К лету 1941 года Великобритания оказалась вынуждена наблюдать за европейским театром военных действий лишь с галёрки. Воздушная битва за Британию была выиграна. Последний крупный налет немецких ВВС на территорию королевства состоялся 15 апреля 1941 года, когда бомбардировке подвергся Белфаст. Через две недели английские войска, потерпевшие поражение в греческой и югославской операциях, покинули Балканский полуостров. Вскоре Британия потеряла Крит и была вынуждена отступать в Северной Африке. Гитлер, захвативший почти всю континентальную Европу, двинулся на восток, как будто забыв о британских островах. В этой ситуации Черчилль счел, что для его страны есть лишь один способ вернуться в активную фазу боевых действий — нанести «абсолютно разрушительный, опустошительный удар самых тяжелых бомбардировщиков из нашей страны по территории Германии».
Первые авианалеты британских ВВС имели целью военно-промышленные объекты на территории Германии, но оказались крайне неудачными. Английские пилоты не имели опыта ночных бомбардировок, да и вообще, к началу 1940-х годов тактика массированных налетов бомбардировочной авиации еще не была отработана. Англичане научились успешно отражать немецкие налеты на свои города и готовились к сопротивлению люфтваффе, но столкнулись совсем с другой проблемой. Промышленные объекты Рейха от английских бомб почти не страдали. Точность бомбометания была крайне низкой. В английской отчетности считалась попавшей в цель бомба, упавшая в радиусе пяти миль от неё, но даже таких было очень мало. Немцы порой, исследуя разброс воронок, не могли понять не только, в какой завод метили англичане, но даже какой город был их целью.
Поняв бесперспективность точечных налетов, командующий корпусом бомбардировочной авиации Королевских ВВС Артур Харрис предложил перейти к ковровым бомбардировкам немецких городов: «за неимением рапиры пришлось прибегнуть к дубине». То, что при такой тактике неизбежна массовая гибель мирных людей, Харриса не смущало. Он считал, что «обездомливание» и уничтожение немецких рабочих и членов их семей может привести к тому же результату, что и разрушение военных заводов — к сокращению выпуска оружия и боеприпасов. Кроме того, английская промышленность уже развернула массовое производство бомбардировщиков и бомб, остановить которое было невозможно.
Харрис сумел убедить в необходимости ковровых бомбардировок немецких городов Уинстона Черчилля, который изначально сомневался в её целесообразности. В конце концов английский премьер заявил, что массированные бомбардировки необходимы, «дабы те, кто навлек на человечество эти кошмары, в своих домах и на собственной шкуре ощутили сокрушительные удары заслуженного возмездия».
Авианалеты англичан на немецкие города начались в 1942 году. Постепенно их мощь, размер разрушений и количество жертв возрастали, при этом военно-стратегическая целесообразность бомбардировок городов вызывала всё больше вопросов. После войны бывший рейхсминистр вооружений и боеприпасов Альберт Шпеер утверждал, что союзники могли бы «вызвать сквозной паралич» всей немецкой армии, если бы разбомбили заводы по производству шарикоподшипников и синтетического горючего, но неприцельно бомбить квадратные километры жилых кварталов было гораздо проще. К тому же англичане рассчитывали на пропагандистский эффект своих действий. Результаты бомбардировок широко освещались в британской прессе, правда, иногда вызывая протесты отличавшихся чрезмерным гуманизмом парламентариев и деятелей церкви. Эффект устрашения внутри самого Рейха, на который рассчитывал Лондон, оказался минимальным: управляемая пресса до поры до времени преуменьшала масштабы разрушений, а то, что попадало в печать, лишь укрепляло дух сопротивления «британским варварам».
Со вступлением в войну США американское командование поддержало стратегию массовых бомбардировок. В январе 1943 года на конференции в Касабланке было решено начать бомбардировки Германии совместными англо-американскими силами. Их целями должны были стать как объекты военной промышленности, так и города Германии. Операция получила кодовое название «Pointblank».
Один из крупнейших налетов союзной авиации состоялся летом 1943 года на Гамбург. В Гамбурге работали нефтеперерабатывающий завод и большое количество промышленных предприятий, в порту находились бункеры подводных лодок, поэтому неудивительно, что город стал одной из приоритетных целей для ВВС союзников. Гамбург уже несколько раз бомбили, но эти налеты не были массированными и не наносили существенного урона.
27 мая 1943 года Харрис подписал приказ о начале операции под кодовым названием «Гоморра». В Ветхом завете так назывался один из городов, на которые «пролил Господь дождём серу и огонь с неба». Такое же наказание для тылового немецкого города запланировало командование англо-американских ВВС.
В конце июля в районе Гамбурга установилась непривычная для побережья Балтийского моря сухая и жаркая погода. Каменные кварталы, застроенные пяти-шести этажными домами, аккумулировали тепло. Многочисленные каналы и акватория порта прохлады почти не давали. На таком пожароопасном фоне в ночь на 25 июля состоялся первый массированный авианалет. 728 бомбардировщиков за 50 минут сбросили на спящий Гамбург 2400 тонн бомб. Бомбометание происходило по уже устоявшейся схеме: сначала летели в цель тяжелые фугасы, пробивавшие крыши зданий и выбивавшие взрывной волной двери и окна, создавая сквозняки. Затем вниз отправлялись легкие и средние зажигательные бомбы. Первые поджигали чердаки, а вторые, пробивая перекрытия, воспламеняли всё строение. Сквозняки моментально создавали огромные пожары. Бомбардировки продолжились следующие несколько дней и ночей.
Самой ужасной стала бомбардировка в ночь на 28 июля, когда на Гамбург сбросили свой страшный груз 787 самолетов. «При налете, который начался в 1 час ночи, на густонаселенный жилой район восточнее Эльбы были сброшены тысячи тонн фугасных и зажигательных авиабомб, — писал немецкий писатель Винфрид Зебальд в своем эссе «Естественная история разрушения». — За считанные минуты на территории около 20 квадратных километров повсюду возникли огромные пожары, разраставшиеся настолько быстро, что уже через пятнадцать минут после сброса первых бомб все воздушное пространство, куда ни глянь, стало сплошным морем пламени. А еще через пять минут, в час двадцать, разразилась огненная буря такой интенсивности, какую до тех пор никто и помыслить себе не мог. Огонь, взметнувшийся ввысь на две тысячи метров, с такой силой затягивал кислород, что воздушные потоки приобрели мощь урагана и гремели, как могучие органы, где включены разом все регистры. Так продолжалось три часа. Достигнув кульминации, эта буря срывала фронтоны и крыши домов, крутила в воздухе балки и тяжелые плакатные стенды, с корнем выворачивала деревья и гнала перед собой живые человеческие факелы. Из-за рушащихся фасадов выплескивались высоченные фонтаны пламени, мчались по улицам, словно приливная волна, со скоростью свыше 150 километров в час, огневыми валами кружили в странном ритме на открытых площадях. В некоторых каналах горела вода. В трамвайных вагонах плавились стекла, в подвалах пекарен кипели запасы сахара. Выбежавшие из укрытий люди вязли в жидком, пузырящемся асфальте, не могли выбраться, падали и замирали в гротескных позах. Никто на самом деле не знает, сколько людей той ночью погибло и сколько перед смертью сошло с ума. Когда настало утро, солнечный свет не проникал сквозь свинцовый мрак над городом. Дым поднялся на высоту восьми тысяч метров и расползся там исполинской, похожей на наковальню грозовой тучей. Зыбкий жар — пилоты бомбардировщиков рассказывали, что чувствовали его сквозь обшивку самолетов, — еще долго исходил от чадящих, тлеющих груд развалин. Жилые кварталы, уличный фронт которых составлял круглым счетом 200 километров, оказались полностью уничтожены. Повсюду лежали чудовищно изуродованные тела.
По одним еще пробегали синеватые фосфорные огоньки, другие, бурые или багрово-красные, запеклись и съежились до трети натуральной величины. Скрюченные, они лежали в лужах собственного, частью уже остывшего жира. В августе, когда бригады штрафников и лагерных заключенных смогли начать разборку остывших развалин, во внутренней зоне полного уничтожения (ее уже в ближайшие дни заблокировали) были обнаружены люди, которые, задохнувшись от угарного газа, так и сидели за столами или у стен; в иных местах находили куски плоти и кости, а то и целые горы тел, обваренные кипятком из лопнувших отопительных котлов. При температуре, достигавшей тысячи градусов и выше, многие тела были настолько обуглены и испепелены, что останки нескольких больших семей могли уместиться в одной бельевой корзине».
В ночь на 28 июля 1943 года люди впервые увидели рукотворное явление, которому гамбургские пожарные дали название «Огненный смерч». Несколько больших пожаров соединились в один огромный. Миллионы тонн воздуха частично горели, а частично создавали эффект жуткой топки диаметром в 3,5 километра, пламя в которой подымалось вверх на пять километров. Горело не только то, что может гореть, включая людей, плавились стальные конструкции и кирпичи. Даже те, кто спрятались в бомбоубежищах, были обречены. Не все из них сгорели заживо, но чудовищная тяга высосала воздух из подземных укрытий. Пожар продолжался до шести часов, пока не спалил дотла всё в своем эпицентре. Угли, еще недавно бывшие жилыми районами Гамбурга, продолжали издавать чудовищный жар. Приступить к разборам развалин удалось только шестого августа.
В ночь на 28 июля погибло около 40 тысяч человек, а всего жертвами «Гоморры» стали более 50 тысяч жителей Гамбурга. Около двухсот тысяч получили ранения или ожоги. Более миллиона лишились крова: рухнули 250 тысяч зданий, составлявших 74% строений Гамбурга.
Газеты и радиостанции Рейха мало рассказывали о гамбургских ужасах, но во все концы Германии потянулись сотни тысяч беженцев из сгоревшего города. Многие находились на грани безумия или совсем лишились рассудка. Один из жителей Верхней Баварии записал в дневнике, как группа беженцев из Гамбурга пыталась штурмом взять поезд: «На перрон падает фибровый чемодан, разбивается, вываливая все свое содержимое. Игрушки, маникюрный несессер, обгоревшее белье. И под конец спаленный до мумии детский трупик, который полуобезумевшая женщина тащила с собой как остаток еще несколько дней назад живого прошлого». О подобных случаях вспоминают и другие очевидцы.
Военные заводы Гамбурга в результате операции «Гоморра» пострадали мало. Немцам быстро удалось восстановить на них производство и рассредоточить цеха так, чтобы бомбардировки грозили им еще меньше. Сведения о том, что «Гоморра» не смогла подорвать оборонную мощь Рейха, быстро дошли до Лондона, но авианалёты на немецкие города не прекратились. Постепенно английские и американские пилоты набрались опыта и смогли более точно поражать заводы, транспортные узлы и аэродромы, но ковровые бомбардировки жилых кварталов продолжались. Во второй половине 1944 года их пламя начала раздувать и нацистская пропаганда. Преувеличивая масштаб разрушений и количество погибших, ведомство Геббельса пыталось представить Германию жертвой англо-американских агрессоров, не знающих пощады. Эти попытки оказались безуспешными, и в мае 1945 года Третий Рейх рухнул, правда, не из-за авианалётов на жилые кварталы, а в результате совместных действий армий СССР и её союзников.
После войны в двух Германиях по-разному относились к памяти о бомбардировках. В ГДР много говорили и писали о жертвах Дрездена, сожженного авиацией Британии и США зимой 1945 года. Во время начавшейся «холодной войны» жертв Дрездена использовала и советская пропаганда, обличавшая бессердечных англичан и американцев, безжалостно бомбивших «мирные немецкие города». Дополнительной известности бомбардировки Дрездена придал и антивоенный роман «Бойня номер пять или Крестовый поход детей» американца Курта Воннегута, который, будучи военнопленным, участвовал в разборе руин разрушенного города.
Жертвам Гамбурга (которых, по последним подсчётам историков, было в два раза больше, чем погибших в Дрездене) «повезло» меньше. Хотя в Германии не осталось практически ни одного более-менее крупного населенного пункта, не пострадавшего от бомбардировок 1943−1945 годов, жители ФРГ как будто не хотели вспоминать жертв авианалётов. Винфред Зебальд писал о какой-то «коллективной амнезии», поразившей западных немцев. Причину её он видел не только в угрызениях совести людей, узнавших о крематориях Освенцима и Треблинки, и не в том, что те, кто недавно разрушал города, теперь помогал их восстанавливать. Зебальд считал, что ужас, пережитый Германией, был столь страшен, что память немцев просто отказалась его осознавать. Немногочисленные художественные произведения, рассказывавшие о бомбардировках, не пользовались в ФРГ читательским спросом. Требования считать военными преступлениями бомбардировки союзниками жилых кварталов (об этом говорил, например, лауреат Нобелевской премии по литературе Гюнтер Грасс) не получали в Германии общественной поддержки. Чувство коллективной вины в душах немцев чуть потеснилось и дало место осознанию собственных потерь лишь в самом конце XX века. Процесс этой национальной рефлексии еще только разворачивается.