С. БУНТМАН: Добрый вечер! Мы начинаем нашу очередную судебно-процессуальную криминальную встречу, и сегодня какой-то вообще мазурик невероятный совершенно.
А. КУЗНЕЦОВ: Добрый вечер!
С. БУНТМАН: Добрый вечер.
А. КУЗНЕЦОВ: Да, я достаточно давно к этому клиенту подбирался, мазурик совершенно невероятный и невероятная легенда возникла вокруг него. Собственно сегодня мы вслед за матушкой императрицей Екатериной будем пытаться разобраться, что там лажа, а что там было на самом деле, потому что история закрутилась и запуталась до такой степени, что даже Сенат — ну, впрочем, не буду забегать вперёд, да? Значит, в начале тридцатых годов, сейчас нам Андрей даёт первую картинку — в начале 1830-x годов сосланный на Кавказ писатель, декабрист, офицер разжалованный, Александр Александрович Марли… Бестужев, которого мы знаем под псевдонимом Бестужев-Марлинский, пишет повесть «Латник».
С. БУНТМАН: Да.
А. КУЗНЕЦОВ: Это не самое его известное произведение, но когда её издадут — а вы видите издание начала восьмидесятых годов в так называемой дешёвой библиотеке Суворина, очень на самом деле было…
(аудиопомехи)
Эта повесть «Латник», она написана в готическом стиле, в совершенно классическом готическом стиле и, значит… Сейчас, извините, секундочку.
С. БУНТМАН: Нет, но вообще Марлинский, конечно же, верный ученик…
А. КУЗНЕЦОВ: Байрона.
С. БУНТМАН: И Полидори, и он, конечно, Мэри Шелли ученик такой, вернейший. Вот, как, как потом будет Алексей Константинович Толстой в юности, вот.
А. КУЗНЕЦОВ: Вот, да, и это совершенно такое вот — очень мрачная, очень страшная повесть, где рассказываются совершенно жуткие вещи, и одним из главных героев, главных отрицательных героев является некий князь, он обозначен первой и последней буквами — Ч-й. Ну, можно гадать как угодно — Черкасский или какой-то ещё, но в любом случае понятно, что это вымышленная фамилия. И вот как его Бестужев-Марлинский описывает: «Князь был, можно оказать, неистового нрава, горд своим родом и богатством в обществе, невыразимый деспот в семействе. Как наибольшая часть воспитанников старого века, — он людей считал средствами для своих выгод, детей — куклами для забавы; сохрани бог, чтобы они осмелились думать, не только поступать, иначе, как по его воле, то есть по его прихоти». Ну и так далее, да, в общем, так сказать, такой вот. Ну, пишет Марлинский и пишет, и тем более что не сразу далеко его повесть была опубликована. Но дальше различные люди общим числом не менее полудюжины, причём среди них есть и известные по сей день, одного я сейчас процитирую, начинают рассказывать, каждый на свой лад, историю о уже конкретном реальном человеке, жившем в казанском Поволжье. Вот что пишет, например, известный писатель Загоскин, которого мы сегодня помним в первую очередь благодаря гоголевскому «Ревизору», конечно.
С. БУНТМАН: Ну конечно, да.
А. КУЗНЕЦОВ: Ну и двум его романам, да, «Русские в 1612-м» и «Русские в 1812-м» годах. Вот что он пишет: «В 30-х годах прошлого столетия», — имеется в виду 18-го века, — «в казанском поволжьи… у села Верхняго Услона, следовательно против самой Казани, содержался сторожевой пост для охраны судов от разбойников. Любопытно, что не чуждыми занятием разбоями были в ту пору и некоторые помещики, так что пушкинский дворянин-разбойник Дубровский представляется вовсе уже не таким утрированным типом. В царствование императрицы Екатерины II особенно славился в Казанской губернии своими разбоями местный помещик Нармацкой, владелец села Шурана, расположенного на правом берегу реки Камы; современный той эпохе белый каменный дом помещичьей усадьбы, с которым связаны воспоминания о деяниях Нармацкого, до сих пор виднеется с парохода на возвышенном в этом месте берегу реки, верстах в двадцати выше города Лаишева. Дом Нармацкого, — производившего себя, кстати заметить, от рыцарей норманских, — был окружен каменною стеною и имел, по преданию, подземный выход на реку Каму, через который помещик с крепостными приспешниками своими и производил нападения на проходившие по реке, мимо его усадьбы, суда». Сейчас это…
С. БУНТМАН: О господи. Потрясающе. Такое обычно на, это таверна «Ямайка» ещё, обычно такая бывает вещь где-нибудь — ложные маяки, там, ещё какие-нибудь.
А. КУЗНЕЦОВ: О! Именно! Серёж, я сразу, тут же, как только я это прочитал, я тут же вспомнил ещё одного человека, тоже с ярко выраженными уголовными наклонностями, который через полтора столетия после этого дела будет всем рассказывать о своих предках, остзейских баронах, который…
С. БУНТМАН: О!
А. КУЗНЕЦОВ: Да! Конечно!
С. БУНТМАН: Да! Да!
А. КУЗНЕЦОВ: Унгерн фон Штернберг, да? Так сказать, покоритель Монголии, да, и её создатель по сути, который рассказывал, что вот какой-то его предок, значит, барон Унгерн, построил на острове Эзель ложный маяк, точнее, маяк был натуральный, но не в том месте.
С. БУНТМАН: Да.
А. КУЗНЕЦОВ: И вот, значит, корабли, в бурю привлечённые светом этого маяка, разбивались о прибрежные камни, а его предок, значит, грабил, там, имущество, брал пленников и так далее, всячески их мучил. То есть это вообще такая история-то. Тем более что наш герой даже фамилию свою — её по-разному писали в 18-м веке, Нармоцкий, Нормацкий, Нормоцкой, да? Но он предпочитал вариант «Нормандский», тем самым намекая, что он потомок герцогов нормандских, викингов, пиратов, там, и так далее, и так далее. Ни малейшего подтверждения эта история, с герцогами я имею в виду, не имеет. Андрей нам сейчас показывает карту, как мы любим привязаться к местности, да?
С. БУНТМАН: Да.
А. КУЗНЕЦОВ: Вот там это самое большое село Шуран показано; слева, как вы понимаете, Волга, вот там видна Казань, да, а справа в неё впадает, очень широко разливаясь перед впадением, впадает Кама. Вот, собственно, недалеко, вот там Лаишево, значит, показано, двадцать километров до Лаишево, а до Казани, там, около полусотни вёрст, и находится это большое село Шуран, оно существует по сей день, и по сей день, насколько я понимаю, является достаточно большим и достаточно процветающим.
Так вот, значит, у него были владения достаточно в разнообразных местностях, и вообще он был весьма богатым человеком, богатство своё составил, как мы увидим, в значительной степени неправедными всякими поступками. Так вот насчёт истории его рода — герцоги нормандские, прямо скажем, не прослеживаются. Но если вы, как я это сделал, когда начал подготовку, откроете, скажем, сайт Российской государственной библиотеки и вобьёте три варианта написания его фамилии, то на вас просто посыплются потоком разнообразнейшие Нормацкие, Нармоцкие, Нормоцкие. Это мощнейший, разветвлённейший, служилый род, среднего такого уровня, больших чинов…
(аудиопомехи)
…Во времена аж Бориса Годунова! «А подписал государев царев и великого князя Бориса Федоровича всея Руси дьяк Иван Нармоцкой». Встречаем мы стольника и полковника Илью Нармоцкого, который во времена Алексея Михайловича командовал в Москве одним из стрелецких полков. Каждый стрелецкий полк был отдельным приказом, и вот что про него сказано: «У него в приказе: подполковник Степан Винской (7 капитанов). Московской надворной пехоты 619 человек. У него в приказе полкового строенья: 4 протазана золоченых с кистями, 4 алебарды с кистями же. Знамя золотое, тесьма серебряная со втоком медным, пряжи и запряжники и наконечники серебряные». Вот такая вот, такое вот благолепие. Сохранились его показания по делу о бунте Шакловитого. Он объяснялся, как, чего, как он там был связан. Спойлер — никак не был связан, конечно, со злодеем, с разбойником.
С. БУНТМАН: Но он избежал, да, избежал, да, отговорился? Отговорился?
А. КУЗНЕЦОВ: Отговорился. Судя по всему, отговорился, потому что в раннепетровское время, раннее — я имею в виду когда государь уже, так сказать, приступил к фактическому исполнению своих обязанностей, мы наблюдаем во главе одного из стрелецких приказов его сына, то есть сыну передал по наследству командование стрелецким полком, а значит, видимо, серьёзных претензий к нему не было, потому что если были бы — понятно, так сказать, чёрта с два ему.
В 18-м веке… Да, ещё в 17-м веке встречаем стольника Осипа Алексеевича Нармоцкого: «По Арзамасскому уезду поступная грамота 1627 года, — вскоре после смуты, — мордвы деревни Пищасова Ивану Борисовичу Нармоцкому». Что такое поступная грамота? Это специальный документ, который разрешал крестьянам одного помещика проживать на земле другого помещика, то есть крестьян как бы в аренду брали. Вот такая вот грамота была заключена. Ну, а наступает 18-й век, в частности пугачёвщина… «В городе Казани убиты до смерти подпоручик Гаврила Нармоцкой и вахмистр Анисим Нармоцкой, а также поручик Нармоцкий Петр и прапорщик Нармоцкий Фавст» — первый раз, честно говоря, встречаю имя Фавст.
С. БУНТМАН: Фавст? Господи!
А. КУЗНЕЦОВ: Фавст, да. Ну вот был такой Фавст Нармоцкий, недолго прожил, судя по всему. Какой-то каптенармус Иван Нармоцкий в петровское время ведёт какое-то склочное следствие… Значит, где-то между Брауншвейгским семейством и Елизаветой Петровной имеются родословные росписи 1741 года Осипа Нармоцкого, «за их руками» — то есть, собственноручно составленные.
С. БУНТМАН: Да.
А. КУЗНЕЦОВ: И вот что интересно: почти все эти Нармоцкие, про кого мы хоть что-то знаем, какие-то подробности — не просто там, так сказать, убили, да, пугачёвцы, — они постоянно склочничают. «А как в прошлом 1712 году по Государеву указу и по присылке из Казани подполковник Фёдор Нармоцкий и из дворян Никифор Козлов такие помянутые новонакладные доходы из доимки на прошлые годы за пусто правили в тех их правежах, которые крестьяне, покиня тяглые свои жеребьи…» В общем, о чём речь. Основа для поэмы «Мёртвые души». Значит, подполковник Фёдор Нармоцкий что делал: опустела какая-то землица (ну, во время Смуты-то много чего опустело, да?), а он её, пользуясь своим служебным положением, в отчётах показывал как населённую, и получалось, что крестьяне окрестных деревень должны были ещё дополнительно платить за эти вот мёртвые души. Это вот просто пример, так сказать, творчества Нармоцкого.
С. БУНТМАН: Хорошо! Что ж у них в гербе-то было, у Нармоцких? Интересно мне знать.
А. КУЗНЕЦОВ: Я не знаю, но по идее должна была бы быть «кукла», то есть липовая вот эта самая пачка банкнот. Но это, правда, в более позднее время.
С. БУНТМАН: Не геральдическая фигура, не геральдическая.
А. КУЗНЕЦОВ: Не геральдическая, нет-нет. «Доношение синодальных подьячих: Алексея Попова, Петра Смирнова и Михаила Инкина, о разделе между ними по достоинству каждого, денег (50 рублей), данных из Монастырского Приказа на руки подьячему Нармоцкому, при поездке их с каким-то ведомостями в Петербург, на наём квартиры и удержанных Нармоцким у себя, за исключением израсходованных 10 рублей». То есть, какой-то Нармоцкий получил на компанию из трёх командировочных 50 рублей, вложил только 10 — они в результате потратили свои деньги, и вот теперь пытаются, значит, это всё взыскать обратно. Ну, а уж с ним, с жуликом, пусть казна разбирается. Какое-то безумно склочное дело уже после того, как нашего героя в живых-то… Ну, может, он ещё и был в живых, но уже точно был осуждён, 1775 год — какое-то безумно склочное дело по поводу, значит, каких-то документов, пропущенных сроков исковой давности: «верящее письмо, данное помещицею Нармоцкою в 1775 году купцу Винокурову на продажу дворового её человека Иванова». В общем, чёрти что.
Кстати говоря, хотя у нашего героя — да, Нармоцкие эти буквально обсели всю Волгу. Они в Казанской губернии, они в Нижегородской губернии — один из Нормоцких будет нижегородским полицмейстером в 18-м веке. Они в Астраханской губернии. А наш герой в 1767 году зачем-то — видимо, так сказать, предчувствуя некие события — покупает именьице в Москве. «Декабря 12 дня вдова Федосья Петровна Евстратова продала капитану Андрею Петрову сыну Нормоцкому строение, купленное у князя Якова Семёныча Барятинского, в земляном городе, в приходе церкви Успения Богородицы, что в Гончарах».
С. БУНТМАН: О! С той стороны!
А. КУЗНЕЦОВ: Таганка.
С. БУНТМАН: В Таганке, да. Да.
А. КУЗНЕЦОВ: Таганка. От театра, собственно, пять минут, да, неторопливой рыси. В длину девять сажен без четверти, в ширину шесть сажен — то есть так вообще около двухсот пятидесяти квадратных метриков строеньице, да? Между домом Ивана Ильича Ёлкина и домом Ильи Ивановича Ярцова. Очень удобно, да, так сказать, можно легко найти.
А. КУЗНЕЦОВ: На этого самого отставного капитана Андрея Петровича Нармоцкого с незапамятных времён, то есть к моменту, когда дело, наконец, было открыто, уже около двадцати лет жалуются. Жалуются соседние помещики, жалуются его родственники, потоком жалуются крестьяне на всякие притеснения, жалуются на подлоги и жалуются на то, что он крестьян чужих захватывал и заставлял на себя работать, и жалуются, что земли он чужие захватывал и своих разбойников на эти земли пускал. Но интересно, что легенда, которая сложится вокруг него уже в 19-м веке, посмертная легенда, упирает на другие вещи, на те, о которых писал Бестужев-Марлинский, о которых писал Загоскин.
Получается, что в селе Шуран стоит на высоком берегу, действительно, высоком — вот сейчас Андрей показывает нам современную фотографию села Шуран, и мы видим, действительно, очень высокий и очень крутой берег Камы, и там вот по центру, с яркой такой, цвета бирюзы крышей это небольшая мечеть, а за ней стоит приземистый, двухэтажный серый каменный дом с тёмной крышей. Вот это то, что осталось от Шуранского замка. Нармоцкий, когда решил, что именно Шуран будет столицей его маленькой империи, он построил там кирпичный завод, как рачительный хозяин, а потом из производимого кирпича зафигачил готический замок. Вот это двухэтажное здание, которое ни о чём снаружи, хотя говорят, что внутри там какие-то своды готические, лестницы сохранились, там сейчас местная школа. Что в этих стенах детям приходит в голову, я не знаю, но мне кажется, что выпускников этой школы мы должны по дёргающемуся глазику опознавать.
С. БУНТМАН: Там должен быть Полубезголовый призрак, быть, как в Хогвартсе.
А. КУЗНЕЦОВ: Обязательно! Рассказывали, что когда уже в 19-м веке владелец, очередной, купивший этот самый замок, начал это всё приводить в божеский вид, были две башни раньше, он их взорвал. Велел закопать подземную тюрьму, велел закопать подземный ход, который якобы прямо на берег Камы и который использовался для всяких там разбойных вылазок. И среди легенд есть легенда о сохранившемся там до определённого времени прахе закованной в подземелье женщины, когда вошли. Этот прах тут же рассыпался, но вот успели заметить контуры молодой женщины.
Что народная молва этому человеку предъявляет? Предъявляет ему содержание пиратской шайки. Вот якобы он из своих дворовых, отъявленных мерзавцев, собрал такую банду, у банды были быстроходные лодки. И вот по ночам они подземным ходом выбирались на берег и в тёмные ночи захватывали, там, проходившие мимо купеческие караваны. Ему инкриминируют похищение женщин. Рассказывают историю, что он чуть ли не свою дочь насилием взял, что он похитил какую-то соседскую дочь какого-то соседского помещика, она ему дала пощёчину, он в ответ её замучил. В общем, таких историй по меньшей мере пяток-то наберётся, со всякими женщинами связанных. Конечно, приписывают ему многочисленные убийства и измывательства над всякими его врагами. При этом якобы он был очень хлебосольным соседом, постоянно окрестных помещиков приглашал к себе, собирал на пиры, возвышаясь, сидел в специальном таком троне на этих пирах и периодически рассказывал о биографии своей, восходящей к герцогам нормандским, викингам и пиратам.
История начинается с того, что два крестьянина, доставшиеся ему по наследству — умирает местная помещица, и вдруг оказывается, что по завещанию у неё два наследника: муж и какой-то совершенно ей никем, судя по документам, не приходящийся капитан Нармоцкий. И дело сладилось таким образом, что половину её немаленького, видимо, поместья с крестьянами и так далее он оттягал, пока. Потом сенатская ревизия обнаружит, что завещание было поддельным. Но прежде чем это произойдёт, пройдёт около двадцати лет. И вот двое крестьян из числа тех, которые достались по вот этому поддельному завещанию, начинают — видимо, они были грамотными — начинают писать на высочайшее имя. Начинают писать ещё при Елизавете Петровне, а сработает, причём далеко не сразу, при Екатерине Алексеевне. Во второй половине 19-го века известнейший, не раз в наших передачах упоминавшийся краевед Пётр Иванович Бартенев издал сборник документов 18-го века, в котором, в частности, обильно представлена переписка Екатерины Алексеевны с различными официальными лицами, и вот делу Нармоцкого посвящено пять писем императрицы с интервалом в год, отправленных московскому главнокомандующему Михаилу Никитичу Волконскому, только-только назначенному в 1772 году на то, «чтобы Москву ведать». И вот среди прочих дел он принимает и вот это дело.
С. БУНТМАН: Замечательно: Дидро, Вольтер и Нармоцкий! Гримм еще.
А. КУЗНЕЦОВ: Да, Дидро, Вольтер и maman, совершенно верно. Ну это же понятно, к чему отсылка, к «Неоконченной пьесе для механического пианино». «В прошлом году в мае месяце», — это она вводит в курс, потому что Волконский только-только, что называется, приступил к делу и поэтому она его информирует таким образом. — «В прошлом году в мае месяце повелела я Сенату 6-му департаменту», — 5-й и 6-й департаменты Сената — это московские так называемые департаменты, — «по доносу дворовых людей Никиты Деревягина и Ивана Дружинина на капитана Андрея Нармацкого дело как скоро возможно кончить».
Современные исследователи, когда перечисляют возможные прегрешения Нармоцкого, они поминают вот это вот пиратство, похищение женщин, похищение чужих крестьян, всяческие мучительства-убийства и говорят о том, что, возможно, он ещё подозревался в изготовлении фальшивых денег. Вот, похоже, что и это поклёп, потому что, если внимательно прочитать письма, они не длинные, письма Екатерины московскому градоначальнику, там действительно упоминается фальшивомонетчество, но не как обвинение Нармоцкому, а она сравнивает подлоги, которые он делал в отношении всяких ценных бумаг, завещаний и всего прочего, с незадолго до этого раскрытым делом фальшивомонетчиков, то есть здесь аналогия. Потому что если бы действительно было обвинение, мы бы следы этого обвинения в следственном деле обязательно нашли. Потому что убийства, пиратство — это, конечно, очень хорошо, но как только появлялся призрак изготовления фальшивых денег, это сразу затмевало всё остальное.
С. БУНТМАН: Ну, конечно!
А. КУЗНЕЦОВ: Это самое страшное обвинение.
С. БУНТМАН: Ну куда там, естественно!
А. КУЗНЕЦОВ: Потом идёт всяческое душегубство. Ну вот, наверно, сейчас наступает время нам прерваться.
С. БУНТМАН: Мы сейчас прервёмся, у нас будет ролик, а потом и представим вам и книжки, и ещё и мерчи всякие, так что пожалуйста.
(Реклама)
С. БУНТМАН: А вот, друзья мои, какие издания мы вам предлагаем. Ну, во-первых, книга называется «Русь интимная», интимная Русь. Здесь дело идёт о чувствах и браках: насколько чувства соответствовали бракам. Или нет. Во всех сословиях! Как это делалось, как это получалось, так что вот и смотр невест, и не смотр невест, и браки по расчету, и по глупому расчету браки, так что всё это вы увидите в книжке, которую предлагает shop. diletant.media. Но ещё есть у нас и майки… вот я никак, никак у нас до худи руки не дошли и головы, по-моему, всё-таки. Алёш?
А. КУЗНЕЦОВ: Ну вот, собственно, во время эфира с Калоем я рекламировал этот мерч, там один вариант худи или толстовки…
С. БУНТМАН: А, появился!
А. КУЗНЕЦОВ: Появился, появился.
С. БУНТМАН: Ну хоть толстовка, хоть достоевка, но самое главное, что мы понимаем, что это такое.
А. КУЗНЕЦОВ: Да, в общем, по крайней мере, что-то с капюшоном и карманами тёплое появилось.
С. БУНТМАН: Да, хорошо. Так что есть у нас и майки, которые можно под худи надеть или под толстовку, как вам больше нравится, и кошёлки, в которых можно будет…
А. КУЗНЕЦОВ: И тёплая жилетка появилась!
С. БУНТМАН: Жилетка!
А. КУЗНЕЦОВ: Тёплая жилетка появилась, Калой Салимыч уже купили, собираются в ней в понедельник «Утренний разворот» вести.
С. БУНТМАН: Вот тёплая жилетка, это очень хорошо. Это актуально, очень, архиактуально, я бы сказал, Алексей Валерьевич. Так что вот, пожалуйста, забирайтесь на shop. diletant.media и выбирайте что хотите. Морозы уже есть, а Новый год ещё будет, как рассказывают, во всяком случае.
А. КУЗНЕЦОВ: По этой логике у нас должны появиться лыжи, санки и ледянки.
С. БУНТМАН: Санки, ледянки, ну да, или хотя бы палки лыжные, чтобы можно было пройти по некоторым тротуарам. Очень много всего полезного и развивающего, я с удовольствием читаю и листаю «Великую хронику польскую», которую я всё-таки оторвал. «Куплю худи с ёлочкой», пишет Олег Власов. Ну и прекрасно вы делаете. Кстати говоря, нам князя Ч-й предлагали здесь Чайковского и слава богу, что не Черняховского. Так что спасибо, друзья, давайте мы вернёмся к этому поразительному совершенно делу.
А. КУЗНЕЦОВ: Значит, так вот самое-то интересное, что в деле вот того, о чём я говорил, что, собственно, молва приписывает капитану Андрею Нармоцкому, либо вообще нет, либо есть, но довольно, так сказать, удалённо. Дело в том, что сохранились документы. Вот смотрите, что на самом деле ему инкриминируют: «Кражи через людей своих из Вотчинной коллегии писцовой книги». Вотчинная коллегия в 18-м веке — это уже такой архив, где, собственно говоря, переход всех движимостей и недвижимостей фиксируется. Ну, недвижимость — это в первую очередь земли, естественно, с крестьянами и деревнями. Значит, «и в приписке в оной к деревням своим фальшивых дач», то есть пожалований. «Також в чищеньи и переправках по той же коллегии в отказных книгах и делах», — то есть главное обвинение заключается в том, что он каким-то образом добрался до архивов Вотчинной коллегии и через своих людей, видимо, — вряд ли сам, — сумел организовать там приписки, подчистки и переправки, тем самым, надо полагать, заметно увеличив, округлив свои имения. Каким образом он ещё действовал? «В сочинении подложной духовной, — то есть завещания, — от имени умершей помещицы Спичинской». Это вот как раз то самое дело…
С. БУНТМАН: Вот это, да, дело…
А. КУЗНЕЦОВ: Да. О котором я говорил перед перерывом. «В составлении от имени Петра Тютчева на крестьян крепости» — то есть в закрепощении некоторых, не очень понятно кому принадлежавших до этого крестьян. А вот мне очень нравится: «В сочинении от имени безумного отставного драгуна, о его, Нармоцкого шурина, Александра Доможирова, духовной», — то есть, он и родственников не брезговал обирать. Вот был у него шурин, то есть, видимо, муж его сестры, да, так сказать, драгунский офицер, сошел он, бедный, с ума, а Нармоцкий — тут как тут — сочиняет, естественно, в свою пользу, от его имени духовную. «В краже через своих людей из Вотчинной коллегии писцовой книги». Это до какой степени обнаглеть надо, чтобы, рискуя быть взятым за руку, просто-напросто спереть, да, документы? «В научении бывшего в деревнях его управителя поручика Пестерева о подаче задними числами ложных явочных челобитен», — то есть опять призрак мёртвых душ — он своего управляющего, отставного офицера, подучивает, как подделывать документы для того, чтобы у него появились на самом деле, видимо, мёртвые души. Потому что что такое ложные явочные челобитные? Это беглые крестьяне объявляются: вот они мы.
С. БУНТМАН: Да, явочная челобитная… ну да.
А. КУЗНЕЦОВ: Челобитная, да, явочная челобитная. «В подаче в московскую губернскую канцелярию подставного челобитья от имени одной вольной женщины, якобы желала оная быть у него в вечном услужении, вместо которой представлял свою собственную крепостную к допросу». Вот, я думаю, что отсюда все эти истории о похищенных и замученных красавицах.
С. БУНТМАН: Да-да-да, ну да-да.
А. КУЗНЕЦОВ: Значит, ложная челобитная: какая-то вольная женщина захотела себя ему запродать, значит, в дворовые, а когда, видимо, офигев от необычности этой просьбы, — всё-таки 18-й век, а не 15-й на дворе, — тогда власти затребовали её, значит, личное свидетельство, тот вместо неё прислал собственную крепостную, чтоб та её изобразила. Здорово, да?
С. БУНТМАН: Ну какой же человек-то, неутомимый, сметливый…
А. КУЗНЕЦОВ: Оркестр! Абсолютно! Когда спал и ел — непонятно, да.
С. БУНТМАН: Нет, и он находил время ещё рассказывать про историю рода, да.
А. КУЗНЕЦОВ: Про нормандских герцогов. Совершенно верно, да. «В выкрадении из Казанской губернской канцелярии поданной в оную от ближнего его Нармоцкого свойственника и крёстного отца, гвардии капитана Старосельского, челобитной, которою, прописывая о разных его, Нармоцкого, плутовствах, отрешал от наследства своего». То есть он довёл крёстного своего отца до того, что тот не только наследства его лишил, но и решил официально объяснить, почему он это делает. Потому что его крёстный сынок оказался жуликом, прохиндеем и, так сказать, остальное вписать. «В приёме и в держании бежавшего из Казанской губернской канцелярии содержавшегося в оной под караулом человека своего Петрова, на которого показано было смертное убийство» — а вот привет его, значит, людям-разбойникам. Этот Петров, действительно, его дворовый, попал под обвинение в убийстве, причём вполне вероятно (это ситуация известная), вполне вероятно, что это убийство было совершено по приказу Нармоцкого — это явно один из его… горилл, скажем так, запугивавших окрестных крестьян. Крестьянина он и убил, но попался. Так вот, Петров, видимо, наглый в своего хозяина, из-под стражи сбежал — и не куда-нибудь, а к хозяину. А хозяин его укрыл — это же наш сукин сын, что там, собственно, да?
А. КУЗНЕЦОВ: А вот дальше, мне кажется, фраза из сенатского решения, которая просто заслуживает прямо и непосредственно перейти во многие решения современных российских судов, включая Верховный. «И то суть главнейшие его, Нармоцкого, преступления, смертной казни по законам достойные, — о прочих же его, Нармоцкого, преступлениях, изъявляющих разновидное его душевредство и ябеду, Сенат за излишнее считает распространять».
С. БУНТМАН: Это гениальная формулировка.
А. КУЗНЕЦОВ: Абсолютно. Во-первых, ну, хороши сами по себе слова «душевредство» и «ябеда», но то, что Сенат, иными словами, переводя на современный язык, я бы сказал: за ним ещё много чего числится. Слушайте, ну мы же не железные, да? Он на три смертных казни уже…
С. БУНТМАН: Тут хватает. Зачем нам четвёртая, пятая, шестая и седьмая?
А. КУЗНЕЦОВ: Совершенно верно, да. Мы набрали необходимое нам количество, так сказать, объём мы набрали, да? Как Иван Грозный простодушно в конце поминального своего синодика писал: «Остальных же, числом 3000 человек, имена Ты, Господи, сам ведаешь». Вот так и здесь. Конечно, Андрей Петрович был не такой человек, чтобы вот просто так стоять и обтекать. Он развивает бурную деятельность. В частности, вот например, сейчас Андрей… у нас нет его портрета, но у нас есть его почерк. Андрей нам сейчас собственноручное письмо Андрея Петровича, им писанное, продемонстрирует. Это письмо одному его, так сказать, доброму другу и корешу, в котором довольно простодушно рассказывается история, — если так, между строками, не особенно напрягаясь даже, прочитать, — как он решил отреагировать на ябеду вот этих своих незаконно полученных крепостных. Он от их имени сочинил поддельное письмо себе — якобы они ему написали и пишут: прости нас, батюшка, мы тебя оклеветали. И вот это поддельное письмо нужно подбросить кому следует. А подбросить не получилось, и вот он высказывает претензии вот этому своему, скажем так, контрагенту. Слушай, говорит, пора уже, я тут скоро вообще на кичу могу попасть.
На киче он пока не находится. Он приехал в Москву по вызову. Ему объявили подписку о невыезде, а он взял и смылся. Возникает вопрос: а чёй-то он такой наглый? А у него есть на это основания. Дело в том, что есть у него кореш, выражаясь уже совсем понятным языком. А кореш — непростой. Вот что пишет современный краевед Алексей Клочков: «Другой небезызвестный персонаж, имевший на Варламовской улице собственный дом, действительный статский советник, полковник Александр Игнатьевич Сахаров (1732−1799), служа при дворе Екатерины II и будучи одним из её фаворитов, проживал в основном в столице, в Казани же и Казанском крае бывал лишь наездами. Известен как лаишевский предводитель дворянства и владелец закамского уездного села Алексеевского», — а дальше совсем интересно, — «перешедшего ему от Прокопия Акинфиевича Демидова».
С. БУНТМАН: У-у-у!
А. КУЗНЕЦОВ: Какие люди у нас появляются!
С. БУНТМАН: О-о-о!
А. КУЗНЕЦОВ: Прокопий Акинфиевич — богатейший человек, внук того самого легендарного Никиты Демидова, феноменальный сумасброд и самодур, при этом щедрейший жертвователь, на чьи именные стипендии учились студенты Московского университета, человек, который создал Нескучный сад. Ну, то, что мы сейчас видим — очень далеко от того, что он создал: у него там были оранжереи, у него там был дендрарий тропический — это потом уже переделывали следующие владельцы, превращая его вот в тот регулярный парк, который мы можем наблюдать сегодня. Прокопий Акинфиевич жил в Москве, фраппировал московское общество своими выходками, и вот, в частности, нарвался. А нарвался он на серьёзные неприятности. Вот я продолжаю цитировать Алексея Клочкова: «Поводом к этой передаче»… Да, к какой передаче? Прокопий Акинфиевич в долг передал Сахарову имение стоимостью в 145 тысяч рублей. Представить себе тогдашние 145 тысяч рублей, я думаю, даже Абрамовичу не очень легко, а нам с вами просто невозможно.
Значит, «Поводом к этой передаче послужило следующее обстоятельство: Демидов попал под опалу Екатерины за то, что он продал несколько пушек со своих заводов за границу. Желая избавиться от опалы, он обратился к Александру Игнатьевичу, состоявшему при императрице камердинером», — вот я тоже не уверен, что он был её фаворитом в классическом смысле слова. Он был её камердинером, да, это правда. Он — её такой высокопоставленный слуга, но человек, естественно, очень близкий. «…прося заступничества. Сахаров же», — не будь дураком, — «согласился замолвить словечко за Демидова перед императрицей, но с условием, чтобы в случае успеха его протекции Прокопий Акинфиевич уступил Сахарову всё Алексеевское имение, если не даром, то за полцены. А Демидов же вынужден был на это согласиться».
С. БУНТМАН: Так.
А. КУЗНЕЦОВ: И вот этот человек был соседом, и, видимо, добрым приятелем, если не другом, капитана Нармоцкого, который плевать хотел на действия казанских и московских властей, имея такого покровителя. И вот тут они зарвались немножечко. Дело в том, что Сахаров резко вышел из фавора. Вот каким образом: всё с тем же Прокопием Демидовым они выпили крепко, а в это время к Демидову по какому-то делу прибыл высокопоставленный чиновник, секретарь Московской юстиц-коллегии, а они ему набили морду.
С. БУНТМАН: Ой молодцы!
А. КУЗНЕЦОВ: Молодцы! Нет, потом, конечно, в ответной кляузе они писали, что это он приехал пьяный, начал на них наезжать…
С. БУНТМАН: Да, устроил дебош.
А. КУЗНЕЦОВ: Да, устроил дебош, а они всего-навсего его легонечко-легонечко, значит, вытолкали за дверь, и всё. Откуда телесные повреждения на нём? Это он уже сам потом где-нибудь куда-нибудь, значит, в канаву-то рылом и грянул. Но Екатерина-матушка была женщина умная. Она довольно быстро сложила два и два: ой, подумала она, что-то камердинер-то мой вовсю топит за Прокопия Акинфиевича, а сам с ним пьянствует? А вот его имение приобрёл, да говорят-то, имение богатейшее, а денег он за него не заплатил? Короче, слово «коррупция» на всей этой компании было написано не просто очень крупными буквами, а эти буквы ещё и фосфоресцировали в тёмное время суток. И матушка резко изменила своё отношение к своему доверенному камердинеру, и ему было, как говорили в интеллигентных семьях, отказано от дома. И наш герой, который по Москве ходил гоголем и всем рассказывал, как он видал в гробу всех судейских и юстицких, вдруг оказывается в положении мальчика, который дразнил соседний двор, зная, что у него компания крепких пацанов за спиной, а в какой-то момент обернулся и обнаружил, что у него там никого нет.
С. БУНТМАН: А никого!
А. КУЗНЕЦОВ: А никого — они куда-то рассосались. А Екатерина закусила удила, и её письма Волконскому становятся просто вот настоятельными требованиями: я требую, чтобы это дело было доведено до конца, я хочу знать, кто за ним стоит (за Нармоцким), и так далее. Ну, в общем, долго ли, коротко ли, как он ни выкручивался, Сенат постановил: смертная казнь. Дайте нам, пожалуйста, Андрей, следующую картинку. И мы читать не будем, но некоторое время понаслаждаемся видом шапки вот именно этого указа самодержицы всероссийской, где говорится: «Бывший отставной капитан Андрей Нармоцкий, по произведенному юстиц-коллегиею следствию и по рассмотрению оного Сенатом, нашёлся в нижеследующих преступлениях…» Преступления я уже перечислил — как раз из этого самого указа, так что мы с их списком уже знакомы. Но… и сейчас мы увидим знаменитый портрет Левицкого, где матушка Екатерина изображается в храме богини правосудия с владимирской лентой на груди. Поскольку матушка была женщина справедливая и смертную казнь в своё правление старалась не применять… ну, по крайней мере, по суду. Без суда-то, к пугачёвцам… А по суду — только вот к Пугачёву и главным его сподручным злодеям. Она велела заменить смертную казнь: велено лишить его чинов и дворянства и сослать в ссылку в Сибирь, где содержать его во всём так, «как прочие ссылочные содержатся».
Прилетело, кстати говоря, не только Нармоцкому, но и ещё нескольким его подручным. «По делу Нармоцкого были привлечены к суду и приговорены к наказаниям некоторые другие люди. По смягчённому высочайшим повелением приговору постановлялось: канцеляриста вотчинной коллегии Ивана Леонтьева за ношение к Нармоцкому в дом подлинного дела и за неосмотрительное выписывание фальшивой дачи сослать в Сибирь». Вот те самые люди, которые помогали ему делать все эти подчистки и дописки. «Копииста Боголюбова, что он давал людям Нармоцкого писцовую книгу, в коей фальшивые дачи приписаны, по молодым его летам написать в солдаты. Архивариуса Ивана Афанасьева, а ныне в отставке титулярного советника за неосмотрительно к нему принесённые канцеляристом Леонтьевым справки и переписных фальшивых дач скрепу, и что он в тех штрафах и подозрениях не бывал, да и сей поступок учинён впервые, лишить одного чина на месяц, а по прошествии месячного времени быть ему в прежнем чине» — то есть его на месяц без титуляшки оставили.
С. БУНТМАН: Ну да, мда.
А. КУЗНЕЦОВ: Ну это по меньшей мере полжалованья он лишился. Такой штраф, в общем, конечно.
С. БУНТМАН: Ну конечно, да.
А. КУЗНЕЦОВ: Ну, а дальнейшая судьба Нармоцкого нам доподлинно неизвестна. Но здесь слух всего-навсего один, зато он воспроизводится практически везде. Вот последняя на сегодняшний день картинка, последний портрет. Такой благообразный вельможа екатерининского времени — это человек весьма и весьма всесильный: Денис Иванович Чичерин. На протяжении двадцати примерно лет был сибирским генерал-губернатором. Правил железной абсолютно рукой, обогатился невероятно, но не попал ни под какое ни следствие, ни суд, спокойно, выйдя в отставку, доживал в своих подмосковных имениях, прожил долгую жизнь. Так вот. Народная молва утверждает, что, прибыв в Сибирь в железах и кандалах, Нармоцкий решил, так сказать, таланты свои в сибирскую почву не зарывать и на Дениса Ивановича сочинил мотивированную кляузу. А Денис Иванович почту, которая шла из Сибири, контролировал жёстко, узнал об этом письме, перехватил его, после чего народная молва помещает, значит, нашего героя в воды реки. Значит, якобы его… к нему привязали камень и в реку сбросили, и там в реке, в Тоболе, утопили.
С. БУНТМАН: Ну что ж… может быть.
А. КУЗНЕЦОВ: Да. Надо сказать, что… Насчёт банды… Банда у него, безусловно, у Нармоцкого была, но вот насчёт пиратов — похоже, это попытка их сильно облагородить. Вот, пожалуйста, примеры деятельности его людей: «Андрей Петрович (Нармоцкий) спорил с фабрикантом Дрябловым о своей мельнице в деревне Обухово, с соседом Родионовым об имении в Сорочьих горах, с надворным советником Киреевым о своей задетой чести», — вообще, видимо, был приятный сосед, да? Зачем-то отобрал отпускную у отпущенного на волю другим помещиком человека по имени Иван Пшонкин — ну это уж совсем западло, интеллигентным языком выражаясь — хозяин своего крепостного на волю отпустил, а этот, значит, самодур, у него взял и вольную отобрал. Да ещё его дочь насильно обвенчал со своим дворовым слугой. Это по поводу самого Нармоцкого.
А вот по поводу его орлов: в 1749 году дворовый человек Нармоцкого напал с ножом на шурановского крестьянина, крепостного полковника Мельгунова — дело в том, что Шураново принадлежало не только Нармоцкому, там часть его принадлежала вот этому самому полковнику Мельгунову, видимо, одному из предков известного историка. В 1753 году задержали крепостного крестьянина капитана Нармоцкого из Астраханки, Василия Новикова, с воровскими трубками для пятнания таможенных жребий. То есть, видимо…
С. БУНТМАН: Что это?
А. КУЗНЕЦОВ: Это печати таможенные.
С. БУНТМАН: А-а-а!
А. КУЗНЕЦОВ: Видимо, какие-то товары всё-таки они… в их руки попадали. И для того чтобы эти товары обелить, вот были изготовлены фальшивые вот эти самые печати, которые позволяли производить затаможку-растаможку. Ну, мы же видим, что человек-то был широкого профиля. Приказчиком Нармоцкого Дементьевым был убит крестьянин, принадлежавший Семёну Спичиньскому — Артамон Ряжев, а также другой крестьянин, Василий Бардин, которого привязали к лошадиному хвосту и куда-то увезли. В деревне того же Спичиньского, Улеме, подручными Нармоцкого была сожжена крестьянская изба. В пожаре погибли крестьяне Сучков и Деревягин, а также отец и мать Никиты Деревягина, одного из двух доносчиков, о которых упоминала Екатерина II.
С. БУНТМАН: Ой господи! Ну Кирилл Петрович Троекуров там, в общем-то… Причём…
А. КУЗНЕЦОВ: Просто интеллигентнейший человек, князь Мышкин какой-то.
С. БУНТМАН: Мышкин, да, и в общем-то, милый, хороший, добрый.
А. КУЗНЕЦОВ: Но я хочу сказать, что семейное проклятие на Нармоцком и его детях, конечно, почивало. У него были сын и дочь. И папенька уже в Сибири и, возможно, уже утоп, и возникает дельце о признании сына, кстати говоря, гимназического соученика Гавриила Романовича Державина — они в одном классе учились, о признании сына душевнобольным. И дело это тянется несколько лет, рассматривается в Москве и в Казани. И в Москве сказали: да, душевнобольной, а в Казани сказали: нет, не душевнобольной. Но, в общем, по прошествии многих лет, когда дело было в конце концов разрешено, а он к тому времени, видимо, действительно окончательно спятил — что было, то было — то выяснилось, что за всем этим делом стоит родная сестричка, которая таким образом добилась учреждения над ним опеки и наложила лапу на все его имения. Но вот детишек ей, слава богу, господь не дал, и род Андрея Петровича на сём пресёкся.
С. БУНТМАН: А вообще Нармоцкие, так их же пять миллионов на квадратную… версту.
А. КУЗНЕЦОВ: Их пять миллионов на квадратный метр, но их очень здорово покосило пугачёвское восстание.
С. БУНТМАН: А! Это же всё там, да.
А. КУЗНЕЦОВ: Нармоцкий едет в Сибирь, а Пугачёв начинает вот это своё верчение, и вот похоже, что немалая часть молодого поколения полегла в Казани и окрестностях.
С. БУНТМАН: Ну что же, спасибо всем, кто слушал, а завтра мы с Алексеем Валерьевичем приглашаем вас к нам и Айдару Ахмадиеву в программу «Дилетанты», потому что там мы будем говорить о революционной законности и революционных трибуналах, опираясь на Французскую революцию и на последствия её. Ну, везде, и в нашем отечестве, очень порезвились на этой почве революционного положения и революционного…
А. КУЗНЕЦОВ: Да, я бы сказал, что наша революция была самым громким последствием Великой Французской революции.
С. БУНТМАН: Я думаю, что да, и господа Эбер, другие «бешеные» и Сен-Жюсты, наверное, там радуются очень серьёзно.
А. КУЗНЕЦОВ: А уж Марат, чьим именем была названа улица в Петербурге-Петрограде-Ленинграде…
С. БУНТМАН: Да, и она осталась, в отличие от набережной Робеспьера.
А. КУЗНЕЦОВ: Совершенно верно.
С. БУНТМАН: Спасибо, ждём вас завтра в 19 часов на этом же канале, на канале «Дилетант». Всего доброго, спасибо!
А. КУЗНЕЦОВ: Всего доброго, будьте здоровы!