В полдень 15 мая 1591 года над Угличем поплыл густой набат. Звонили на колокольне Спасской церкви. Позже колоколу припомнят его участие в событиях и на 300 лет сошлют в Сибирь. Немудрено: дело было страшное, государственное…
Родовое проклятие
Потомкам «мужеска полу» грозного царя Ивана Васильевича на свете не жилось. Первый, Дмитрий, погиб в младенчестве в результате несчастного случая. Второй, Иван, уже взрослым то ли умер от болезни, то ли был убит отцом во время ссоры. Третий, Фёдор, страдал многочисленными недугами и с юных лет думал преимущественно о спасении души, что также долгой жизни не обещало. Правда, самый младший, от последней, не признаваемой церковью жены Марии Нагой, тоже Дмитрий, был шустрым и смышлёным, одна беда — подвержен был припадкам «чёрной немочи», «падучей болезни», сиречь эпилепсии.
После смерти отца Дмитрию Ивановичу был дан в удел волжский городок Углич. Формально уделы пользовались широкой автономией, но на практике Иван IV эту систему окончательно «добил»; вот и теперь семья Нагих (помимо царицы и её сына в почётную ссылку отправились её братья и дядя) правила номинально, но реальное управление и финансы сосредоточились в руках московского назначенца, дьяка Михаила Битяговского.
Мальчик рос… собственно, каким рос мальчик, мы не знаем. Сохранилось одно свидетельство, принадлежащее английскому дипломату Джайлсу Флетчеру, о том, что царевич рано начал проявлять фамильную жестокость: «Русские подтверждают, что он точно сын царя Ивана Васильевича, тем, что в молодых летах в нём начинают обнаруживаться все качества отца. Он находит удовольствие в том, чтобы смотреть, как убивают овец и вообще домашний скот, видеть перерезанное горло, когда течёт из него кровь, и бить палкой гусей и кур до тех пор, пока они не издохнут». Впрочем, Флетчер Дмитрия не видел, русского языка не знал, миссия его в Москве окончилась провалом, так что…
…И как следствие — следствие
15 мая 1591 года около полудня царевич и 4 мальчишек играли в ножички. При этом были 3 взрослых: мамка Волохова, постельница Колобова и кормилица Тучкова. В какой-то момент со двора раздались крики, зазвучал набат, и прибежавшие первыми угличане увидели, как царица Мария поленом бьёт мамку Василису Волохову, старшую няньку мальчика. Та была доверенной слугой, бывшей в своё время «при самом» царе Иване Васильевиче (она заведовала постельными принадлежностями царской опочивальни), и в своё время вместе с вдовой царицей отправилась в Углич. Мгновенно распространился слух, что мальчика убили «москвичи» — сын Волоховой Осип, сын Битяговского Данила и его двоюродный брат Никита Качалов. Вспыхнули беспорядки, в ходе которых было убито 1,5 десятка человек во главе с Михаилом Битяговским.
Как только в Москве стало известно о происшествии, фактический правитель государства, царский шурин Борис Годунов, «наладил» в Углич следственную комиссию, составленную «по высшему разряду»: боярин Василий Шуйский, окольничий Андрей Клешнин, думный дьяк Елизар Вылузгин и митрополит Геласий. Следователи допросили практически всех, кто что-либо знал, в общей сложности около 150 человек; единственный важный свидетель, которого формально не допрашивали, — Мария Нагая (по-видимому, на вдовствующую царицу у комиссии не хватало полномочий), но и она передала свою «повинную», признав, что с убийством Битяговских и прочих получилось нехорошо: «…и то дело учинилось грешное, виноватое».
Как ни удивительно, само следственное дело превосходно сохранилось до наших дней. Несмотря на имевшиеся подозрения, что с ним «поработали», сегодня большинство исследователей полагает, что это всё-таки угличский оригинал: в деле нет явных пробелов и нестыковок, оно писано шестью разными почерками, сличение пятен на разрезанных листах (судя по всему, это сделали архивные служащие в петровское время — они разрезали оригинальные свитки для удобства хранения) позволяет определить изначальный порядок. Имеются подписи свидетелей, и они явно указывают на то, что их оставили разные люди: почерк, грамотность…
Противоречий в показаниях немало, но это как раз абсолютно нормально: любому следователю хорошо известно, как по-разному воспринимают разные люди одни и те же события. Не будем забывать и о том, что некоторые угличане пытались отвести от себя или своих близких подозрения, а другие передавали чужие слова как свои впечатления. Это ещё одно, пусть и косвенное, свидетельство того, что Шуйский и его подчинённые фиксировали, а не выдумывали: кабы сочиняли, вышло бы гораздо «глаже».
Внимание: Нагие!
Комиссия не пыталась сделать вид, что версии о подосланных Годуновым убийцах (той самой, с которой мы с лёгкой руки Карамзина и Пушкина знакомы лучше всего: «…И мальчики кровавые в глазах») не существует. Они прямо спрашивали мальчишек: «…да Осип, Василисин сын, Волохов, да Данило, Михайлов сын, Битяговского, в те поры за царевичем были ли?», на что те отвечали: «…были за царевичем в те поры только они, четыре человеки жильцов (статус незнатного служилого человека. — А. К.), да кормилица, да постельница, а Осипа Волохова и Данила Михайлова сына, Битяговского, в те поры за царевичем не было и за царевичем не хаживали». Алиби убитых было подтверждено и другими людьми, в том числе священнослужителями. Вскрылась и неуклюжая попытка Нагих сфальсифицировать доказательства: по их распоряжению один из приказчиков измазал куриной кровью несколько ножей и подбросил их к мёртвым телам.
В неменьшей (если не в большей) степени москвичей интересовали и другие подробности поведения царицыной родни. Дело в том, что помимо угличских беспорядков, которые можно было бы списать на аффект, семья последней жены Грозного попыталась поднять мятежи в Ярославле и Москве. Причём в последнем случае речами дело не ограничилось: в конце мая имели место пожары, сопровождаемые слухами о том, что столицу подожгли Годуновы, дабы отвлечь внимание от злодейского убийства царевича. Произведённые по горячим (во всех смыслах) следам облавы выявили некоторое количество поджигателей, причём все нити сошлись в банщике по имени Лёвка, который на допросе показал: «прислал к ним Офонасей Нагой (Дядя царицы, живший в Ярославле и сильно мутивший там воду после смерти внучатого племянника. — А. К.) людей своих — Иванка Михайлова с товарищи, велел им накупать многих зажигальников, а зажигати им велел московский посад во многих местах… и по иным по многим городам Офонасей Нагой разослал людей своих, а велел им зажигальников накупать городы и посады зажигать».
Следствием установлено…
Тщательным образом расследовали обстоятельства смертельного ранения царевича — раны на горле. Многие свидетели с небольшими разночтениями показали, что у мальчика регулярно случались приступы эпилепсии. Незадолго до трагических событий ему в очередной раз стало плохо. Как утверждала Волохова, «разболелся царевич Дмитрей в середу, нынешнего 99 году (7099 год от сотворения мира. — А. К.) майя в 12-й день, падучею болезнью, и в пятницу де ему маленько стало полегче, и царица де его, Марья, взяла с собою к обедне и, от обедни пришедши, велела ему на дворе погулять; а на завтрее, в субботу, пришотчи от обедни, царица велела царевичу на двор итить гулять». Во время игры в «тычку» начался приступ, и мальчик нанёс себе рану то ли в корчах, то ли упав на торчащую в земле свайку — большой кованый гвоздь (первый вариант совсем маловероятен, так как в самом начале припадка человек теряет сознание и непроизвольно разжимает руки).
Картина происшествия в конечном итоге, по версии московских следователей, сложилась такая: несчастный случай, которым Нагие воспользовались для того, чтобы расквитаться с ненавистным им Битяговским, который «зажимал» выделяемые на их содержание средства, и попытаться свергнуть временщика Годунова. 2 июня в Кремле Освящённый собор — собрание высших церковных иерархов во главе с патриархом — заслушал отчёт и постановил, что «царевичю Дмитрею смерть учинилась Божьим судом», что Нагие совершили измену, а многие угличане на то повелись и что «то дело земское, градское, в том ведает Бог да государь царь и великий князь Фёдор Иванович всея Русии, всё в его царской руке и казнь, и опала, и милость, о том государю как Бог известит».
…Судом постановлено
Всевышний известил государю отправить Марию в монастырь (там она приняла постриг под именем Марфы), Нагих-мужчин заточить в темницу, простых угличан частично казнить, а несколько сотен отправить в места отдалённые, где их руками будет построен Пелымский острог. Часть сосланных направили в Тобольск; они добирались туда около года, волоча на себе колокол, возвестивший беду. Бронзового злодея по приговору суда в назидание людям сбросили с колокольни, били кнутом, отрубили ему ухо (крепление) и вырвали язык. Дело было закрыто, казалось, навсегда.
Дальше будет Смута, несколько десятков «чудом спасшихся Дмитриев Ивановичей», тройная «смена показаний» Шуйским, признание Марией Нагой сначала Лжедмитрия I своим сыном, а через год — чудесное обретение нетленных мощей (ходили упорные слухи, что для этого зарезали некоего стрелецкого сына) убитого по приказу Годунова царевича. Эта версия будет канонизирована в спешно написанном житии спешно причисленного к лику святых «невинно убиенного отрока» и прочно укоренится в общественном сознании благодаря одному из шедевров отечественной драматургии.
Гегель, цитируя «Гамлета», говорил о «кроте истории», который роет медленно, но верно. На сегодняшний день то, что он разрыл, в основном свидетельствует в пользу первоначальных выводов следственной комиссии.
Но кто же знает, что он ещё нароет?