улицу, под забор, и металлические всякие изделия из золота и так далее находились как бы не на участке, а там уже, на улице, да, в надежде на то, что сапёры за забор не пойдут. А сапёры пошли за забор. Ну и в результате обнаружили золото в больших количествах, обнаружили ценные бумаги, обнаружили деньги в стеклянных банках, как положено, что-то законсервировано на чёрный, как говорится, день.
Берут Ройфмана, устраивают ему очную ставку с Шакерманом, и они начинают друг друга топить. Потому что они уже понимают, что обратной дороги нет, что их взяли, взяли с поличным, что сейчас будут назначаться бухгалтерские экспертизы, технологические экспертизы, что они уже никуда не скроются. На что они, собственно, рассчитывали? Они рассчитывали на крышу, у них была крыша. По этому делу пройдёт три сотрудника в достаточно высоких офицерских чинах, три сотрудника МВД, один из них будет расстрелян. [Они] обеспечивали, что называется, сопровождение бизнесов иногда вплоть до совершенно прямых форм, ну, например, на милицейской машине сопровождали машину с товаром, чтобы кто-нибудь из сотрудников милиции, там, не вмешался, так сказать, несанкционированно на дороге.
Ну вот, рассказывают, Серёж, не знаю, ты наверняка про эту историю слышал, вот подтвердишь её подлинность или нет… Рассказывают, что в шестьдесят третьем году, когда Советский Союз посетили Ив Монтан и Симона Синьоре, что якобы, зайдя то ли на выставку, то ли в какой-то магазин, так сказать, где продавалось женское бельё, Монтан пришел в такой восторг от того, что там увидел…
С. БУНТМАН: Да-да-да.
А. КУЗНЕЦОВ: …что накупил вот этого всего…
С. БУНТМАН: Это раньше было немножко, но вот накупил он всего, да.
А. КУЗНЕЦОВ: Привёз в Париж, там какому-то своему, значит, товарищу-художнику, поделился с ним радостью, устроили выставку, и вот фотография, которую Полина нам сейчас покажет, она…
С. БУНТМАН: Очень обидно было, да.
А. КУЗНЕЦОВ: Вроде с той самой выставки. Вот видите, дама французская, а дамские панталоны вот привезены, соответственно, из Москвы. Вот, собственно говоря, что они производили. Они производили женское нижнее бельё, мужское нижнее бельё, они производили женские кофточки, они производили мужские, женские вязаные пуловеры. Всё это, видимо, тоже было, ну, по современным меркам не ах. Но это было на порядок лучше, чем-то, что, так сказать, и то иногда с трудом, удавалось купить в государственных магазинах. Если вы посмотрите на фотографии того времени, то один вопрос к нашим бабушкам и прабабушкам — как вы всё это носили. Ну как… Кто-то что-то сам перешивал, не случайно в каждой второй семье была швейная машинка и не случайно женщины считали просто долгом своим уметь хоть как-то чего-то там ушить, подвязать, довязать, надставить, перелицевать и так далее, и так далее, и так далее.
Ну и вот, собственно говоря, на очных ставках они друг друга топили. Тем временем их подельники их, конечно, тоже сдавали, а в эту схему было вовлечено много народу. На самом деле на судебный процесс будет выведено около двух десятков подсудимых. Почему сдавали? Ну, потому что та же бухгалтер понимала, что ей нужно максимально, так сказать, переложить всё на начальство. Та же там, эта самая, нормировщица на вот этой самой фабричке небольшой при психдиспансере тоже понимала, что надо перекладывать. Поэтому у следствия, как я понимаю, в материалах недостатка не было.
С. БУНТМАН: Да, Монтан был, да, правда, Монтан и Симона были — в пятьдесят шестом году они были ещё.
А. КУЗНЕЦОВ: Это первый их приезд. Но вот я слышал, что вот эта история их приезда на Московский международный кинофестиваль в шестьдесят третьем. Но окей, я…
С. БУНТМАН: А, ну может быть.
А. КУЗНЕЦОВ: Совершенно верно. Это был их второй приезд. Вообще Ив Монтан считался другом СССР. Я знаю, что…
С. БУНТМАН: До шестьдесят восьмого года он был другом.
А. КУЗНЕЦОВ: Ну да, да, это правда. На него очень обиделись, когда вот в Париже… это вызвало…
С. БУНТМАН: Да я помню, как обиделись, ну да.
А. КУЗНЕЦОВ: А дальше по первой инстанции это дело рассматривает ни много ни мало Верховный суд РСФСР. Покажите, Полина, пожалуйста, фотографию человека в мундире, в генеральской форме. Да, это вот упоминавшийся мной Николай Фёдорович Чистяков, который как руководитель всего кагэбэшного следствия, курировал это дело. Вот по некоторым данным он Ройфману пообещал, вроде бы даже партбилет показывал и клялся, что расстрела не будет, что если ты поможешь следствию, то ты получишь, значит, лишение свободы, ну, а дальше как-нибудь уже будем думать и решать, как бы его сделать покороче. Может быть, он и пытался сдержать своё слово.
Когда был вынесен приговор и Ройфмана, как и Шакермана, приговорили к высшей мере, то вроде бы и ходатайство о помиловании было поддержано КГБ. Но говорят, что доложили лично Хрущёву, и лично Хрущёв велел — нет, никаких скидок, никаких этих самых… Дело в том, что речь действительно шла о миллионах рублей, уже новых пореформенных рублей, и Никита Сергеевич, видимо, хотел этим делом, хотя оно не освещалось особенно в прессе… Ну вот фильм, видите, сняли же, по мотивам, что называется.
С. БУНТМАН: Ну по мотивам, да…
А. КУЗНЕЦОВ: По мотивам. Хотя и сказано, что кроме имён ничего не изменено. Вроде бы Ройфман даже для того, чтобы произвести впечатление хорошего мальчика на судей, отказался брать адвоката по соглашению, но поскольку статья была очень тяжёлая, то ему полагался адвокат по назначению, тут интересно… У любого человека, который об этом деле что-то захочет прочитать, он неизбежно наткнётся на довольно интересную, хотя очень тенденциозную книгу, которую написала Евгения Анатольевна Эвельсон — адвокат, работавшая в Московской городской коллегии. В начале семидесятых она эмигрировала в Израиль и в течение ещё довольно долгого времени там работала в качестве следователя в университетах. В частности, вот она написала книгу о борьбе с экономическими преступлениями в СССР хрущёвского и раннебрежневского периода. Основная мысль этой книги — что под видом борьбы с хищениями и другими хозяйственными злоупотреблениями в Советском Союзе была развернута махровая антисемитская кампания, потому что практически все проходившие по этим делам — люди с фамилиями Коган, Шапиро и им подобные.
Я прочитал с интересом комментарии, наверное, самого крупного на сегодняшний день из наших отечественных специалистов по взаимоотношениям советской власти с еврейским вопросом. Я говорю о Геннадии Васильевиче Костырченко. Вот он пишет о том, что книга Эвельсон в этом смысле действительно крайне тенденциозна. То, что я посмотрел по этому делу — очень многое она путает, она разделяет два дела, там у неё Ройфман и Шакерман — это вроде два разных дела. Нет, их судили по одному, конечно же, делу. Она явно совершенно там сводит личные счёты — вот ей крайне не нравится адвокат.
Покажите нам, пожалуйста, Полина, там сначала будет фотография здания — это здание Верховного суда РСФСР, такое красивое, где будет происходить этот судебный процесс; а потом будут две фотографии. Одна — это Евгения Эвельсон. А последняя фотография — это адвокат Людмила Ивановна Дунаева, про которую Эвельсон пишет: «Ройфман отказался от услуг адвоката, у него был по соглашению, у него был только казённый адвокат от Московской городской коллегии — Людмила Дунаева, прежде работавшая судьёй в одном из районов Москвы». Ни одного дня Людмила Дунаева судьёй не работала, она после фронта молоденькой девчонкой пришла в институт, после института сразу в адвокатуру. Фронт она, кстати, прошла по полной программе — санинструктором с сорок первого по сорок четвёртый, была очень тяжело ранена, то есть из армии она демобилизовалась по состоянию здоровья. И она всю свою жизнь проработала — больше сорока лет в адвокатуре.
И по её поводу, значит, Эвельсон пишет: «Однако адвокат, согласно договорённости со следственными органами — трудно себе представить такое, но — увы! — это так», — интересно, ты свечку держала, что ли? «Посвятила свою заранее написанную речь «растленному влиянию капиталистического мира на психологию советских людей» и тому, как этой психологией заразился её подзащитный, теперь полностью раскаявшийся. Ни единым словом не обмолвилась защита о существе обвинения, о спорных в нём положениях. Защитительная речь была краткой, бесцветной, точно сочинение плохо успевающего школьника». Ох, что-то дамы, похоже, не любили друг друга, потому что если вот разобраться — да, всё это вместе создаёт совершенно отрицательное впечатление. На самом деле, а что в этой ситуации, на что должна была ссылаться адвокат? Оспаривать по мелочам какие-то конкретные выводы экспертизы…
С. БУНТМАН: Бесполезно было.
А. КУЗНЕЦОВ: Абсолютно бесполезно. Там материала было в избытке. Даже если бы эпизод-другой суд бы сократил, это бы никак не повлияло. Вот. Конечно, если такая договорённость у Ройфмана с КГБ была, он, конечно, адвокату бы об этом сказал. Сказал бы: да, голубушка, давайте особенно не раздражать, не лезть в бутылку, мне обещали, мне гарантировали. Ну вот она и вела себя соответственно с этим.
И, кстати говоря, опять же, у Эвельсон ещё один абзац, который свидетельствует о том, что, видимо, такая договорённость была. Потому что смотрите: «Адвокат Ройфмана после вынесения приговора ударилась в настоящую истерику. Неизвестно, помогло ли бы её подзащитному более профессиональное поведение адвоката, но с точки зрения юридической этики было намного лучше заменить бурное проявление чувств после приговора выполнением своих обязанностей по отношению к подзащитному».
С. БУНТМАН: Ну, это легко сказать. Ну, если была договорённость, если следователь на договорённость как раз и нажимал.
А. КУЗНЕЦОВ: Безусловно. Потому и истерика прямо…
С. БУНТМАН: Конечно, потому что это обман был. Провокация и обман.
А. КУЗНЕЦОВ: Ну, в общем, я отсылаю желающих к книге Эвельсон — есть статья о ней в «Википедии», там есть ссылка на эту книгу. Без труда её найдёте в открытом доступе — составьте впечатление. Ну, а дальше расстрел.
С. БУНТМАН: Кампанию не надо было даже нигде… Никакой кампании не было, но стоит советскому человеку, особенно закалённому в 1948—1953 годах, которые недалеко ушли, да и всегда считавшему так, стоит прочитать две опубликованные фамилии с половиной — и по щелчку у него: ага! Никакой антисемитской кампании не надо было, она сама получается.
А. КУЗНЕЦОВ: Это правда. И более того: когда Эвельсон приводит в книге по конкретным делам свидетельства о том, что какой-то судья себе позволил откровенно антисемитскую ремарку, что прокурор позволял себе всякие, мягко говоря, непозволительные вещи и суд, так сказать, его не одёргивал, и так далее, что свидетели там несли чёрт-те что — в это я как раз совершенно верю. Но это — действительно то, о чём ты говоришь. Это воспитано поколениями, так сказать, жизни…
С. БУНТМАН: Ну да, да. И ещё товарищ Сталин придумал усилитель.
А. КУЗНЕЦОВ: Конечно, да, в конце 1940-х — начале 1950-х, конечно.
С. БУНТМАН: Усилитель звука, да.
А. КУЗНЕЦОВ: И закончить я хотел бы ещё одной цитатой из книги Нины Львовны Хрущёвой. Вот опять же, к тому, что быть Хрущёвой не означает автоматически одобрять всё, что делал Никита Сергеевич. Здесь речь идёт о том, что когда Сергей Никитич, уже будучи уже в США, — сын Никиты Сергеевича, — опубликовал книгу об отце, вот он как раз отца практически, по возможности, везде ободряет и одобряет. И вот что пишет Нина Львовна про реакцию в их части семьи: «Мама Юля прочитала главу про валютчиков в книге Сергея», — это вот как раз дело Рокотова — Файбишенко, — «и в ужасe позвонила ему домой в Провиденс в США. Она не любила спорить со «старшими родственниками», как она называла его и Раду, но сейчас не выдержала: «Ты оправдываешь отца, даже когда оправдать нельзя. От этого он только потеряет репутацию. Нужно пытаться объяснять, а не оправдывать. Иначе нам никто не будет верить»».
Ну, а дальше сама Нина Львовна пишет о том, что да, Никита Сергеевич воспитывался и свои убеждения приобрёл во времена в том числе НЭПа, и разгрома НЭПа, и с этой точки зрения он до конца своей карьеры был стойким и убеждённым противником любых частно-собственнических тенденций. А что вы хотите от человека, который провозгласил, что уже нынешнее поколение советских людей будет жить при коммунизме. В этом смысле он, по крайней мере, последователен в своих взглядах.
С. БУНТМАН: Да, почитайте книжку обязательно. Фильм назывался «Чёрный бизнес» 1965 года.
А. КУЗНЕЦОВ: «Чёрный бизнес», 1965 год.